Максуд Ибрагимбеков - Прилетала сова
- Несложной, конечно, - сразу же согласился Васиф и подмигнул мне. - Вот мы с тобой так и договоримся. Если ты поймаешь рыбку, она твоя. А если нет...
Я все думал, сядет он в своих накрахмаленных штанишках на сырую от росы вязанку хвороста? Сел.
- А если не поймаю? - Он все улыбался, видно, ждал, что Васиф посулит ему что-нибудь приятное.
- Тогда миг тебе по разу дадим по шее. Каждый. А может, даже по два раза. Идет? - Любой другой человек за такие вопросы сразу же дал бы Васифу в глаз или в крайнем случае ушел бы, а этот хоть бы что, даже улыбаться не прекратил.
- Идет, - как ни в чем не бывало взял у Васифа запасную удочку и потянулся к моей баночке с червями: - Можно? - Не сразу взял, только после того, как я кивнул.
И откуда он появился здесь? Мы-то всех знаем, и приезжих н местных. Червя он на крючок правильно насадил и, перед тем как закинуть, поплевал на него. Молчит. И правильно делает, что молчит. Васиф сейчас только и ищет предлога, чтобы ему по шее дать до того, как выяснится, поймает он что-нибудь или нет. Тут и без всяких примет ясно, что Васиф до его шеи доберется. Все-таки с этими приметами все как-то странно получается. Когда видишь, что такие люди, как моя бабушка или Васиф, верят в них, волей-неволей удивляешься. И самое главное, чем больше думаешь, тем больше вспоминаешь, что некоторые из них хоть и случайно, но сбываются, вот ведь в чем дело. Я же помню, как бабушка жене Рашида Аделе сказала, что у той через месяц родится мальчик. Уже после второго ребенка Рашид с женой даже надеяться перестали насчет мальчика. Никто ведь тогда не поверил бабушке. У Адели до этого трое детей было, и все девочки.
Бабушка посмотрела на ее живот, когда Аделя пришла к нам сито одалживать, внимательно посмотрела, даже сбоку зашла поглядеть на него, а потом попросила ее сделать один шаг. Та шагнула вперед, не помню только сейчас, правой или левой ногой, а бабушка ей: "Ты, милая, мальчика родишь. И не сомневайся". Аделя ужасно обрадовалась, но все равно не поверила. Тем более что Рашид, когда узнал об этом, сказал, что все эти приметы не что иное, как темное суеверие, недостойное интеллигентного человека. Аделя целый месяц не верила, а потом родила мальчика. Рашид сказал, что рождение сына - счастливая случайность, и я про себя согласился с ним. Дядя Кямил сказал, что никакая его не случайность, а закономерность, такие, как Рашид, обязательно должны создавать себе подобных для того, чтобы в природе поддерживалось равновесие. Какое это равновесие, он не успел объяснить, потому что его жена Наиля назвала его злым и попросила при ребенке, это она обо мне, о таких вещах не говорить. Конечно, я об этом случае не потому вспомнил, что о сове думаю. Примета примете рознь, название у них только одно. Может быть; бабушка по форме живота догадалась, кто у Адели родится, а шагнуть попросила просто так, на всякий случай. Или случайно угадала, сколько раз я сам видел по телевидению, как на футбольном поле не какие-нибудь ребята вроде нас с Васифом, а самые что ни на есть взрослые люди - футболисты отгадывают, в каком кулаке судьи зажата фишка, и правильно отгадывают. Случайно? Случайно. И без всяких примет. Так что об этой сове и думать нечего! И зря я переживаю из-за того дяди Кямила. Я же просто так сказал, чтобы успокоить бабушку... Я то знаю, что от прилетов совы никому вреда не может быть. Это же каждому человеку, кто меня хоть немного знает, ясно, что, если бы действительно должна была бы приключиться какая-нибудь беда, я бы никогда ее от себя на дядю Кямила не перекинул бы! Все! Больше и думать об этом не буду.
