Григорий Свирский - Ветка Палестины
Гестаповцы в Широкое не наведывались, Нашивок с костями и черепами на рукаве здесь не видали. От чужих можно уйти. От своих не уйдешь...
Желтонога знали все: скольких он спас от угона в Германию, выдавая справки бог знает о каких болезнях!.. И его предали...
- Кто ж выдал? -- нетерпеливо воскликнул Ваня Иванов. - Обратно Лиля? Полинка взглянула на него с изумлением. Лиля?
Володя Ганенко был последним предвоенным комсоргом широковской школы. Свое комсомольское хозяйство он передал флегматичной отличнице Лиле.
Флегматичный комсомольский секретарь, как только ворвались немцы, оказывается, повесила на школе плакат. В нем предлагалось записываться в молодежную организацию "Звильнена Украина", в которую имеют святое право вступать все, "кроме жидов и москалей".
Вытащили украинские наряды - никто и раньше не запрещал их носить. Но раньше надевали по праздникам, а теперь каждый день. На шее разноцветные мониста. Как отличительный знак.
Учитель математики Виктор Исаевич приходил, рассказывала Люся Хоменко, к Лиле, своей любимой ученице, умолял выхлопотать пропуск его семье, чтоб хоть детей спасти.
Выгнала она Виктора Исаевича, хотя ничего ей не стоило выхлопотать: отец Лили, бывший председатель райземотдела, стал немецким старостой, разговаривал с плеткой в руке...
Скрестив руки на праздничной блузке, глядела Лиля, как на ту же скрипучую фуру, на которой уже стояла, обняв друг друга, Полинкина семья, загоняли прикладами маленького, беспомощного без очков Виктора Исаевича, швырнули его трехлетнюю дочь, которая пронзительно кричала, казалось, на все Широкое: "Мамочка! Тату!.. Не садитесь на телегу? Не хочу, чтоб меня убивали..."
Володя Ганенко слушал, обхватив голову руками. И вдруг выбежал на крыльцо, закуривая, ломая спички.
-- Давай задушим ее! -- воскликнул однорукий Ваня Иванов.
- Сиди? - жестко оборвала его Люся Хоменко. - Душитель-самоучка.
- А Зойка тут руки не приложила? -- спросила мать Володи Ганенко, которая убирала со стола.-- У ее дытына от немца...
Ваню Иванова снова пришлось сдерживать.
-- Немчура проклятая! -- вскричал он.-- Пока мы на фронте головы клали, они тут...
Вернувшись, Володя Ганенко сказал рассудительно:
-- Дитя -- не улика...
В "Звильненой Украине" кого только не было. Одни злодействовали, другие на танцульки ходили. А то детей заводили...
Мать Володи вздохнула: дитя есть дитя! Иные готовы были не то что от немца - от пса понести.
"Немчура!" - вскакивал Ваня. и Люся Хоменко усаживала его прицельным тычком ладони, чтоб тот не бежал немедля таскать за волосья "немецких овчарок".
-- А Мухина где зараз? -- сдавленным голосом спросила Полинка. -- Любка Мухина...
-- Дома. Где ей быть... -- спокойно ответила Люся Хоменко6. -- За ней счет, мабуть, не такой большой, как за Лилей и Нинкой Карпец...
У Полинки перед глазами поплыла комната. Длинное зеркало на стене стало поперек, отчего и Володя, и Люся, и Ванечка Иванов, отражавшиеся там, вдруг завертелись, завертелись...
Она выбежала из хаты на моросящий дождь. За спиной загрохотали чьи-то сапоги. Володя? Нет, Ваня Иванов. Володя не вышел. Даже не выглянул...
От доброго Вани Иванова удалось удрать. Он продрог на дожде и побежал обратно - допивать, а Полинка свернула к Нининому дому.
Вечерело. Улица будто вымерла. Одни круглые пеньки поблескивают от дождя.
Все еще позванивали в ушах мониста Люси Хоменко. Зря на Люсю обиделась. Парашютистка, разведчица, она тут такого навидалась.
Да это дождь звенит. И все вдруг отступило перед тем, что она только что услыхала...
Полинка опустилась на ближайшую скамью под навесом, обхватив руками колени: ее бил озноб.
Вот откуда все... "Звильнена Украина". Освобожденная, значит, Украина.
Три с половиной года жили в своей "звильненой"...
И что успели? К чему стремились?
"Звильнено" -- безнаказанно убили Фимочку,
Так же свободно, безнаказанно - мамочку и отца.
Свободно, безнаказанно - Виктора Исаевича.
Свободно - доктора Желтонога.
Учителя, доктора... Самых любимых людей. Свободно убили... Сколько еще? Говорят, в карьере рядами лежат трупы.
Вот вам и "Звильнсна Украина" - как хотели: "без жидов и москалей..." Умертвляли. Полосовали...
Нинка Карпец, говорят, с плеткой не расставалась. А Любка Мухина?! Полинка вцепилась в сырую скамью.
"...."К ней счет мабуть, не такой большой".
