Викентий Вересаев - Том 2. Повести и рассказы
— Кто этот гриб? — спросила Таня.
Сергей усмехнулся.
— Осьмериков-то?.. Чистая душа!.. Ведь действительно вся душа светится. Но сколько он народу среди учеников перепортил своею чистою душою!
— Как душно с ними! — Таня быстро повела плечами. — И какое все кругом маленькое, низенькое, смирное! Совсем вот, как эти домики… И арифметика, и чувства — все какое-то особенное: малое больше большого, серое ярче красного.
— А как вы нашли Марью Михайловну? — обратилась Варвара Васильевна к Токареву.
— Какая она стала… мягкая и белая! — улыбнулся Токарев.
— Страшно! Страшно, как человек меняется! — задумчиво сказала Варвара Васильевна. — Ведь одно лишь имя осталось от прежнего. Что значит семья и дети…
— Да, — вздохнул Сергей, — много я видал семейных счастий и нахожу, что на свете ничего нет тухлее семейного счастья.
— И это положительно что-то роковое лежит в женщине, — продолжала Варвара Васильевна, — ребенок заслоняет от нее весь большой мир… Нет, страшно, страшно!.. Никогда бы не пошла замуж!
Таня с неопределенною улыбкою возразила:
— Я не знаю, — отчего? Все зависит от самого человека. Я бы вышла, если бы захотела.
— Совершенно с вами согласен, — решительно сказал Сергей. — Люди устраивают себе тухлятину. Виноваты в этом только они сами. Почему отсюда следует, что нужно давить себя, связывать, взваливать на себя какие-то аскетические ограничения? Раз это — потребность, то она свята, и бежать от нее стыдно и смешно… Эх, ночь какая будет! Господа, чуете? Давайте, выедем сегодня же. Лошади отдохнули, а ночи теперь лунные, светлые… Заберем всю колонию с собою и поедем.
У Тани разгорелись глаза.
— Вот это славно!.. Им всем полезно будет отдохнуть: в Питере жили черт знает как, на голоде сами голодали, а тут уж совсем пооблезли… Превосходно! Все и поедем!
Когда они пришли в колонию, там все сидели за работой. Сергей объявил:
— Ну, ребята, одевайтесь! Едем в деревню!
— Да ну-у? — просиял Борисоглебский. — Вот так здорово! Серьезно?
Таня оживленно говорила:
— Статистику заберем с собою, и там можно будет работать! А деревня, говорят, чудесная. Славно недельку проживем.
Митрыч слабо свистнул и с торжествующим видом запрыгал по комнате, неуклюже поднимая ножищи в больших сапогах.
— Чай, и простокваша есть у вас там?.. Собирайся, ребята!
— Ишь, зачуял простоквашу, взыграл!.. Ну, забирайте вашу статистику, одевайтесь. А я пойду на постоялый, велю закладывать лошадей. — Сергей ушел.
Варвара Васильевна сказала:
— Только, господа, еще одно: нужно будет и Ольгу Петровну взять ссобою, Темпераментову.
Таня скорбно уронила руки и застонала.
— Ну, Таня, ну что же делать? Пускай и она немного отдохнет. Ведь совсем, бедная, заработалась за зиму.
— Отрава! — вздохнул Митрыч. — Аппетита к жизни лишает человека! А что оно, конечно, того… Нужно же и девчонке отдохнуть, это верно.
В девятом часу вечера из города выехал запряженный тройкою тарантас, битком набитый народом. Сидели на козлах, на приступочках, везде. Сергей правил.
— Селедки, селедки моченые! — тонким голосом кричал Шеметов, когда навстречу попадались проезжие мужики.
Тарантас выкатил на мягкую дорогу. Заря догорела, взошла луна. Лошади бежали бойко, Сергей ухал и свистал, в тарантасе спорили, пели, смеялись.
Была глухая ночь, когда гости приехали в Изворовку. Их не ждали. Встала хозяйка Конкордия Сергеевна Изворова, суетливая, радушная старушка. Подали молока, простокваши, холодной баранины. Сонные девки натаскали в гостиную свежего сена и постелили гостям постели. Уж светало, когда все — оживленные, веселые и смертельно усталые — залегли спать и заснули мертвецки.
IVИзворовка была старинная барская усадьба — большая и когда-то роскошная, но теперь все в ней разрушалось. На огромном доме крыша проржавела, штукатурка облупилась, службы разваливались. Великолепен был только сад — тенистый и заросший, с кирпичными развалинами оранжерей и бань. Сам Изворов, Василий Васильевич, с утра до вечера пропадал в поле. Он был работник, хозяйничал усердно, но все, что вырабатывал с имения, проигрывал в карты.
Жизнь для гостей текла привольная. Вставали поздно, купались. Потом пили чай и расходились по саду заниматься. На скамейках аллей, в беседках, на земле под кустами, везде сидели и читали, — в одиночку или вместе. После завтрака играли в крокет или в городки, слушали Катину игру на рояли. Вечером уходили гулять и возвращались поздно ночью. Токарев чувствовал себя очень хорошо в молодой компании и наслаждался жизнью.
