Федор Решетников - Ставленник
— Далеко.
— А сколько верст?
— Да верст тысячи две.
— У-у! Экая даль, господи помилуй!
— Я мекаю, поди, теперь туда много женихов-то наехало, — заметил дьячок.
— В экую-то даль?
— А своя-то губерния?
— Точно, точно… Ваша правда, Павел Максимыч.
* * *Чтобы удостовериться в том, как скоро знакомятся духовные между собою, духовные, не видавшие друг друга никогда и живущие друг от друга на расстоянии двухсот — пятисот верст, нужно зайти в крестовую церковь или кафедральный собор во всенощную или к обедне, когда служит архиерей. Тут собраны лица духовного ведомства почти со всей губернии. Тут вы увидите протоиерея в камилавке и с наперсным крестом, монаха, снимающих свои камилавки, скуфьи и клобуки во время главных молитв, славословий и священнодействий, священников (которых можно отличить по крестам 1853–1856 годов), дьяконов, или, проще, лиц личного дворянства духовного ведомства, и подрясниковых — дьячков, пономарей и причетников. В церкви их человек двадцать. Они знакомятся так.
Подходит священник к протопопу и становится рядом. Священнику хочется свести знакомство с протопопом для того, чтобы прозреть, каковы там места. Но как заговорить с протопопом?.. Священник вынимает табакерку, щелкает пальцами по крышке и крякнет… Знай, мол, наших!.. Протопоп оглядывается в сторону священника. Священник раскрывает табакерку и говорит: не желаете ли-с?
— Пожалуй! — Протопоп берет в два пальца табаку и нюхает. Знакомство началось.
— Вы откуда? — спрашивает протопоп. Следует ответ. — Зачем, почему, ну как? — И дальше приглашение прийти на квартиру.
Если протопоп брезгует табаконюханьем, то священник начинает атаку иначе. Он слегка толкнет протопопа, будто нечаянно, потом скажет: извините-с! Посмотрит на протопопа и скажет заискивающим голосом:
— Вы, отец протопоп, давно здесь? — После ответа следует опять вопрос: — зачем? и — ну, а как дела? — После ответа: «как сажа, бела», — следует приглашение.
У священников, дьяконов, дьячков и прочих обращение иное. Священник боится подойти к протопопу; кто его знает, кто он такой, а одноряоники обращаются запросто, потому что священника трудно различить от дьякона, если он не имеет знака отличия. Тут знакомство начинается так:
— Мое почтение!
(Следует дерганье за рясу.).
— Мое вам…
— Издалече?
И прочее… У дьячков и прочих придаточных еще проще: «Ты откуда?» — «Оттуда». — «Перепрашиваться?» — «Да». — «А стихарь хочу получить». — «Шиш получишь». Приезжий сразу видит своего брата приезжего, знает, что как он сам, так и собрат его приехал по нужде и церемониться нечего, во-первых, потому, что душу отведешь с сельскими людьми, а во-вторых, что от них можно узнать: нет ли где хорошего места.
В церкви много толковать нельзя. В церкви хотя и знакомятся, но знакомство это ни к чему не ведет, хотя и обещаются с обеих сторон угощения. Знакомство в консистории и в архиерейской прихожей доходит даже до дружбы, до одолжения деньгами. Чтобы потолковать, приезжие толкуют где попало, а больше на квартирах, где непременно угощаются чаем и в особенности водкой.
Егор Иваныч с дьяконом и дьячком пошли в консисторию. Там, в прихожей, называемой коридором, что называется содом и гомор. Человек двадцать разнокалиберных лиц, в разнокалиберных костюмах, с палками и без палок, с разноцветными кушаками, поясами и просто «опоясками». Говор непомерный — и басы, и теноры, и дискаитики, и прочие неописанные, но натуральные голоса переливаются в прихожей вместе с кашлем, кряканьем, которым редкий из духовных не одержим, начиная с словестности, и сморканьем. Сторож в военной форме сидит на диване и, посматривая то на того, то на другого, ухмыляется. Он дестевой [2] зашивает.
— Верно, мы с носом? — говорит протопоп протопопу, сидя на диване.
— Я жаловаться стану.
— Ну, наши жалобы ко вреду нашему последуют.
— Это досадно, целый час члена нет. На ваших который?
— Да двенадцатый, поди… — Протопоп вынул часы из-за пазухи, посмотрел и сказал: — без двенадцати двенадцатый.
— Как подошло-то?
— Аккуратно. — Оба смеются.
— Владыка ничего?
— Ты, говорит, не печалься. Сына твоего знаю, говорит… А вам?