- У меня червяк сорвался. Можно, я еще одного возьму? - Это он ко мне обращается. В жизни таких вежливых не видел, как будто не червяка одного земляного просит, а второй лист для контрольной по истории или алгебре. Хотя на его месте любой человек станет вежливым, если на него напялить летом накрахмаленную матроску и брюки. Да бери, пожалуйста, хоть всю банку, разве мне жалко?
- Бери, - говорю.
Он, пока червя насаживал, все на меня поглядывал. По всему видно, что поговорить со мной ему охота, дай только знак. Конечно, поговорить можно было бы, я пригляделся, физиономия у него не очень противная, не такая, как у некоторых --хочется подойти поближе и стукнуть по ней изо всех сил ни с того ни с сего... Можно сказать даже, что физиономия у него приятная. Так и кажется, что он каждую минуту готов улыбнуться, только слово ему скажи. Я с ним поговорил бы, ко Васиф терпеть не может, когда во время ловли разговаривают, хотя какая это ловля, целый час уже прошел, а я, кроме одного заморыша бычка, ничего не поймал. Ладно, обойдемся без разговоров пока. Тем более неизвестно, что будет, если он ничего не поймает, может быть, он и разговаривать не захочет после того, как Васиф по шее ему даст.
Вечером дядя Кямил должен приехать, пойду к нему в гости. Он радуется, когда я прихожу. И сейчас и раньше, когда Наиля, его жена, жила здесь. Да и она мне всегда радовалась, может быть, она меня и сейчас вспоминает, я же о ней помню. Без нее гораздо хуже стало, но для меня все равно самое приятное место с Гаялах-дом дяди Кямила. Мы часто и не разговариваем даже, он работает, стучит на своей машинке - она у него очень древняя, похожа на старый черный пистолет, но работает хорошо, а я в это время лежу себе на тахте и читаю журналы, которые он привозит с собой из города. Он и сегодня, наверное, будет работать, но я все равно попрошу его оторваться на минутку и застрелить сову, как только она прилетит. Случиться из-за ее прилетов ничего не может, а настроение у человека все-таки портится. А это никому не нужно, особенно сейчас, когда дядя Кямил и без того ходит постоянно грустным. Он вообще сильно изменился в последнее время. Теперь даже представить трудно, каким он был веселым в начале лета, когда он в первый раз приехал на свою дачу со своей женой. Я не припомню, чтобы еще чей-нибудь приезд до Наили наделал такой переполох! Все только о ней и говорили, о ее фигуре, прическе, даже о походке. Аделя сразу же объявила всем присутствующим женщинам, что она сама бы ни за что, даже если бы ее повесили в случае отказа, не согласилась бы носить, выставляя напоказ ноги, такую бесстыдную юбку, как у новой соседки. Я, честно говоря, на месте Адели тоже бы не согласился, потому что несколько раз на пляже видел, какие у нее ноги - ходить-то на них, пожалуйста, сколько хочешь можно, но вот показывать их при помощи такой юбки, как у Наили, действительно не стоило бы даже самым близким людям, а не то что посторонним. Я попытался представить себе человека, который хочет застрелить Аделю за то, что она отказывается показать дачникам в Гаялах свои ноги, но у меня ничего не получилось, потому что как раз в этот момент заговорила моя бабушка и такое сказала, что я и думать забыл о ногах. Она сказала, что в ее время такую женщину, как Наиля, не пустили бы ни в один приличный дом и ни одна порядочная женщина не согласилась бы с ней водиться. С бабушкой все в один голос согласились и сразу же вслед за этим разошлись, потому что время уже было позднее.
