Александр Этерман - Роза ветров
Ну, а если бы не сжег? Что, рукопись у него всегда с собой? Ясное дело, если бы он ее не сжег, ее бы реквизировали при аресте или, в лучшем случае, так и лежала бы она в подвале. Зачем Воланд пристает?
Но и это не все. Вспомним - роман о Пилате был опубликован - "Иван догадался,.. что какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером". Пусть не целиком, но все же. Стало быть, он уже не рукопись. А кстати, в редакцию-то он был передан целиком! Вот там бы и поискать! Для Воланда с компанией - плевое дело, не труднее, чем раздобыть медицинскую карту мастера, о которой сейчас будет речь. Ан нет - рукописи не горят! И приходится Бегемоту предъявлять сожженные мастером экземпляры. Зачем?
Вообще, эта фразочка, про рукописи - из другой науки да и на другую тему. Забегая вперед - вообще, не о романе мастера. Но сначала насчет науки: рукопись принципиально не горит только в одном случае - если ее текст может быть восстановлен, вроде как мы восстановили название романа. Другими словами, дешифрован. В конце концов, если потерялся язык, тексты на нем еще как могут быть прочитаны! Отчего же не прочитать, хоть изредка, утерянный текст, написанный на существующем языке?
С другой стороны, все ли тексты восстановимы, все ли рукописи не горят? Уже писали М.К. и З.Б.-С., что "пепел второго тома ''Мертвых душ'' садится на страницы второй книги романа". Но ведь свою "поэму" Гоголь сжег довольно-таки успешно, и хотя и известно, о чем она, что-то никто не утверждает в ее контексте, что рукописи не горит. И вообще, продолжим цитату:
- Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, - нерешительно ответил мастер, - меня все равно в больнице хватятся, - робко ответил он Воланду.
- Ну, чего они будут хвататься! - успокоил Коровьев, и какие-то бумаги и книги оказались у него в руках, - истории болезни вашей?
- Да.
Коровьев швырнул историю болезни в камин.
- Нет документа, нет и человека, - удовлетворенно говорил Коровьев...
Увы, вот что может произойти с настоящей рукописью.
Рассказывают, что Ю.П.Любимов, репетируя "М. и М." на Таганке, внушал актерам: "Произнося ''Рукописи не горят...'', имейте при этом в виду, что они горят, еще как горят!"
И тем не менее, столько всего удается восстановить! О боги, боги...
Но причем тут Эко?
Да при том, что он по профессии - семиотик, специалист по рукописям, которые не горят. И в Булгакове он сразу же распознал коллегу. Более того он своим профессиональным оком узрел в булгаковском романе несколько важных деталей, которые от нас, русских читателей, ускользнули. Но в любом случае таинственная рукопись в "Имени розы" идентифицируется и восстанавливается, а затем сжигается заодно с библиотекой и самим аббатством - точно так же, как Маргарита и Азазелло сжигают подвальчик мастера заодно с его романом, как только убеждаются, что знают роман наизусть. Такое сожжение - паче гранита лучший путь в бессмертие.
2
Немного о контексте цитат из "Имени розы", которые мы сейчас приведем.
Вильгельм Баскервильский обнаружил записку, разумеется, зашифрованную, в которой сообщалось, как проникнуть туда, куда проникать запрещается - в спецфонд ("предел Африки"), где хранят, вернее, прячут таинственную книгу.
Разумеется, он эту записку без труда расшифровывает. В самом деле: каждой букве латинского, родного для героя алфавита соответствует некий значок. Вся история ужасно напоминает рассказ Конан-Дойля "Пляшущие человечки". И все же...
Вильгельм: "Мне попадались и в других книгах арабов довольно остроумные советы. Например, замещать одну букву другой, писать слова задом наперед, менять порядок букв: писать их через одну, а потом все пропущенные. Кроме того, вместо букв подставляются другие знаки..."
Адсон: "А какую систему употребил Венанций, мы не знаем".
Вильгельм: "Надо бы проверить все по порядку... И еще множество других... Прежде всего при разгадывании тайного послания полагается разгадать, что же в нем говориться."
Заметим от себя - действительно, один из важнейших принципов дешифровки древних языков, но никак не расшифровки тайнописи - а откуда может быть известно, о чем она? То ли дело угадать содержание надписи на топоре: "топор", - как сделал в свое время перводешифровщик угаритского языка.
Адсон: "А после этого и разгадывать незачем".
Вильгельм: "Не скажи..."
