Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3)
- Так что вам теперь за вашу доблесть подушную подать платить?! прозвучал насмешливый молодой голос.
Наум набрал в грудь воздуха, чтобы выбранить, устыдить юнца, но не произнес ни слова. Он знал в себе это качество: понесет, помчишься, как буер на льду. Почище этого Элиезера..."Сорвет с тормозов - считай до пяти", говаривала Нонка, жена. Наум тяжело опустился на стул, затих.
Но - не затих зал. Рвануло, как от детонации изо всех углов: Улюлюкали вместе с гоями!.. Предавали нас анафеме!.. Обзывали предателями, трусы поганые!.. Родственники переписываться боялись!.. Я за Израиль в тюрьме сидел, - кричали у дальнего стола, - а вы?! Прикатили на готовенькое?!
- Это Курт Розенберг прикатил на готовенькое?! Да он воевал с нацистами, когда вы еще не родились!.. Назовите мне хотя бы одного нынешнего израильского деятеля, который бы сражался с наци?!
- Ша! Киндер, ша! - Наум замахал руками. Черта с два, остановишь! Одни русские едут! По крови русские! - взметнулся толстяк в черной кипе. Говорят, их двадцать пять процентов. Только деды евреи. Менделевич считает, что надо менять закон о возвращении...
- Хватит, Изя, сядь не позорься! - кто-то дернул толстяка за рубаху.
- Ша, говорю! Евреи, ша!
- Израиль обязался принимать вас, как евреев, дать пищу и крышу над головой, - забасил бородач, сидевший возле молчаливого Володи Слепака. - Он дает и пищу и какой-никакой кров. Но он вовсе не обязался принимать вас, как физиков и лириков! Специалистов по вечной мерзлоте и прочему!
- Вот это уж совсем интересно! - воскликнул доктор Аврамий Шор со свойственной ему иронией. - Для моих исследований, ну, просто новое слово...
И тут взмыл чей - то фальцет: - Когда мы строили...
Наума как по голове ударили. "Кеше анахну бану..." - услышал он точно наяву. Именно так начинали свои горделивые речи бывшие жители польских местечек и румынских сел послевоенных лет, встречая без родственного гостеприимства русскую алию семидесятых. "Кеше анахну бану..." ("Когда мы строили...") А вы, мол, русские, прибыли на готовенькое...
Наума всегда раздражало это "панское высокомерие местечковой жидовни", как он говаривал. Его мало занимало, что скажут о нем. И вот... Ох, порода человеческая! Наум скривил губы в ухмылке. Сказал не без горечи:
- Ну, вот, приехали, родимые... анахну банщики! Зал как холодной водой окатили. Притихли люди. Каждый, в свое время, по плевку получил: "Кеше анахну бану... " Для иных это были первые ивритские слова, которыми их встретили.
Когда опять стал слышен скрип стульев, Наум, не мешкая, перешел к делу, ради которого собрал людей:
- Дорогие бороды! "Подстелить соломки" новичкам... Как это мне сейчас представляется?.. Прежде всего, по очереди, вместе с сохнутовскими чиновниками, встречать алию в Лоде. У самолетов.
- Пытались! Не пустят! Стоят насмерть!
- Кореши, беру это на себя!
- Наум, там теперь новые люди! - послышался возглас.
- Люди новые, порядки старые! - возразил другой.
- Нет, это уж слишком! - возмутился доктор Зибель. - Встречают цветами, песнями. Школьники флажками машут. Знаю точно, из первых рук.
- Замечательно! - Наум выпятил губы в ехидной улыбке. -Список дежурных откроем именем дорогого и уважаемого доктора Зибеля, так, кореши? Доктор, нет возражений? Заметано!.. Что? Какое предложение? Опубликовать обращение алии-70 к премьеру Шамиру и министру строительства Ариэлю Шарону? Можно сочинить. Но, думаю, это акт совершенно бессмысленный: спасение утопающих дело чьих рук?.. Правильно! И потом сколько нас тут? Замнем для ясности. Алия-70 пьет сегодня чай дома... Пойдем далее. Устройство на работу. Безработный олим - несчастье Израиля. Работающий - полчеловека. Имеющий свое дело - человек. От партийных благодетелей свободный... Пусть каждый выскажется, с чем пришел. Начнем с меня... С тех пор, как Штаты предпочли свои "Фантомы" нашей кровушке, нашему "Лави", сокращения на 'Таасие аверит" не прекращаются". Тем не менее, выяснил, авиационщикам требуются... - И он принялся перечислять должности, на которые могут взять новичков.
Глава 2. ПОСЛЕДНИЙ УЗНИК СИОНА.
Наум выезжал из Арада редко, разве что на 'Таасия аверит", где числился консультантом, да к Дову, младшему брату. К нему и отправился на другой день после "дружеской разминки в Араде", как Наум назвал свою встречу с новичками.
Дов жил в Иерусалиме, на улице Шестидневной войны, где выстроил себе виллу из белого иерусалимского камня. Вилла как вилла, без вызывающих роскошеств, типичная в Иудейских горах: к улице неприметно приземистая, одноэтажная, а со стороны горного склона - трехэтажная, с огромными окнами и террасой на плоской крыше виллы, прилепившейся еще ниже. Нижнюю он "отгрохал" для детей и жены, с которой был в разводе, точнее, в давней ссоре, и причина ее, на взгляд Наума, была весомой...
