Максим Горький - О писателях-самоучках
Он, как Прометей, свободу, правду, счастье людям ищет и на пути все цепи рвет.
Он часто сам за это гибнет, но честь и слава о нем в народе не умрет.
Старики будут внукам быль рассказывать о былых его делах, а молодежь хороводом о нем громко песню пропоет.
Знаю, тяжела жизнь твоя, скиталец бедный, но позабудь все обиды, печаль, горе и тоску, поднимись и спой-ка песню удалую, чтоб показалась жизнь свободна и легка."
Приведу ещё отрывок из стихотворения, напечатанного в газете "Ясный сокол" за 1909 год; в нём есть строчка, поражающая своим противоречием действительности:
"Да, товарищ. Не время скорбеть.
В нашем мире печалям нет места.
Песни надо иные нам петь,
Чтоб в них слышался голос протеста."
Подражая Кольцову, томский рабочий восклицает:
"...встряхнись,
Русь могучая,
И взгляни вперед
Ясным соколом.
Двинь плечом своим,
Да взмахни крылом,
Да оставь врагов
Позади себя!"
Иногда кажется, что люди спорят друг с другом. Вот содержание пьесы крестьянина, названной "Сын отечества":
Приехал в деревню молодой помещик, только что кончивший университет, и предложил крестьянам: он отдаёт им безвозмездно всю свою землю, оставляя для себя несколько десятин, и ставит непременным условием, чтобы мужики работали на своих полях так, как он будет работать на своём поле. Мужики согласны.
Второй акт. Мужики празднуют десятилетие новой жизни: поля у них цветут, урожаи баснословные, огороды, сады - удивительные, водки они не пьют, жён не колотят, школа у них образцовая, в ней обучают и ремёслам, вообще - рай земной! Поют песни, водят хороводы, а когда на праздник является сам культуртрегер и творец новой жизни, - его чествуют задушевной речью и называют "настоящим сыном отечества". Всё очень весело и хорошо.
Акт третий. Это благополучие весьма не нравится соседним помещикам, и вот является на сцену исправник в сопровождении стражников, жандармов и разных злорадствующих лиц.
- Это вас зовут "сын отечества"?
- Меня.
- Пожалуйте!
Увезли. Крестьяне ошеломлены, и один из них, весёлый человек, сняв шапку, вслед процессии говорит:
- Вот те и сын отечества!
Занавес.
А вот пьеса - "В тумане иллюзий". Автор её - эмигрант, интеллигент.
В деревню является чета молодожёнов, преисполненная добрыми намерениями; она - учит баб, как надо доить коров, мыть детей и прочему; он - затевает кооперативную лавку, ведёт беседы о человеческом достоинстве, интенсивном хозяйстве, грядковой культуре и тому подобном. Мужики ничего не понимают, клянчат на выпивку, обещая за полведёрка сделать всё, что угодно доброму барину; бабы выпрашивают "обносочки" и ругаются друг с другом; слуги, не чувствуя над собою твёрдой хозяйской руки, ленятся, вещи пропадают; в лесу дерут лыки, рубят деревья, в полях травят посевы - ад кромешный! В конце четвёртого действия добрые баре совершенно разбиты, подавлены деревенской темнотой и бестолочью и - собираются восвояси, в город.
В первом случае, как видите, изображена неправда, выдумка, а во втором, вероятно, суровая действительность. Но - сквозь выдумку и неправду ясно чувствуется горячее желание новой жизни и вера в человека, даже когда он - барин, старинный враг; а во втором - искренно, хотя и неумело, изображена невозможность жить и работать с мужиком, одичавшим от бедности, пьянства и голодух, развращённым побоями. Безнадёжно, скорбно и беспросветно.
Если бы я встретил это противоречие пять и десять раз, я счёл бы его случайным и не позволил бы себе остановить на нём ваше, читатель, внимание, но, встречая его десятки раз, нахожу нужным подчеркнуть.
"Это искусственно подобрано и оттого звучит так громко!" - может подумать читатель.
Но ведь чтобы собрать цветы, надо, чтобы они где-то выросли!
А кроме этого возражения, которое, может, и не будет принято, я советовал бы сопоставить приводимые мною выписки со стихами московских поэтов-самоучек, издавших в Москве в 1909 году коллективный сборник своих стихов ("Галерея современных поэтов". Выпуск первый. Цена 15 к. Москва, 1909 года). Там встретите такие строки калужского крестьянина Савина, автора сборников "Песни рабочего" и "Свободные песни":
"Жизнь есть борьба,
Я в ней борюсь,
Пусть бьет судьба
Не покорюсь."
