Николай Чернышевский - Что делать?
«— Данилыч, а, видно, жильцы-то наши из важных людей. Приезжали к ним генерал с генеральшею. Генеральша так одета, что и рассказать нельзя, а на генерале две звезды.
Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и не имел их, а если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли, это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что не ошиблась и не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она видела их. Это мы знаем, что на нем их не было; но у него был такой вид, что с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, — она и увидела их; не шутя я вам говорю: увидела».
Здесь, всего в одном абзаце, скупыми средствами воссоздан не только очень конкретный характер, здесь увиден и воплощен образ мышления, тип миросозерцания, рожденный жизнью. В романе «Что делать?» Чернышевский проявил себя удивительным психологом: в показе эволюции некоторых героев, их духовного роста, развития их идей, в таких эпизодах, как третий сон Веры Павловны (когда ей раскрывается, что она не любит Лопухова), он проявляет себя тонким мастером психологического анализа.
Вместе с тем, говоря о достоинствах романа, нет никакой необходимости приписывать ему те качества, которых в нем нет и которые ему, по его специфике, попросту не нужны. Не надо, например, выискивать черты мелочной «индивидуализации» положительных героев. Черты «новых людей» крупны, монолитны, это черты определенного типа, который «недавно зародился у нас», и нет нужды дробить их на мелкие черточки, преследуя то самое «правдоподобие», которому противостоит вся суть романа — первого русского произведения, заключающего в себе характерные особенности социальной утопии. Задача Чернышевского состояла как раз в том, чтобы подчеркнуть общее в подобных людях; индивидуализация этого типа — прежде всего в воссоздании стиля его жизни и мышления. Надо сказать, что, когда сам автор отдает дань живописанию мелких привычек и отличий героев друг от друга, это нередко воспринимается как нечто необязательное в тех больших масштабах, которыми меряет автор этих героев.
Нет нужды в том, чтобы решительно всему в романе подыскивать тонкие психологические обоснования, аргументируя этим утверждение о художественном мастерстве Чернышевского, — например, подводить некую психологически бытовую основу под сны Веры Павловны, объясняя, какие события и разговоры наяву повлияли на образы того или иного сна. Сны — это откровенно условный прием, не нуждающийся в подобных обоснованиях, зиждущийся на интеллектуальной основе романа, помогающий символически резюмировать размышления автора и героев и вполне естественный для художественно-философского произведения, где «бытовые» рамки подчас не могут вместить обобщений, гипотез и предвидений, подобных тем, которые составляют четвертый сон Веры Павловны. Не втискивать в натуралистические рамки следует эти сны, а восхищаться той художественной смелостью, с которой автор использует этот прием (как, впрочем, и собственно монологи) в системе реалистического романа. Ведь эта смелость, это творческое развитие принципов реализма и создает художественное обаяние книги. В именно таком художественном облике романа проявились и мастерство писателя, и искусство пропагандиста. В именно таком — смелом и лукавом, патетическом и лиричном — ее облике полно и ярко проявилась великая личность ее создателя, нравственная высота борца и человека.
Книга «Что делать?» как роман, как художественное произведение не существовала бы, если бы все в ней не было спаяно, сцементировано высокой нравственной идеей. Нравственный пафос составляет фундамент и вершину этого глубоко политического произведения как произведения художественного. В авторских отступлениях, в разговорах с «проницательным читателем» Чернышевский не раз жестоко потешается над либеральными обывателями, в глазах которых «материалист» — это человек «безнравственный», не имеющий «ничего святого». В контексте романа такие взгляды выглядят особенно нелепыми, ибо все, что проповедуется в книге, проповедуется не ради сытой бездуховности, а в первую очередь ради истинно человеческой, истинно нравственной, истинно духовной жизни людей.
Существует, и по сию пору иногда дает себя знать, некий странный взгляд на роман «Что делать?», заключающийся в том, что, связанный цензурными ограничениями, Чернышевский не мог во всю ширь развернуть повествование о революционерах, о социальной борьбе, и вот именно поэтому, мол, вынужден был высказать свои революционно-демократические взгляды в форме «семейного романа».
