Александр Шеллер-Михайлов - Над обрывом
Мухортов не мог сказать, что он безукоризненно честный человек, так как в прошлом он жил жизнью тепличного, выхоленного растения, защищенного от всяких стихийных случайностей, бурь и гроз. Но он мог смело сказать, что покуда он не совершил никакой подлой сделки со своею совестью, так как идти на эти сделки ему до этой поры вовсе было не нужно. Весть о разорении была первой бурей, налетевшей на него, и она поразила его, как гром, грянувший в безоблачном небе. Вся движимая и недвижимая собственность Мухортовых принадлежала Егору Александровичу, но, даже сделавшись совершеннолетним, выделив мать и сестер, он никогда не интересовался ни размерами этой собственности, ни приносимыми ею доходами, предоставив матери продолжать распоряжаться всем имуществом, как она распоряжалась им в годы опеки над сыном. Практическая жизнь интересовала молодого человека менее даже, чем светская жизнь. Светской жизни он отдавал хотя какую-нибудь дань, по необходимости являясь иногда на балах, в блестящих салонах, на пирушках золотой молодежи. Мать убеждала его, что это нужно «для поддержания связей». Отбыв волей-неволей эту повинность, он запирался в своем кабинета и отдавался чтению любимых поэтов, философов, историков, проводил время в обществе студентов. В его голове начинали созревать планы серьезных научных трудов, и с каким-то благоговейным чувством подготовлялся он к деятельности ученого, как к священнодействию, еще не доверяя своим собственным силам и в то же время испытывая радостное чувство при мысли, что, может быть, и он когда-нибудь станет рядом с теми, кому он теперь поклоняется сам. Просматривая как-то биографию Бокля, он вдруг точно прозрел: вот именно та жизнь, которой жаждал он, — ученье в тишине кабинета, вдали от всяких житейских дрязг, долголетняя серьезная работа, создание крупного, зрело обдуманного труда. У него как раз есть все необходимое для такой жизни: средства для существования без работы из-за куска хлеба, мать, заведующая делами, охота к чтению, развитая в нем еще в детстве его дорогим наставником и другом, стариком-швейцарцем Жеромом Гуро, когда-то состоявшим при Мухортове в качестве гувернера… И вдруг, среди этих радужных грез, когда он уже окончательно решил вопрос об отставке, о поступлении в университет, весть о разорении заставила его упасть с неба на землю.
— Жорж, Жорж, это ужасно! Мы стоим на краю пропасти! Мы погибли! — восклицала Софья Петровна, передавая сыну весть об этом событии, мелодраматически ломая руки. Еще накануне она давала бал, поглотивший не одну тысячу рублей.
Егор Александрович даже не мог понять сразу, о чем ему говорит мать.
— Успокойся! — проговорил он. — Что с тобою?.. Ты вечно все преувеличиваешь… Не могло же так все погибнуть вдруг?.. Может быть, можно еще поправить как-нибудь дела… Конечно, можно!..
Он сам плохо понимал, что он говорит.
— Нет, нет! Алексис пишет, что все погибло… что имение не сегодня, так завтра продадут с молотка… Это ужасно, ужасно! — восклицала генеральша и металась на софе, как от приступов невыносимой боли. — И завтра, завтра нужно еще уплатить по счетам модистки!..
— Да ты не волнуйся и объясни, что случилось, — уже нетерпеливо допрашивал сын. — Как это так, вдруг…
Его лицо покрылось смертельною бледностию.
— Ах, разве я знаю… разве я понимаю что-нибудь в этих делах! — брезгливо сказала Софья Петровна, как будто речь шла о чем-то грязном и сальном.
Она вела дела в течение пятнадцати лет.
— Я знаю одно, что Алексис пишет ужасные вещи… по миру пойдем… публиковать о продаже будут… Публиковать о нашем разорении!.. И все, все прочтут в газетах…
С ней сделался истерический припадок.
Впервые в жизни Егора Александровича охватило чувство страха. Несмотря на все усилия, он не мог отделаться от этого чувства. Он злился на себя, он с презрением называл себя мысленно человеком-тряпкой, мелкой натуришкой, но тем не менее страх перед будущим охватывал его всего, мешал ему думать, соображать. В голове проносились только какие-то отрывки мыслей, соображений, картин, без всякой логической связи. Нищий, что он станет делать? Он ни к чему не способен! Надо будет покончить все разом! О, как трудно, как тяжело умирать, когда так хочется жить! А Поля? Бедная девушка! Он погубил ее нравственно, теперь он должен заставить ее испытать весь ужас материальных лишений. Если бы ему удалось обеспечить хоть ее. А что, если она сделается матерью? Ведь это будет его ребенок, обреченный при рождении на нищету, на гибель. Да, прежде всего нужно спасти эти два существа. Но что же делать?