У нее, Полинки, свой счет. Личный! А потом хоть в тюрьму. Хоть в могилу... Вся дрожа от озноба и ненависти, она добежала до Нинкиного дома; Нины, к счастью, не было; Полина достала с полки плоский, как нож, заржавелый штык, вложила его в рукав своей белой блузки и так, размахивая не сгибавшейся в локте рукой, пошла к Мухиным. Штык холодил руку, и она шла все быстрее.
Дождь унялся. Выглянули дети. Кто-то окликнул ее, она ускорила шаг. Мимо колодца. Мимо дома с пустыми выбеленными комнатами...
От крыльца кинулся навстречу взъерошенный мальчишка лет десяти. Ждал ее, что ли? Подбежал к ней -- и горячо: -- Вы -- тетечка Полина?
Не сразу узнала. Мухин. Юра Мухин. Ну, да, такое же лицо. Мухинское. Щекастое. Спросила сухо: - Что тебе?
Глаза у мальчишки опущенные, убитые. В сторону своих окон покосился исподлобья, со страхом и стал рассказывать, как они с Фимой вместе играли в шашки, когда Любка позвала Фиму к полицаям...
Он не договаривал, заглатывал слова -- от возбуждения, от искренности, от страха, что не дадут досказать; а потом попросил умоляющим и каким-то потерянным голосом взять его завтра в карьер.
-- Куриловы, воны сказали, завтра поведут тетю Полину, покажут, где схоронили родных... И я... Можно? Тетечка Полина!
Полинка молчала, и мальчик как-то сразу сгорбился, опустив беспомощно руки.
Полину как холодом обдало. Ей открылось вдруг все с другой, совсем с другой стороны...
Мальчишки его изводят, все время дразнят... Немецким гаденышем! А то и похуже. Со свету сживают! А ему тогда, в сорок первом, было... неполных семь лет. Мальчишки -- жестокий народ.
Она ужаснулась, представив себе, отчего горбятся эти костлявые несчастные плечики, которые просвечивали под расползавшейся рубашкой, что придавило мальчонку.
Она присела порывисто, как к трехлетнему.
-- Приходи, Юра! Конечно!
А в сердце будто повернулось что-то: "Война проклятая! Детей за что?! Детей за что?!
Она поднялась с корточек и быстро ушла, почти побежала прочь от дома Мухиных по размытой дождем земле.
Глава третья
Сердце не обмануло. Придя утром к колодцу, где договорились встретиться, она еще издали услышала ожесточенные, насмешливые мальчишеские
-Сучий хвост! -- Паренек лет четырнадцати в зеленой пилотке замахнулся на Юру, и тот отпрыгнул козленком. Остановился в стороне. Не плакал. Только сутулился, как вчера. Полинка поздоровалась со всеми за руку. Подозвала Юру, который по-прежнему переминался в стороне с ноги на ногу. - Та хиба ж вы не знаете, чей он? - удивился десятилетний мальчик, взъерошенный и босоногий, как и Юра.- Он Мухин. Любка Мухина - его родная тетка"
-Знаю! - жестко сказала Полинка.
-- У него брат фрицевскйй... Ему зараз два года, - пояснил паренек в пилотке и усмехнулся, как взрослый. - Петро кличут, а какой он Петро. Он от обозника золоторотого.
- Слыхала! - так же твердо сказала Полинка, чтоб разом оборвать этот разговор, махнула Юре рукой: мол, идем, чего ты топчешься. - Он-то при чем? - добавила она и взяла подошедшего Юру за руку. Ручонка мокрая: боится.
Мальчики ошарашенно молчали. О Мухиных в селе не было двух мнений. А Юрка-то... он - Мухин...
Босоногий, прыгая через камни, сказал запальчиво, с прямолинейностью ребенка, повторяющего общий приговор: - Мухины... воны уси от одной сучки!
И побежал вперед. О чем тут еще говорить! Слышно было лишь, как чавкают по грязи босые мальчишеские ноги. Старший хотел его догнать, но остановился, сказал, поправляя спадавшую на глаза солдатскую пилотку:
- Юрка брательника своего -- фрицевского -нянчил. В вашу скатерть зеленую заворачивал. Мамка сказала: гады Мухины, в плюшевую скатерть фрицевского заворачивают. Зассали всю.
Пальцы Полинки разжались, выпустили невольно Юрину руку. Жестокий народ -- мальчишки...
-- А там что, надпись была на скатерти, что она сворована?
- Та он и читать не умеет, - возвращаясь, презрительно сказал младший.
И только тут они двинулись почти в согласии. Некоторое презрение к "хвосту" все же осталось. Но на таких условиях они готовы были его терпеть.
В конце улицы постучались к дядьке Андрию, которого вместе с другими шахтерами полицаи гоняли углублять карьер. Он обещал показать, что знает...
Дядька Андрий вышел тут же, протянул Полинке красную от въевшейся рудной пыли руку, сжал ей пальцы так, что они слиплись. Увидал Юру Мухина, который беспокойно перебирал босыми, в цыпках, ногами, оглянулся на мальчишек сердито: мол, что ж главного-то не рассказали, черт бы вас взял? Про Мухиных...