Такое понимание не только наивно — оно решительно, в самом корне, противоречит духу и строю романа, всей его идейно-художественной концепции. Своеобразие и нравственная сила романа неотрывны от этой «вынужденной» его формы, от его «семейного» сюжета. Ведь именно этот сюжет, как мы видели, дает автору возможность с разных концов, с разных сторон подходить к теме неизбежности и необходимости революции, уверенно утверждать, что именно революция, решив проблемы общественные, поможет решить и проблемы частной жизни людей. Именно «семейный» сюжет позволил Чернышевскому вести свою пропаганду логически убедительно, от частного к общему и снова — к частному.
Но не только в логике дело. Дело еще и в нравственной позиции автора-гуманиста, в самой интонации романа, каковой есть не ученый трактат теоретика, а взволнованная проповедь человека, провозглашающего «любви и правды чистые ученья».
Нет, не мог Чернышевский иначе «завязать» свой роман, иначе вести его сюжет, как «через семью», через самое близкое, что есть у человека. Ибо идею социализма он «принял к сердцу» и говорить хочет о социализме от сердца, «чисто по-человечески». В том-то и дело, что социализм для него — не только историческая необходимость, но и естественная, глубокая потребность настоящего человека, такая же естественная и человеческая, как потребность в любви, в счастье.
И если посмотреть на роман «Что делать?» в этом свете, то не такими уж несправедливыми и лукавыми покажутся слова «Предисловия»: «Содержание повести — любовь…» В этом свете окажется, что этот политический, общественно-философский роман, роман-воззвание — есть и в самом деле книга о любви. Не «любовный роман», а именно книга о любви, о том, что такое настоящая, истинная любовь и что нужно людям, чтобы все они могли и жить по-человечески, и любить по-человечески.
С любви к Лопухову начинается освобождение Верочки из «подвала». Любовь помогает Насте Крюковой начать достойную жизнь. Любовь Веры Павловны и Кирсанова озаряет новым светом их жизнь, помогает им жить и трудиться. Любовь связывает судьбы Лопухова и Полозовой. От любви отказывается «особенный человек» Рахметов — отказывается потому, что не удовлетворена еще его главная потребность, потребность в новой жизни для всех, не удовлетворена его главная любовь — «пламенная любовь к добру». Революции и любви — этим двум темам посвящены вдохновеннейшие страницы романа. Своей «невестой» называет революцию Лопухов. II в картинах будущего, в четвертом сне Веры Павловны, возникают символические образы разных эпох развития человечества — разных эпох любви — Астарта, Афродита, Непорочная и грядущая Светлая Красавица, символ всеобщей любви и братства людей в будущем коммунистическом обществе.
В конце романа возникает еще один женский образ — «дама в трауре». Литературоведы до сих пор спорят, кого разумеет автор — возлюбленную Рахметова или Ольгу Сократовну Чернышевскую. Но как бы там ни было, а главное заключается в том, что праздничный финал романа, рисующий победу революции, когда «дама в трауре» превратилась в «даму в розовом», тоже пронизан победной мелодией любви.
«Что делать?» — книга о революции и книга о любви. Она перекликается с некрасовскими строками: «Как женщину, ты родину любил» — и предвосхищает строки Маяковского:
Я ж
с небес поэзии
бросаюсь в коммунизм,
потому что нет мне
без него любви.
Эта книга — не для отдохновения и не для забавы. Эта книга — для зрелого и мыслящего читателя. Автор воспоминаний «Встречи с В. И. Лениным» Н. Валентинов, бывший меньшевик, воспроизвел страстную отповедь Ленина в ответ на пренебрежительный отзыв о романе Чернышевского: «…недопустимо называть примитивным и бездарным «Что делать?». Под его влиянием сотни людей делались революционерами. Могло ли это быть, если бы Чернышевский писал бездарно и примитивно? Он, например, увлек моего брата, он увлек и меня. Он меня всего глубоко перепахал. Когда вы читали «Что делать?»? Его бесполезно читать, если молоко на губах не обсохло. Роман Чернышевского слишком сложен, полон мыслей, чтобы его понять и оценить в раннем возрасте. Я сам попробовал его читать, кажется, в 14 лет. Это было никуда негодное, поверхностное чтение. А вот после казни брата, зная, что роман Чернышевского был одним из самых любимых его произведений, я взялся уже за настоящее чтение и просидел над ним не несколько дней, а недель. Только тогда я понял глубину. Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь»[6].
