Константин Станюкович - Том 4. Повести и рассказы
— Но позвольте, Нина Марковна… Разве уж я так виноват, как вы говорите?. Разве я, в самом деле, изверг, а вы моя жертва?. Припомните все… Чего вы хотите? Чтоб я сделался снова тем покорным рабом, каким был, и чтоб вы опять терзали меня сценами ревности, упреками и пугали меня валерьяном?. Благодарю покорно! Я свободы хочу, а не цепей… А главное…
— Уходите! Я вас презираю! — злобно прошептала адмиральша и указала своей маленькой ручкой на дверь.
Скворцов поклонился и вышел. Очутившись на улице, он облегченно вздохнул.
На следующий день адмиральша известила Тыркова, что она больна и, к сожалению, не может приехать на «Грозный». Вместе с тем она писала, что доктор, приглашенный ею вчера вечером, — так она чувствовала себя нехорошо, нашел, что ветры, дующие в Ницце, очень вредны для неврастеников, и советовал ей, как можно скорее, уехать куда-нибудь в Италию, и она завтра же уезжает и просит адмирала приехать проститься.
Побывав в Риме и в Неаполе и почувствовав себя здоровой, адмиральша через месяц возвратилась в Петербург. На вокзале ее встретили Иван Иванович и Неглинный, оба радостные и сияющие. И адмиральша так крепко пожала руку Неглинного и так ласково взглянула на него, промолвив, что рада его видеть и соскучилась без него, что Неглинный чуть не заплакал от восторга, зардевшись, как маков цвет. И вскоре после возвращения в Петербург, однажды вечером, когда Иван Иванович был в Английском клубе, а адмиральша после ванны сидела в своем кабинете в капоте с распущенными волосами и хандрила, она послала за Неглинным. В этот самый вечер она рассказала ему историю своей жизни, сообщила, как она несчастна и как ценит такого верного друга, как милый Василий Николаич, и, осчастливив совершенно неожиданно молодого «друга» поцелуем «сестры», несколько, впрочем, долгим и страстным для такого назначения, заставила-таки Иосифа Прекрасного не только признаться в безумной любви и покрыть поцелуями и слезами ее маленькие ручки, но и восторженно объявить, что он готов сию же минуту умереть за нее. Приказывайте!! Она улыбнулась нежно и кротко и разрешила ему жить на божьем свете, тем более, что и сама чувствует к нему нечто более, чем дружбу. И через несколько дней адмиральша уже сделала влюбленного Неглинного самым счастливым человеком в подлунной, вернейшим своим рабом и лучшим комиссионером в Петербурге, причем находила, что милый Вася далеко не такой балбес, каким она его прежде считала.
Нечего и прибавлять, что с этих же пор Неглинный сделался непримиримым врагом бывшего своего друга, о чем добросовестно и известил его сухим письмом, в котором, не объясняя причин, извещал, что отношения их прекращаются.
Скворцов понял, что Неглинный вполне «обработан», и что объясняться с ним теперь невозможно.
XXVПрошло два с половиной года.
В одно летнее утро «Грозный», салютуя крепости, входил в Кронштадт и бросил якорь на большом рейде после долгого плавания, прискучившего уже морякам, которые с шумной радостью теперь поздравляли друг друга с счастливым возвращением на родину.
В тот же день Скворцов съехал на берег и пошел в клуб, надеясь там встретить кого-нибудь из знакомых, кто мог бы сообщить ему о Неглинном. Скворцов очень интересовался судьбой своего бывшего друга и, несмотря на его странное письмо, по-прежнему горячо его любил. За это время он не имел о Неглинном никаких сведений. Где он и что с ним? Из газет он знал, что честнейший и благороднейший добряк Иван Иванович внезапно умер от удара вскоре после возвращения адмиральши из-за границы, когда она ездила на свидание, окончившееся разрывом, но что с адмиральшей, по-прежнему ли бедняга Васенька у нее в крепостном состоянии, или она «жертвует всем» кому-нибудь другому, — все это ему было совершенно неизвестно.
«Верно „милая фефела“ до сих пор у адмиральши в плену! А то бы наверно откликнулся и извинился за это дурацкое „прекращение отношений“», — решил Скворцов, направляясь в летнее помещение клуба.
Там было несколько офицеров, совсем незнакомых, и Скворцов одиноко присел к столу, спросив себе обед, как на счастье его через несколько минут в клуб зашел один из товарищей. Обрадованный Скворцов радостно приветствовал приятеля: они обедали вместе и распили бутылку шампанского, поставленную Скворцовым. Первым делом он, конечно, осведомился о Неглинном.
— Ты разве ничего не знаешь?
— Ничего не знаю…
— Неглинный сделал большую глупость — женился.