— Отчего, говорит, ты тут не живешь? Я и говорю! ваше высокопреосвященство, народ ныне тут хуже стал, никакая речь не действует, даже с крестом не стали принимать…
— Поди-кось!.. Это правда, отец протопоп. Народ нынче совсем развратился, развратился так… Жалко! — и говоривший это сделал такую гримасу, что, несмотря на бороду и небольшую не заросшую волосами часть лица с носом и глазами, слушавший их бедный дьячок подумал, что протопопа или владыка пугнул, или у него только живот крепко болит. — Ну-с, а владыка на это как рек? — сказал протопоп.
— Ну, я и говорю ему: не могу я жить в этом городе, лучше, говорю, в губернский переводите. Он и говорит: об этом я подумаю…
— Я слышал, вас представили к наперсному?..
— От кого изволили слышать?
— Слухом земля полнится, отец протопоп. Говорят, будто скоро надевать его на вас станут.
— Ой, вздор! ох, неправда! Вот что значит: какие у меня недоброжелатели!
Протопоп протопопу или священник протопопу и наоборот ни за что не скажут правду: зачем они приехали в город. Зачем приехали — знают члены и секретарь консистории, эконом архиерейский и сам владыка; хотя же и знают семинаристы-богословы, и приезжие священники, и прочая мелюзга, — так разве хозяева, у которых они остановились, подслушав разговоры их с секретарем, «разгласили», — и сами приезжие на воле с своими детьми калякают, рассказывают им. Говорят люди, что они таят причины приезда до поры до времени, по личным причинам, по зависти.
Дьяконы и дьячки кричат:
— Ну-ка, отец дьякон, дай-кось табачку понюхать!
— Маловато.
— Ну, ну, нечего отнекиваться-то! У тебя, я знаю, хорошее ведь место.
— Вот за это слово я тебе и не дам. Шиш получишь! — И дьякон отходит прочь.
— Да что это, господи помилуй, как долго? — говорят человек шесть.
— Эй, сторож, впусти! — просит сторожа священник.
— Пущать не велено.
— Как не велено?
— Не велено, и все тут.
Протопопы ушли в канцелярию. За ними пошли и священники. Сторож вмиг подбежал к дверям и стал посереди их.
— Отчего ты не пускаешь?
— Не велено.
— Почему?
— Говорят, много всяких шляется. Отцом Антоном не приказано… Вон тут надпись была приклеена, да из вашей братьи кто-то оборвал.
— Ты нам кого-нибудь пошли оттуда.
— Кого я пошлю! Вон столоначальник-то, Гаврилов, трои сутки без просыпу пьет и дома, что есть, не живет, ищи его, — с семи собаками не сыщешь…
— Ты писца пошли али помощника.
— Есть когда мне посылать. У меня делов-то и без вас вон сколько! — Сторож указал на угол, в котором лежали книги.
Один священник дал сторожу двадцать копеек.
— Как ваша фамилия?
— Документов.
Сторож ушел в канцелярию и чрез две минуты воротился, сказав, чтобы священник шел за ним.
Столоначальник в это время был в консистории; не пускать к нему не в известное время — был каприз и сторожа и самого столоначальника. За десять и двадцать копеек просители были вводимы в канцелярию, или к ним выходили писцы и удовлетворяли их. Выходившие шептались со стоявшими у дверей в канцелярию.
— Ну что?
— Десять человек на одно место.
— Врешь?
— Вот-те бог!
— А я было хотел на это же место проситься.
— Дак куда теперь думаешь?
— Не знаю. Спрашивал места, завтра велел прийти, записал фамилию.
— Сколько дали?
— Три рублика.
— Экая прорва! Ведь эдак ему сколько надают! А у секретаря не были?
— Нет… Там член сидит да протопопы.
— А я указ получил… Вот он! — говорит весело выходящий дьякон.
— Поздравляем.
— Покорно благодарю. Пожалуйте ко мне на закуску.
— А где ваша квартирка?
— Вместе пойдемте… Вот он, указ-то. Думаете, дешево стал? Двадцать четыре целковика… Зато место, говорят, такое хлебное…
— Ну, и слава те господи!
Сторож подходит к дьякону с указом и поздравляет. Дьякон дает двадцать копеек. Половина тершихся в коридоре уходят за дьяконом.
Егор Иваныч вошел в канцелярию и подошел к столоначальнику.
— Что скажете?
— Позвольте вас побеспокоить…
— Ну-с… Вы кто такой?
— Я только что кончил курс богословия по первому разряду.
— В священники или диаконы хотите?
— В священники.
— Священнические места все заняты.
— Я слышал, что в Куракинском уезде много мест священнических.
— Надо справиться…
— Пожалуйста… Отец у меня бедный, я тоже бедный.
— Теперь мне некогда.
— Когда прикажете прийти?