Промолчим и мы. Перемахнем через сто страниц и только затем продолжим.
Адсон: "А точно ли это выписка из той таинственной книги?"
Вильгельм: "Я уверен, что Венанций списывал в сокращенном виде места сочинения, добытого из предела Африки... Следовательно, надо выяснить, что написано в книге, которой у нас нет."
Адсон: "И вы способны по нескольким строчкам восстановить содержание книги?"
Вильгельм: "Когда я читал этот листок, меня не покидало чувство, будто я что-то подобное где-то уже читал. Мне даже вспоминались фразы, почти совпадающие с некоторыми из этих... Но я не могу вспомнить... Наверное, надо почитать другие книги."
Адсон: "Как? Чтобы узнать, что сказано в книге, вам нужно читать другие книги?"
Вильгельм: "Иногда это помогает. Книги часто рассказывают о других книгах. Иногда невинная книга - это как семя, из которого вырастает книга опасная. Или наоборот..."
Адсон : "В свете этих размышлений библиотека показалась мне еще более устрашающей."
Признаемся - нам тоже. Для того, чтобы хоть что-то понять в "Имени розы", нам и самим пришлось разворошить целую библиотеку. А то просто неясно было, что за странные фразы, подозрительно похожие на прочитанные ранее, мешают нам спать. К чести Эко, он и не думал прятать концы в воду. Напротив, он повсюду оставлял жирные следы. И кажется, не напрасно.
Теперь к сути дела. Разумеется, восстановить непрочитанную книгу трудно, обычно почти невозможно. Однако случается, что книга просто мечтает быть восстановленной, что от нее некуда деться, что она преследует исследователя. Обычно это не заслуга, а беда ее автора. Но и в таком случае книга не дается профану. Вернее, восстановить-то он ее восстанавливает, но не так. Или же сжигает впопыхах библиотеку.
Однако и в более прозаических случаях, если известно назначение книги, к чему она и отчего, ее можно попытаться восстановить.
3
Мы уже знаем: книга мастера определяет, предопределяет реальность. И еще как! Когда Иванушка расказывает о своей встрече с чертом, а заодно - о беседе Пилата с Иешуа, мастеру только и остается, что возопить: "О, как я угадал! О, как я все угадал!" Он возопил дважды. Ну, один раз, допустим, это про Пилата. А второй? Что же он еще такое угадал?
А вот что, господа присяжные заседатели:
"Вчера на Патриарших прудах вы встретились с Сатаной... Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы... вы меня опять-таки извините, ведь я не ошибаюсь, вы человек невежественный?... Ну вот, ну вот... Неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает... Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее."
Какой, к черту, Воланд? Разве у черта нет других имен? Да и обличий? Да и кто сказал, что его нельзя не узнать? Это товарища Сталина нельзя не узнать, встретив на улице. А черта можно, еще как можно. См. Гете, "Фауст". Это, может, у Гуно иначе.
Но все равно: каким образом мастер с легкостью не только опознал таинственного профессора, корифея всех наук, недавнего собеседника Иванушки, но и установил его анкетные данные?
Да куда уж проще! Воланд, может быть, и не герой романа о Пилате (хотя, впрочем, - "ведь он тогда уже родился"), но, во всяком случае, его адресат. По просьбе, может быть, даже по звонку мастера он и принял это обличье. Тем более, что:
"Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело... все же клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать."
Стало быть, просьба была сформулирована давным-давно, когда что-то еще теплилось. И вот, надо же, все сбылось - а он узнает об этом совершенно случайно.
Итак, роман был адресован Воланду. Вообще говоря, это не новость. В специальной литературе уже обсуждался вопрос о том, каким образом мастер надписал конверт. Письмо дошло, дошло - но вот ответ был отправлен по странному адресу. Как известно, мастера он настиг в сумасшедшем доме.
И в дальнейшем мастер, вернее, его роман, дирижирует этим греческим хором. Действие романа "Мастер и Маргарита" разворачивается в точности параллельно декламации "Романа о Пилате" - сначала Воландом, потом Гипносом (сон Иванушки), а затем Маргаритой по вновь обретенной рукописи. В это самое время, в точности в такт, под взмахи дирижерской палочки мастера разыгрывается театральное действо "Воланд в Москве". После вторично - и на сей раз на своем месте, в конце "Романа о Пилате" - произнесенных слов "пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат" представление завершается. За его рамками остаются только серия пожаров и позорное бегство большинства действующих лиц и исполнителей из Москвы.