— Жорж, дядя пишет… — начала опять в том же тоне героини французского романа генеральша, — дядя предлагает… Но мне страшно даже сказать… Ах, нет, это ужасно… Это страшная жертва!.. Он там в деревне нашел какую-то невесту тебе…
— Ах, до невест ли теперь, — раздражительно воскликнул Мухортов.
— Я понимаю, дитя мое, как это ужасно… в твои годы и жениться не любя, без страстного увлечения!.. Алексис, конечно, этого не может понять… он так огрубел там в деревне… Но он пишет, что это может нас спасти…
— Спасти? — почти бессознательно повторил Егор Александрович.
— Да, она очень богата… Ты ее знаешь… это Мари Протасова. Правда, ее отец из купцов, но он образованный, жил долго в Англии… и в чинах… Нынче ведь им дают чины… Статский советник, кажется… Право, не знаю наверное… Что-то в этом роде… Впрочем, со стороны матери у Мари Протасовой очень почтенная родня, из старых дворян…
В ее голосе звучала нотка презрения. Мухортое ходил по комнате, почти не слыша, что говорила мать, погруженный в свои думы.
— Если бы я могла просить тебя, умолять на коленях об этой жертве! — продолжала Мухортова, поднимая закатившиеся глаза и трепетные руки к потолку. — Но разве я смею!.. Я женщина, я мать, я понимаю, чего будет это стоить тебе… О, эти браки без любви!.. Разве я сама не была жертвой всю жизнь?.. Но мы должны спасти свою честь…
Сын рассеянно ответил:
— Что ж, если это единственный исход!
— О Жорж, Жорж! Я буду на коленях молиться за твое счастье! — воскликнула генеральша. — Бог услышит молитвы матери!..
— Ты понимаешь, я не могу еще ничего сообразить, обдумать, — нетерпеливо ответил Мухортов, всегда раздражавшийся при виде трагических ломаний матери. — Это все слишком неожиданно!
— А я, а я? Разве я ожидала? Разве я могла ожидать?
— И как не стыдно дяде Алексею… Не предупредил… не предостерег заранее, — задумчиво заметил сын.
— Ах, он говорит, что предупреждал… Но разве я могла верить?.. Они там всегда так в деревне: вечно угрожают, жалуются на безденежье, на неурожаи… И вечно у них какие-то платежи!.. Я не читала даже этих иеремиад… Сколько лет все угрожал!.. А теперь… О, это, как гром, поразило меня… Я все, все вынесу, но не позор!.. Позор меня убьет.
И затем полился целый поток трогательных просьб о жертве и трагических восклицаний о позоре. Егор Александрович соглашался сделать все зависящее от него, но он говорил, точно во сне. Мать, занятая только собою, не замечала состояния его духа и слышала одно его согласие с планом дяди Алексея Ивановича.
— Я на этих же днях должна бежать отсюда, — с трагизмом продолжала Мухортова, любившая употреблять страшные слова. — У нас есть срочные долги… Придут кредиторы… Нет, нет, я не способна лгать и притворяться!.. Я должна уехать на время, и если тебе удастся жениться — наша фамильная честь будет спасена… Ради бога, Жорж, бери скорей отпуск, приезжай в деревню… Покуда все не уладится — я не буду жить!..
В доме начались суетливые сборы к отъезду в деревню. Генеральша была серьезно убеждена, что ей остается одно спасение в бегстве, и легкомысленно повторяла себе: «Ах, это точно в романе». Мухортов бродил среди страшного хаоса в своей квартире, как тень, не находя успокоения, и, смотря на укладыванья в чемоданы и сундуки вещей, испытывал ощущение беглеца, спасавшего свои последние пожитки от наступающих врагов и сознающего, что, в сущности, спасти уже ничего нельзя. Ему крайне смутно представлялось его собственное положение: он не знал и теперь настоящего состояния своих дел и только слышал раздирательные стоны матери о том, что они стоят на краю пропасти, что их ждет позор. Его душевное настроение было так же смутно и тягостно и через месяц после отъезда Мухортовой в деревню, когда туда, по условию, должен был отправиться и он. О женитьбе он старался не думать, хотя его самого бесило это стремление не глядеть прямо в глаза обстоятельствам, это стремление обмануть самого себя; он чувствовал, что он поступает подобно глупым птицам, прячущим ввиду опасности головы под крылья; он тоже прятал голову под крыло, боясь прямо сказать себе, что он идет на бесчестную сделку ради материальных выгод. Это его возмущало и лишало веры в свои нравственные силы; хорошо он будет жить в будущем, если при первой житейской невзгоде он уже идет на подлую сделку…