Шкулёва, крестьянина:
"Только трудом
Все мы живем,
Труд наш отец,
Счастья кузнец,
С ним мы порвем
Цепи и гнет,
Смело вперед!"
"Песнь о свободе" рабочего Нечаева, где есть такие строки:
"...ты померкла предо мной...
Но голос твой звенит повсюду,
Как в дни весенние ручей,
И силой властною своей
Вливает страждущему люду
В сердца живительный елей."
Сотрудники этой "Галереи" - рабочие, приказчики, люди тяжкого ежедневного труда, и всё это - люди живой души.
Один из них говорит:
"Я не хочу земли обетованной
Найти в заоблачной выси,
Весь этот мир, живой и многогранный,
Он для меня, как солнце в небеси..."
Другой:
"Хочу я быть певцом отчизны."
Третий:
"...Я не могу склониться
В мольбе пред тем, кто близок богачу,
А бедных чужд... довольно, не хочу
И не могу я более молиться."
Я обращаю внимание читателя также и на ряд других сборников "писателей из народа", или "самоучек", - просмотрите их, и вы увидите, как велика разница настроений в литературе признанной и в этих тонких книжках, написанных простыми, искренними людьми, которые знают жизнь непосредственно,
Прошу помнить, что я говорю но о талантах, не об искусстве, а о правде, о жизни, а больше всего - о тех, кто дееспособен, бодр духом и умеет любить вечно живое и всё растущее благородное - человечье.
Если сопоставить эту их тяжкую жизнь и бодрые голоса с истерическими, капризными выходками признанных литераторов, "уставших от сложности и напряжённости современной", как они заявляют, если это сравнить - станет понятно враждебное отношение демоса к интеллигенции.
Мне легко было бы привести ещё десяток и больше выдержек из произведений, написанных в таком же бодром, жизненном тоне, но полагаю, что отмеченное достаточно убедительно. Часто авторы рассказывают о себе, и почти всегда чувствуешь в этих рассказах ужимку смущения, застенчивость скромного человека, который нередко хочет скрыться за неуклюжей и шутливой развязностью. Иногда эта развязность неприятно груба и шумна, но это внешнее, это - маска, за которою прячется лицо человека, уже знакомого с чувством уважения к себе.
Приведу одну из таких биографий:
"Первые проблески памяти рисуют мне дерущихся пьяных отца и мать. Помню и смерть матери, но, будучи трехлетним, не понимал своей утраты, даже был доволен, что благодаря этому меня отпустили играть. Шести лет мне чуть не пришлось отправиться вслед за матерью, и черви, расплодившиеся в моих ранах, а также паразиты, и грязь, и смрад очень тому способствовали, но я только оглох на оба уха. Семи лет я в девятнадцать дней окончил курс образования в отцовском университете по новейшему способу преподавания, чтению - по обтрепанным листам календаря, письму - палкой на песке. Пятнадцати лет ходил в Семипалатинск на Святой ключ Абалакской божьей матери просить исцеления от глухоты, но простудился, купаясь в холодном ключе, и, не солоно хлебавши, вернулся домой. Восемнадцатилетним юношей я зажил самостоятельно, научился пиликать на скрипке, стал играть на вечеринках, работал и читал все, что попало, с ненасытной жадностью.
От невыносимой жизни со своим зверем мужем запила моя старшая сестра; вино явилось ей какой-то необходимостью и наконец превратилось в страшную потребность, и когда она разошлась с мужем, то во время запоя была убита. Я видел ее истерзанное тело, видел палку... но не плакал. Лучше - не мучиться теперь... Вторая еще жила кое-как, а третья, девушка, нашла приют в веселых домах. Брат старался перещеголять отца, и только я чувствовал к вину какое-то дикое отвращение. Двадцати четырех лет я бросил гильзовое ремесло и взялся за шапочное. Тогда-то чтение толкнуло меня попробовать стать писателем или поэтом. Первые опыты показались мне удачными, и я решил, что это мое назначение.
И вот муза моя начала мне мешать и спать и работать. Один раз я не мог заснуть девять ночей, воспевая бессонницу, и даже примирился с мыслью сойти с ума, но, на счастье, меня пригласили в один увеселительный притон музыкантом. С радостью ухватился я за это: вечером и ночью играл, утром до обеда спал и в свободное время писал в бане. В то же время отец помер, не получив прощения от изнасилованной им ранее младшей моей сестры.
Около двух лет упражнялся я в стихотворном искусстве и только после того понял, что у меня не достает очень важного - знания грамматики, о существовании которой я, признаться, и не подозревал до сего времени, изучить же ее мне представлялось китайской грамотой, и я махнул рукой, надеясь понять премудрости языка, следя за каждым знаком при чтении, - и тем избежать ужасающей меня зубрежки учебника.
