Михаил Арцыбашев - Рабочий Шевырев
— Вы, товарищ, из наших… рабочий, видно?
— Да, — опять коротко ответил Шевырев. Длинношеего человека всего передернуло.
— Послушайте, можно вас просить… Я только три дня, как приехал в столицу… Нельзя ли у вас узнать, как бы мне насчет работы. Слесарь я… А?
Глаза его смотрели на Шевырева просительно и робко, но лицо все-таки сохраняло восторженное выражение.
Шевырев помолчал.
— Не знаю, — ответил он, — я сам без работы. Работы нигде нет… Застой. В городе сейчас несколько десятков тысяч безработных…
Человек с восторженным лицом, слегка открыв рот, молча смотрел на Шевырева. Потом лицо его стало меняться, бледнеть и распускаться и вдруг приняло выражение наивного бессильного отчаяния. Он откинулся на спинку стула и развел руками.
— Зачем вы сюда приехали? — неожиданно и даже озлобленно спросил Шевырев. — Неужели вы не знаете, сколько голодного народу сюда едет. Сидели бы там, где были.
Человек опять развел руками.
— Нельзя было… Рассчитали по волчьему билету… Что ж станешь делать?
— За что ж так? — почти равнодушно спросил Шевырев.
— Так. Забастовка. Ну… депутатом товарищи выбрали… Тогда-то не смели трогать, а теперь, как успокоение пошло, и припомнили, значит… Ну, и вон!
— А вы где работали?
— На копях… В слесарях был.
— Депутатом были?.. Что ж товарищи не выручили?
Шевырев произнес это со странным и недобрым выражением, но смотрел в сторону, точно внимательно прислушивался к новой брехне парня с серьгой.
Слесарь удивленно посмотрел на Шевырева.
— Какая там выручка!.. Пригнали три роты солдат, пулемет поставили… Вот и все!
— А вы разве не знали, что этим кончится?
— То есть… в будущем, разумеется… а пока, конечно, знал…
— Зачем же шли?
— То есть как зачем?.. Товарищи выбрали…
— А вы бы отказались, — по-прежнему безучастно глядя в сторону, возразил Шевырев.
— Ну, как же так… Если все станут отказываться, тогда что ж…
— Однако же против пулеметов лезть все отказались?
— Это дело другое… Мало ли что, на смерть!.. Люди семейные, жены, дети.
— А вы бессемейный?
Слесарь слегка вздрогнул, потупился, потер лоб и тихо ответил:
— Мать есть…
Он помолчал, глядя в угол; и, казалось, тоже внимательно слушал забористого парня с серьгой.
— И хотел посля того инженер выдать за меня дочь, да я отказался…
— П-пчему? — с жалостливым недоверием спросил мужичонка, вперив восхищенный взгляд в рот парню.
— А пытаму, милый человек, что я мастеровой, пролетарий, а она дворянка. Конешно, очень она мне и самому приглянулась, а только нам не рука… На прощанье, значит, она мне сама шампанского вынесла и говорит: «Я вас, Елизар Иваныч, очень уважаю и всегда помнить буду…» Ну, и… кольцо золотое дала… Как же!
— Ну? — придвинулся мужичонка.
— Ну, что ж… Кольцо и теперь… в ломбарде за пять цалковых лежит. Нонича я не при деньгах, опосля уже выкуплю, носить буду… Нельзя, потому память!
— А что, братцы, я вам скажу! — вдруг совершенно другим голосом сказал парень, поворачиваясь к прочим слушателям. — Попал я в Пензе на аглицкий завод, братьев Морис называется… Так вот, братцы, штука!.. Штрафов никаких, за болезнь без вычету, для рабочих каменные флигеля с мебелью… Ну, просто как в царствие небесное попал… Обращение деликатное, сам старый англичанин все на вы и за руку, как товарищ все равно… Не то что у нас, а прямо, можно сказать, рабочему человеку человеческое житье предоставлено и…
— Ну, будя врать! — неожиданно рассердился мужичонка и махнул рукой с разочарованным видом. — Мелет, не знай что!.. А я, дурак, слушаю…
— Ей-Богу, верно! — с искренним жаром побожился парень.
— А, ну тебя! — окончательно рассвирепел мужичонка. — Вот врет! Тьфу!
Он сердито встал и отошел в угол, где принялся свертывать ножку, что-то оскорбленно ворча про себя.
Слесарь быстро пригнулся к Шевыреву и пробормотал:
— Шестой месяц из дому… Может, и померла старушка с голоду…
Черное лицо его покривилось.
— Что ж, если вы правду говорите, что на работу рассчитывать нельзя, тогда что же… С моста да в воду?
Он быстро поставил локти на стол и запустил пальцы в вихрастые волосы.
— Пустое, — возразил Шевырев.
— А как же иначе? — моментально поднял голову слесарь. — С голоду умирать, что ли?
