Лидия Чарская - Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ
В ауле готовятся к свадьбе, а старый Гуд, как безумный, мечется в горах. Гремят ежедневно громы, обвалы рушатся в бездны, либо снежные мятели тучею носятся среди стремнин.
Беснуется Гуд и клянется страшной клятвой отнять невесту у Семко.
Наступил канун свадьбы. Целый день кружила мятель в горах. С утра стало мрачно в сакле, как в могиле. А Нине хоть бы что. Прибирает горницы к завтрашнему празднику в ожидании отца с матерью, — те пошли приглашать соседей на свадьбу, — поет как птичка, думает про Семко…
И вдруг, оглянувшись на дверь, вскрикнула радостно на всю саклю.
Стоит он сам, любимый, в дверях, отряхивает снег с бурки, глядит, улыбаясь, на Нину.
— Здравствуй, жемчужина востока!
— Здравствуй, пламя и радость мыслей моих! Садись, гостем будешь.
А сама снимает с него бурку, стряхивает с него снег, сажает на тахту, болтает без умолку.
— Люблю тебя, Семко, люблю, счастие дней моих, люблю, жених мой дорогой….
— Люблю тебя, Нина, алмазное солнце среди мерцающих звездных огней, — отвечает Семко и, взяв за руки невесту, говорит ей еще и еще, как сильна и могуча его любовь к ней.
А старый Гуд все слышит и все видит.
Старый Гуд заходится от злобы, старый Гуд кружит, мечется и вопит:
— Постойте, покажу я вам силу любви вашей, глупые дети!
Сказал и, ухватив руками огромную снежную глыбу, низвергнул ее в стремнину. Кусок глыбы оторвался и завалил дверь и окна сакли, где сидели будущее супруги.
Сразу стало в сакле темно, темно.
Испуганные вскочили молодые люди.
— Мы заживо погребены обвалом! — вскричала девушка, дрожа всем телом.
— Успокойся, любимая. Придут люди и отроют нас, — произнес Семко, согревая в своих руках похолодевшие ручки невесты. — Не бойся ничего. Я с тобой.
Эти слова придали мужество Нине. Легче стало от них у неё на душе. Тихо заворковала она снова о будущем, близком счастье, о завтрашнем празднике — свадьбе, обо всем, обо всем…
А часы не шли, а бежали. Незаметно промчалось время… Никто не приходил на помощь, отрывать заживо погребенных молодых людей.
Голод, злейший враг человечества, уже подступил к Нине и Семко. Нестерпимо захотелось есть…
Уже не говорилось, как прежде. Лениво перекидывались словами. Не тянуло говорить.
Еще пробежали часы… Промчалось время… Миновали сутки, — может быть больше, может быть меньше, — не знали они… Голод язвил сильнее, рвал внутренности, валил от слабости с ног.
Как дикий зверь метался по сакле Семко. На тахте, обессиленная, полумертвая от голода, стонала Нина.
Снова тянулись ужасные часы.
Ярко горели, как у голодного волка, безумным огнем глаза Семко. Страшные мысли проносились в его голове.
— Если нас не отроют тотчас же, — метались эти безумные мысли, — я съем ее… Нину… Я не могу больше ждать…
Так думал несчастный.
На беду девушка подняла руку. В эту минуту соскользнул рукав бешмета до самого плеча. Мелькнуло белое плечо в темноте сакли и обезумевший от голода Семко, как дикий зверь, бросился к Нине и вцепился зубами в её плечо… Девушка испустила вопль ужаса, отвращения и лишилась чувств.
В тот же миг послышались голоса за дверями. Это пришли горцы спасти погребенных обвалом. Несчастных отрыли, привели в чувство, накормили.
Но Нина уже не хотела смотреть на Семко, и на следующий день не праздновал их свадьбу поднебесный аул.
Зато старый Гуд хохотал на весь мир громко у себя в горах, ликуя и беснуясь. Удалось старому Гуду расстроить свадьбу Нины!..
И еще говорят осетины, что удалось Гуду увлечь Нину в свой хрустальный замок на Эльбрусе и сделать ее царицей бездн и гор, своей женою.
Только вряд-ли правдиво это. Вернее — умерла Нина, и ищет ее всюду по свету старый свирепый Гуд…
* * *Замолкла Барбалэ…
Стало тихо в горнице…
Михако закурил трубку. Замурлыкал горскую песенку удалец Абрек.
Княжна Нина заглянула в лицо старухи черными, горящими любопытством, глазами.
— Так ты думаешь, джан, что тот горец и был…
— Старый Гуд! — подхватила Барбалэ уверенным тоном. — Вишь, ищет свою Нину в горах старый и в каждой девушке видит ее… Прикинуться горцем, лезгином, или нашим грузином, — ему ничего не стоит. Ведай это, моя ласточка!..
И опять замолчала… И опять наступила тишина…
И каждый думал о старом Гуде и о том, как хорошо удалось общей любимице-княжне избежать беды.