— Женился? На ком?
— А на той самой адмиральше, с которой ты, кажется, путался…
— И не думал! — энергично запротестовал Скворцов. — Так женился? На Нине Марковне? — изумился молодой лейтенант.
— Вернее, она его на себе женила… Ну, а он… известно, блаженный Васенька… Говорят, совсем был «втюрившись», даром что адмиральша лет на десять его старше и вообще «бабец» очень занозистый…
— И давно он женился?
— Да года полтора тому назад, как получил от дяди большое наследство. Раньше он так, в свободную любовь играл. Не рука была адмиральше лишаться пенсиона, ну, а как Неглинный стал богат, адмиральша навечно закрепостила Васеньку. Крепче, мол, будет. Баба ловкая. И еще очень того… аппетитная, хоть и подводит глаза и подкраску любит…
— А Неглинный по-прежнему преподает?
— Как же… Астрономию читает…
— Ну и что же, счастлив ли он, по крайней мере, с Ниной Марковной? Ты бываешь у них?
— Бываю. Совсем наш Вася под башмаком у супруги. Всегда они вместе. Без нее никуда! Не смеет. Такая у них конституция, заведенная «бабцом»… Ревнивая, как Отелло… Уж теперь он, брат, два вихра в сосиски закручивает, а не один, как прежде, помнишь? — рассмеялся товарищ.
— Ах, милая фефела! — проговорил Скворцов.
В тот же вечер Скворцов написал Неглинному письмо, просил «забыть все» и немедленно приехать на «Грозный». «Ужасно хочется с тобой увидеться и расцеловать твою милую рожу», — заканчивал письмо Скворцов.
На другой день Неглинный приехал. Друзья радостно бросились друг другу в объятия и облобызались, и затем Скворцов повел друга в свою каюту, чтобы поговорить наедине.
В первую минуту оба были несколько сконфужены, особенно Неглинный. Ни тот, ни другой не проронили ни слова об адмиральше, точно ее и не было на свете.
— Ну как, голубчик, поживаешь? — первый заговорил Скворцов, с любовью глядя на милое, слегка растерянное лицо своего друга. — Вижу — поправился… пополнел, не то что перед экзаменами, помнишь? По-прежнему преподаешь? Заставляешь теперь других зубрить, зубрило-мученик? — продолжал весело Скворцов и снова горячо и порывисто обнял Неглинного.
— Ничего себе, живу… Астрономию читаю… А ты как… Доволен плаванием?
— Очень… Капитан превосходный моряк и честнейший человек, не то, что прежний… этот бесшабашный Налетов… Он ведь нынче особа… Где-то в штабе?. То-то постарается мне гадить. Ну, да черт с ним… Чуть что, я и в коммерческий флот уйду… Буду плавать, а на берегу не закисну и на рейдах «дохнуть» не соглашусь… Ах, брат, что за чудное дело эти дальние плавания, если командир хороший, да кают-компания попадется хорошая!.. Сколько поэзии, сколько новых ощущений, сколько закалки характера!
И Скворцов с увлечением стал рассказывать о своем плавании, о штормах, которые «Грозный» выносил «молодцом», об урагане, который они выдержали в Индейском океане и во время которого потеряли фок-мачту, о прелести тропических стран и океана, о матросах которые ожили после ухода Налетова и при другом капитане совсем иными стали…
— И что за славные эти люди, в большинстве, наши матросики, если б ты знал! — прибавил Скворцов. — Умей только быть человечным с ними, и они отплатят тебе сторицей…
Долго еще просидели друзья, не замечая, как идет время. Вспоминали морское училище, первые годы мичманства, перебирали начальство…
— Кстати, где Тырков. — полюбопытствовал Скворцов. — Вот прелестный человек.
— Говорят, он выходит в отставку.
— В отставку?. Эдакий чудный адмирал!? Почему?
— Не знаю, брат…
— Обидно… Непременно съезжу к нему засвидетельствовать ему свое почтение… А я думал, что он старший флагман, и вдруг… прекраснейший моряк оставляет флот…
Неглинный остался обедать на «Грозном» и просидел до вечера. Скворцов упрашивал его остаться ночевать, но Неглинный, застенчиво краснея, объявил, что ему нельзя, никак нельзя…
Скворцов догадался, что друг его боится адмиральши, и объявил, что в таком случае он сам проводит его до Петербурга.
Когда, наговорившись досыта, они приехали в Петербург, Скворцов просил не забывать его и приезжать в Кронштадт.
Неглинный обещал и вдруг сказал:
— А знаешь, Коля, ведь и я иду нынче летом в дальнее плаванье.
— Ты!? — воскликнул в изумлении Скворцов.
— Да… я, брат, на три года! Спасибо, назначили…