Шевырев медленно и недобро улыбнулся.
— Говорят, смерть от воды — самая мучительная… С голоду, пожалуй, лучше…
Чернолицый слесарь широко открыл глаза и вопросительно посмотрел на Шевырева.
— Да и что вы докажете тем, что утопитесь?.. Одним голодным меньше, им же лучше!..
— А что же делать?
— Ищите работы, если ничего другого не придумаете, — вскользь заметил Шевырев. Слесарь отчаянно махнул рукой.
— Я шесть месяцев ищу… Нигде не возьмут — политический!.. По ночлежкам ночую, по три дня голодаю… Теперь на работу стань, пожалуй, и силы не хватит… Позавчера милостыню просил… До чего дошло!
— Как?
— Да так… Просил, и все тут… Шла какая-то барыня, ну, я и попросил…
— Дала?
— Нет. Говорит, мелочи нет…
— Ага, мелочи! — обронил Шевырев одним уголком губ.
Он положил руку на стол и забарабанил пальцами. Слесарь внимательно и безнадежно следил за этим мелким нервным движением. Вокруг кричали, шумели и ругались, а в бильярдной тупо стучали мастиковые шары и один, видимо разбитый, катался с грохотом, точно где-то далеко шел поезд. Парень с серьгой перебрался в бильярдную, и оттуда доносился его залихватский голос. Мимо окна все так же, туда и сюда, мелькали ноги. Казалось даже, что это одни и те же люди нарочно ходят мимо окна: пройдут и воротятся, постоят за углом и опять пробегут мимо.
— Ну, хорошо… а добились вы чего-нибудь, по крайней мере? — заговорил Шевырев.
— А как же! — воскликнул слесарь.
С его черным безнадежным лицом произошла мгновенная перемена: глаза заблестели, голова приподнялась и прежнее восторженное выражение разлилось по всей его длинновязой фигуре.
— У нас, знаете, горнорабочие — самый тупой народ. Да и что с них спрашивать: целый день, с пяти часов утра до восьми вечера, под землей. Вечером домой прибежит, поест и спать… А в четыре часа гудок — вставай. Грязь, вода, простуда, то и дело, гляди, взрыв… В нашей шахте два взрыва было: один раз восемнадцать человек, а другой — двести восемьдесят два убило… Жизнь совершенно каторжная… Если горнорабочего на каторгу сошлют, ему там лучше покажется!.. Ну, конечно, народ тупой и забитый до бесконечности. Мастеровые наши, те развитые… Партийный народ… Мы одни и орудовали сначала… Трудно было. Шпионство развито — страсть. Чуть что, сейчас на ухо инженеру: Иванов, Петров, там, нехорошо себя ведут. Ну, и в двадцать четыре часа, через полицию, вон… Пропаганда страшно трудна была… Однако в конце концов раскачали-таки.
Слесарь восторженно и горделиво улыбнулся.
Сразу было видно, каких нечеловеческих усилий стоила ему эта раскачка, сколько опасности, страха и муки перенес он, пока работал в темном подполье, и сколько восторга пережил, когда увидел первый успех.
Шевырев внимательно смотрел на него.
— Всего добились: представительства рабочих, права собраний, квартирный вопрос поставили, больницу улучшили, прогнали старого доктора… Скотина был… Библиотеку завели и своего туда посадили…
— И много народу перебито было? — вскользь заметил Шевырев.
— Нет, тогда ничего… Солдаты были, но стрелять не смели. Тогда боялись… А потом, действительно…
Слесарь махнул рукой, и восторженное выражение медленно сошло с его черного худого лица.
— Явилась, как водится, черная сотня… Пошел раскол, а начальство, как увидело, что все пошло вразброд, сейчас же придралось к случаю, и началось!.. Представителей наших из комиссии вышибли, набрали черносотенников и мастеров, депутатов пересадили по тюрьмам, библиотеку закрыли…
— Вы что ж смотрели?
— Я тогда в тюрьме был.
— Да не вы один, а все.
— То есть как все? Депутаты?
— Не депутаты, а все рабочие… которых вы раскачали?
— Да… я ж говорю, пулеметы поставили против шахты…
— Ах, да… пулеметы… — неопределенно выговорил Шевырев.
Слесарь с минуту молчал, и лицо его все больше и больше кривилось.
— Знаете… Что они только творили — одному Богу известно!.. Все было, и нагайки, и пальба, и насилия над женщинами… Депутатам больше всего досталось… Мне еще ничего, потому что меня в первых арестовали… А другим попало здорово… Библиотекаря нашего казак к седлу привязал и погнал рысью в город… Руки у него связаны назад были, так что если он отставал, то их выворачивало, и он падал в грязь и волочился прямо по земле… а сзади ехал другой казак и пикой его колол, чтобы поднять… Черт!.. Многие плакали, как его гнали…