С ума они посходили? Неужели все люди так быстро меняются, стоит им на два-три месяца уехать из города в селенье вроде нашего, где дачники только и видятся друг с другом и больше ни с кем? Да в таких мини-юбках, еще покороче этой, и в Баку полгорода ходит, и никому в голову не придет возмущаться этим! И не только в Баку, ни на одну девицу в мини никто внимания не обратит ни в Бильгя, ни в Мардакянах, ни на одном более или менее приличном курорте Апшерона. Даже интересно стало, что бы со всеми нашими соседями произошло, если бы они здесь жили безвыездно круглый год. Жаль, что это невозможно, очень уж интересно было бы поглядеть, какими они станут. Неужели они, кроме мини-юбок, ничего больше и не заметили? Сперва я увидел дядю Кямила, он шел по тропинке со своими чемоданами, и я сразу же побежал ему навстречу. "Здравствуй, - сказала она и протянула мне руку. - Вот ты какой, оказывается". А я не мог ей ничего сказать, ни одного слова, я даже посмотреть на нее еще раз не мог себя никак заставить, а только и мог в тот день, что молча идти между ними обоими к дому дяди Кямила, чувствуя, как у меня перехватило горло и где-то очень глубоко в груди стеснило дыхание так, что на глазах выступили слезы.
Все с того дня переменилось в Гаялах. Раньше мне бы и в голову не пришло пойти утром погулять просто так, а теперь мы гуляли втроем, и оказалось, что это очень приятное занятие, гулять рано-рано утром просто так по берегу моря, смотреть, как возвращаются с ночного лова баркасы рыбаков, или вечером смотреть, как заходит в море солнце. Никогда раньше, до приезда Наили, мы так не гуляли.
Правда, каждый раз мне становилось почему-то грустно, но не очень, а так, слегка, но и грусть эта была очень приятной. Если и ходил куда-то - только по делу, за хлебом или к молочнику, на берег рыбу ловить, а чтобы просто так, и в голову не приходило. Всю жизнь здесь прожил я, а обо всем этом я знать не знал, вот ведь что удивительно! Но лучше всего было, когда мы приходили домой. Вечером. Света не зажигали, от полной луны вокруг до того светло было, что даже светляки не светились, только и САКппш было, как внизу, под скалами, море шумит негромко и в саду, перед домом, звенят сверчки. Сперва мы просто сидели на балконе молча, и казалось, ни у кого больше не будет сил встать с места, до того мы уставали на этих прогулках. Первой всегда вставала Наиля, ни разу я не услышал ее шагов, когда она подходила и включала музыку. Если закрыть глаза, то сразу же можно было представить, что весь оркестр собрался целиком и играет здесь, на маленьком балконе дяди Кямила, и из-за тесноты музыканты расселись где кому удалось. Рояль стоял в двух шагах от меня прямо напротив, у самого крыльца, и по всему чувствовалось, что пианист очень доволен тем, как хорошо освещены клавиши, и только торопится изо всех сил доиграть все до конца, прежде чем луна скроется за тучей, и что никаких других в этот вечер у него забот нет, а обижаться он и не думает, ему становится еще приятнее, когда трубач на самой высокой пронзительной ноте, от которой зазвенели все стекла, отрывает от губ трубу и, положив ее на крышку рояля, садится рядом, н они вдвоем в четыре руки успевают обогнать не только скрипачей, играющих стоя на ступеньках лестницы, но и блуждающих в поисках места по всему дому саксофонистов, правда, еле-еле, но все же успевают обогнать ударника, содрогающегося всем телом под сухими ударами н оглушительным звоном, отдающимися в скалах неслыханным здесь чудным эхом. Певец пел на незнакомом языке, но было понятно, что этот человек поет потому, что любит неслыханной любовью и хочет, чтобы об этом узнал каждый, все люди в Гаялах, и он пел об этом так, что у всех, кто его слушал, начинала гореть кожа на лице, а по плечам и спине один за другим проворно пробегали на ледяных лапах муравьи, до тех пор, пока, не выкрикнув в последний раз признание, все те же слова, значения которых я не знал, он не падал всем телом на щербатый пол балкона.