Прошла неделя. Завтра «колония» должна была уезжать. На прощание решили идти куда-нибудь подальше и прогулять всю ночь. Был шестой час вечера. Токарев и студенты сидели с простынями под ближними елками и ждали, когда выкупаются барышни. День был очень жаркий и тихий, в воздухе парило.
Сергей крикнул:
— Эй, девицы! Скорей! Прохлаждаются себе уж два часа, а тут кисни… Эй, барышни! Потопли вы там, что ли?
От террасы быстро прошла по дорожке Таня с простынею на плече и книгою под мышкой.
— Тэ-тэ-тэ!.. Татьяна Николаевна! Это что же, вы только еще идете купаться?
Таня быстро ответила:
— Я в одну минуту буду готова, только один раз окунусь.
— Слушай, Таня, ведь это невозможно, — раздражаясь, сказал Токарев. — Ведь кричали тебе купаться, — нет, сидела и читала, а знаешь, что люди ждут. А когда кончают, теперь идешь. Еще полчаса ждать!
— Ну, вот увидишь, я с ними в одно время ворочусь. — И Таня прошла.
Токарев прикусил губу, стараясь не показать своего раздражения. Как раз вчера утром он проспал и шел купаться, когда там уже купались, а Таня сидела под елками и ждала. Она энергично воспротивилась и не пустила его, — по одиночке будете ходить, так целый день придется тут ждать… А сегодня сама делает то же самое… Шеметов сидел на столе и лениво раскачивал ногами.
— Черт возьми, голова трещит! Облом этот Митрыч в восемь часов сегодня поднял… Слушай, Сережка, убери ты его, пожалуйста, от нас в другую комнату, я с ним, с подлецом, не могу спать.
Митрыч, осклабив лицо, посмеивался.
— Ты же сам вчера просил разбудить тебя.
— А сегодня утром я тебя просил не будить… Черт знает, как восемь часов, — хватает и стаскивает с постели. Этакая свинья!
— А уж Сашка-то тут извивается! — засмеялся Вегнер. — Осторожнее, ты меня запутал!.. Ой, Митрыч, оставь, я очень похудел!.. Бог знает, что говорит, и самым серьезным, озабоченным тоном.
— Потеха у нас… того… бывает с ними по утрам! — обратился Митрыч к Токареву. — Вечером просят будить: это, говорят, разврат — спать до полудня. Ну, я и стараюсь. Значит, стащишь Сашку с постели, он ругается, а потом вдруг вскочит и бросится немца стаскивать.
Шеметов сердито говорил:
— Нет, я, главное, не понимаю, для чего будить! Невыспавшийся человек не в состоянии работать; что же он? Будет только сидеть над книгой и клевать носом. Это все равно, что пустым ведром воду черпать!
— Гм… — Сергей задумался. — А ты полагаешь, что обыкновенно воду черпают полным ведром?
— Полным, пустым — мне все равно. Я ваших глупых пословиц вовсе не желаю знать.
— Он вообще насчет пословиц и цитат любитель, — заметил Вегнер. — Вчера вдруг провозглашает:
На свете много есть, мой друг Горацио,
Чего нехитрому уму не выдумать и ввек!
Уверяет, что это Шекспир сказал…[3]
Сергей заорал:
— Эй, вы, девицы! Скоро вы?
От пруда донесся голос Тани:
— Сейча-ас.
Но там все слышались плеск воды и смех.
Токарев кипел. Что за бесцеремонность! Она даже и не считает нужным поторопиться!.. Вообще за эту неделю у Токарева много накопилось против Тани. Приехавшая с ними из Томилинска Темпераментова была действительно невыносимо скучна, но так третировать человека, как третировала ее Таня, было положительно невозможно. Больше же всего Токарева возмущало в Тане ее невыносимое разгильдяйство, — она приехала сюда, не взяв с собою из одежды решительно ничего, — не стоит возиться, а тут без церемонии носила белье и платья Варвары Васильевны и Кати. Так же она относилась и к чужим деньгам: Токарев из своего скудного заработка в Пожарске высылал ей в Петербург денег, чтоб дать возможность кончить курсы; ни разу она не отказалась от денег, хотя могли же быть у нее хоть иногда кой-какие заработки; этою весною она вышла с курсов, ничего ему даже не написала, а деньги от него продолжала получать.
Наконец, со стороны пруда раздалось:
— Идите!.. Можно!
Барышни поднимались по тропинке. Таня сказала Токареву:
— Ну, видишь, в одно время кончила со всеми!
Он ничего не ответил и прошел мимо.
Горячее солнце играло на глади большого пруда, старые ивы на плотине свешивали ветви к воде. От берега шли мостки к купальне, обтянутой ветхою, посеревшею парусиною, но все раздевались на берегу, на лавочках под большою березою