Третье сказание старой Барбалэ
Каменный джигит
Словно ясное утро свеженькая, проснулась молоденькая княжна.
— Пикник нынче. Лошадей готовьте. Скачем все, скачем все!
Кричит, торопит, смеется. Смеется, как ручеек булькает внизу под горою и серебристый тополь шушукается в роще с ветерком.
— Собирайтесь все. Все собирайтесь. Пикник нынче… Барбалэ, готовь корзины с провизией, моя старая, милая добрая Барбалэ!
Бэла, дочь Хаджи-Магомета, еще на той неделе приехала из аула, и от зари до зари распевала веселые песни.
Князь Георгий накануне из лагерей вернулся. С ним молоденький хорунжий прискакал, его адъютант, и сестра адъютанта, Зиночка, беленькая, нежненькая, так мало похожая на восточных роз — Нину и Бэлу.
Кусочек северного петербургского неба, казалось, упал в бледные глаза Зиночки, да так и остался в них, прозрачно-голубовато-серый, не улыбающийся, не туманный.
Издалека, с холодных берегов Невы, прилетела в Джаваховское гнездо Зиночка на побывку к брату и не может придти в себя от восторга при виде сказки: панорамы величавых гор, гордой кавказской красоты, царственной природы и этого моря красок, цветов и поэзии вокруг…
— Время выезжать!.. В путь пускаться время!.
Голос княжны звучит властно, повелительно.
Князь Георгий улыбается. Любуется красивой, как ливанская роза, цветущей дочуркой.
— Ах, ты Нина — джигит, командир-сотник, постой ты у меня!..
И снова смех, шутки, серебро плавленое, звенящие колокольчики и голос феи:
— Пора! пора!
Выехали гуськом из ворот усадьбы. На гнедом кабардинце, впереди всех, князь Георгий Джаваха. Подле него, как ртуть живая, как вьюн гибкая, как огонек горячая, княжна Нина на своем Шалом. Улыбка на гордых, приоткрытых теперь от счастья, губках, черные сверкающие звезды в глазах.
Три всадника за ними: хорунжий Гордовин, с ним Зиночка, сестра его, и Бэла. Дальше Абрек, конюх князя. Еще дальше — арба с провизией, самоваром, утварью, необходимою для пикника. Правит Михако. На ящике с посудой сидит старая Барбалэ, заслонив рукой слезящиеся от солнца глаза.
О, это солнце!
Оно — плавленое золото, оно — груда червонцев, оно — золотое руно. Как красиво заливает оно и Куру беспутную, старую ворчунью, и прибрежные утесы, и змеистую тропинку, убегающую вдаль…
И цветы в низинах кажутся при нем золотыми, и воды Куры, и весь пурпурно-розово-янтарный в его сверкающем сиянии Гори…
Дальше, дальше углубляются путники в горы… Теперь едут гуськом… Играет под княжной Ниной красавец Шалый, тихонько ржет, закусывает удила…
Играет и сердце княжны… Любо ей, весело..
Милая родина!.. Милые горы!..
Дитя она вольных ущелий, кавказских глыб и громад…
— Папа, папа мой, — лепечет она гортанным голосом, вся алея как вешняя роза, — нет па свете лучше нашей восточной страны!..
Улыбается князь Георгий. Крутить рукою ус. О, он лучше других понимает свою девочку, свою Ниночку-джан, эту очаровательную дикарку.
В ней говорить кровь её матери-джигитки, кровь гордых лезгин, свободных детей Дагестана, вольной гордой страны…
Все выше, выше поднимается караван.
Реже, разбросаннее становятся разговоры. Сильнее поскрипывает арба.
Солнце выплыло из-за высоченного утеса, глядит прямо в глаза, жжет…
— Полдень скоро… Через час будем на месте…
Молоденький хорунжий притомился как будто, перестал пересыпать речь свою шутками, перестал смешить сестру и Бэлу.
Последняя по-прежнёму остается бодрой. Ей-ли, дикой горной козе, привыкшей неделями приводить дни и ночи в седле, уставать от трехчасового перехода!
И Нина по-прежнёму свежа, как персик. Глядят бодро яркие звездочки-очи, улыбаются румяные милые уста.
— Стоп! Мы у места…
Князь Георгий первый соскакивает с коня и бросает поводья Абреку. Потом снимает с седла Нину.
— Что, джаночка, это ли не местечко?!.
— Отец, какая прелесть! Красиво, как в сказке. Мы не были еще здесь с тобой?
— Нет, мой алмаз, мой цветок душистый, не были. Нравится здесь тебе? — ласково бросает князь Георгий.
Зачарованными глазами смотрит княжна Нина.
Трепещет маленькое сердце, умеющее так сильно чувствовать и переживать.
Какая красота!
Нависли теснинами, образуя ущелье, высокие утесы-великаны, куполом сошлись сверху, солнца не видно, застлали солнце.