Дов позвонил с дальней стройки, пришлось ждать. Наум выпил соку, который подала ему старая марокканка, убиравшая комнаты, и вышел на улицу. Похолодало. Наум натянул свитер, огляделся. Где-то в стороне Тель-Авива небо гасло так быстро, словно в божественной канцелярии главный реостат доверили какому-то торопыге. Дома вокруг стояли еще сиреневые. Склоны Иудейских гор розовели прощально.
У подножья холма, на который строительная фирма Дова набросила, подобно ожерелью, два десятка вилл, носились и горланили мальчишки. Взрослых нет. Взрослые допоздна вкалывают. Наум спустился по белым каменным ступеням к самому подножью, на нижнюю улочку, прошелся по мостовой, вспоминая вчерашнее: "Дедовщина..." Чертов борзописец! Что-то в этом есть, хотя, если по чести, Израиль за последние годы стал явно лучше. Менее розовым. Никто не бьет себя в грудь: "Социализм не в СССР, а у нас!" Поутихли кликуши. Терпимее стала улица. Эфиопам кричали пять лет назад: "Какие вы евреи?! Обрезать второй раз и в микву головой!". И к российским терпимее, хотя в бедных районах, где русаки кучкуются, чего только не услышишь. Тем не менее, местечко есть местечко.
"Дедовщина"! Борзописцев надо стрелять через одного..." Походил по узкой, почти на дне оврага, улочке. Обратил внимание, под стенами домов стоят, размахивая руками, странные фигуры. Какие-то полусумасшедшие старухи произносят речи. Поодаль еще одна, помоложе, лет сорока, тычет в небеса пальцем. Кого-то обличает с истеринкой в голосе.
Сумасшедшие и истерички бросались в глаза, как никогда. "Не иначе, честнейшие на меня навеяли", Наум усмехнулся, взглянул еще раз на старух, размахивающих руками... Кажется это ему или на самом деле прибавилось на израильских улицах истеричек и психов? Вспомнил и старика в черном берете, армейского ветерана. Стоя на улице Яфо, у развилки, тот регулировал автомобильное движение, которое к нему никакого отношения не имело, кричал в сторону проносящихся машин: "СА! СА!" (Вперед! Двигайтесь!). Увы, все возможно. Только при нем, Науме, две войны выбили скольких?.. А пули, ножи и камни арабские? Старикам тоже здоровья не прибавляют.
Издали увидел Наум, как подкатил синий, с помятым бампером, автобусик Дова. Дов вывалился медведем - безрукавка и шорты в черных пятнах, в варе, что ли? Лапищи белые от штукатурной пыли. Заметил Наума, рукой махнул: давай сюда!
Дов с трудом отмылся, вышел к Науму в гостиную, открыл самодельный, из ливанского кедра, бар, достал бутылку "столичной" и соков разных. Вернулся, захватил бренди местный, "три топорика". Поставил на стол закуску острейший хацелим - баклажаны по израильски, салаты. Стол огромный. Ножки как шпалы. Шкафы, диваны тоже тяжеловаты, с прямыми углами, в Швеции Дов заказывал.
"А до Собакевича ты все ж не дотянул..." - весело заметил Наум.
Уселись за стол, чокнулись. Дов пробасил привычный еще с московских времен тост: "Чтоб они сдохли!". Выслушав рассказ Наума о вчерашней встрече с олим, Дов резанул со свойственной ему определенностью: - Слюни разводить, Нюма, это твое дело. Каждый в Израиле должен съесть свой пуд говна. Ты что, забыл, какой поварежкой жрал хлебово? А я не забыл, брательник. У кого из нас было иначе?
Наум сидел, насупившись. Особого участия он и не ожидал: брат - человек без сентиментов, жесткий. Одно слово - каблан, израильский подрядчик. Правда, бывают и у него просветы.
Дов хлеба после еды никогда не оставлял, - неискоренима привычка лагерная. Собрав корочкой остатки хацелима, бросил в рот, продолжал поучать и вопрошать по доброму: - И чего ты, Нюма, не угомонишься? Атомный двигатель у тебя в одном месте, что ли? - И вдруг с внезапным интересом: - Газетчик, говоришь, к тебе просочился? И этот, как его? психодоктор? Социолог? На таких у меня вся надежда.
- На щелкоперов?!
- Что я имею ввиду, Нюма? Учти, эти люди как после землетрясения. В отличие от наших бородачей, они все "изЬмы" в гробу видали. СоциализЬм, сионизЬм, этот... как его? - абстракционизЬм, на который Хрущ с ножом кидался, собственный "изЬм" вручал. Наша алия с чего начинала? Слезницы на высочайшее имя строчила, идеалисты лупоглазые! Бен Гуриону, маме Голде. Эти не будут, шалишь! Они жить хотят, а не "изЬмы" поливать на грядке, их не загонишь в партийное стойло. Во всяком случае, не сразу, это уж точно... Бородачи поводки рвали, кидались на беженцев? Так нам, Нема, что в России, что тут, "изЬм" с помощью клизмы вводили. Еще не все просрались... Откуда новички? Что? Списочек по профессиям? Некогда мне, Нюма, списочки составлять. Одиннадцать каменщиков я возьму, крановщика. На кран инженера или бабу с техническим уклоном. Дам полторы ставки. Арабы допрыгаются со своей "интифадой", всех русскими заменю без твоих театральных действ и заклинаний: с цветами в аэропорт бегать - дело рава Зальца, красавца в лапсердаке, да наших макак партийных.
