Михаил Кузмин - Том 2. Проза 1912-1915
Неужели несовместима простая, светлая и радостная жизнь с тем, что все и он, Лаврик, называли любовью? Неужели привлекательность не более как игра, сложности происходят от обмана и недостатка искренности и весь ансамбль является соединением легкого волнения в крови, какой-то любовной чесотки, неопределенного беспокойства, повышенного самолюбия и огромной, пустой скуки? Топот лошадей все приближался, и на дорогу выехали два всадника, из которых в одном Лаврик без труда узнал Стока; другой был тем офицером, очевидно, который тогда здесь же проезжал с англичанином в бричке. По-видимому, поляна, на которой находился Лаврик, была конечною целью всадников, потому что, выехав на нее, они спешились и, привязав лошадей у въезда, медленно пошли к месту, где, спрятанный теперь в кустах, находился Пекарский. А может быть, это была просто остановка во время прогулки, потому что ничего особенного луговина, поросшая донником, из себя не представляла. Лаврик лениво соображал это, боясь главным образом, как бы они не помешали его свиданию с Полиной Аркадьевной, о которой он вдруг вспомнил, совсем было позабыв на некоторое время. Казалось, приезжие не обращали большого внимания на окрестность, ведя все время оживленный разговор вполголоса. Слов их Лаврик не слышал, да, по правде сказать, и не слушал, весь занятый собственным беспокойством. К тому же его поразили лица приезжих; не столько лица, сколько их выражения; они были до крайности спокойны и вместе с тем являли какую-то напряженность, почти восторженную. Трудно было себе вообразить, чтобы в данную минуту этих людей могло коснуться не только такое докучное и ленивое беспокойство, которое владело Лавриком, но и подлинная, но опять-таки какая-то тяжелая, сама себя выдумывающая и в сущности пустая ажитация, образчиком которой могла служить только что бывшая здесь Лелечка; а о вздорном трепыхании Полины смешно было бы и вспоминать. И между тем это не были лица людей, отрешенных от всех волнений и человеческих чувств… Наоборот, казалось, что они выражали предел стремления и желания, но очень просветленного и чем-то преображенного. На их скрытого зрителя нашел как бы столбняк, и неизвестно, сколько бы времени он продолжался, если бы внезапный поворот, внешний, но не менее изумительный, не спутал еще более его мыслей. И как это ни странно, это внешнее движение как бы вернуло Лаврику слух. Действительно, в ту же минуту, как он увидел, что младший, став на колени, поцеловал руку другому, он услышал явственно его слова:
— Боже мой, Боже мой! неужели это будет завтра?! На что старший ответил:
— Да, так мне писали из Праги.
Тогда первый, подняв в каком-то радостном исступлении руки к небу, громко сказал:
— Как могут жить люди, не знавшие таких минут?! — Затем они поцеловались и молча направились к своим лошадям. Особенную странность этой сцене придавало то, что мистер Сток был в верховом костюме, а его спутник в обычной офицерской форме.
Вероятно, прошло минут десять, как они уехали, а Лаврик все еще сидел неподвижно, не зная, спит ли он, или бодрствует. Наконец вышел из-за куста и, подойдя к тому месту, где только что Фортов стоял на коленях, увидел слегка помятые стебли цветов.
— Что это: сон, сказка? — произнес Лаврик вслух, и в ответ на его слова послышалось:
— Да, это сон… это сказка! — и тонкие руки обняли его шею сзади.
Лаврик почти не узнал Полины Аркадьевны, так ее появление было кстати и некстати. Она была босой, в белом балахончике, туго подпоясанном распущенным голубым платком, на стриженой кудрявой голове красовался венок из васильков. Очевидно, молчание своего кавалера она приписала его волнению и решила объяснение начать монологом. Опустив Лаврика на траву, она прилегла к нему на плечо и начала без дальних разговоров:
— Вы же видите, Лаврик, что нельзя жить без любви, как нельзя жить без красоты! Я знаю, вы очень страдали, но разве это может очерствить такое молодое сердце? И потом, страдания от любви, разве это не прекрасно? Может быть, мы никогда так сильно не чувствуем, не переживаем, как во время страдания!
— Ах, я не знаю. Пускай бы какие угодно страдания, только бы не быть самому себе таким жалким, ненужным, как я!
Полина Аркадьевна быстро заговорила:
— Зачем такие слова, зачем такие мысли? Кто это жалкий и ненужный? Вы-то? Вы молоды, вы красивы, вы талантливы и вас любят… Лаврик, Лаврик! мы с вами устроим такую сказку счастья, какой еще никогда не бывало… Не плачьте. Зачем плакать? Или, впрочем, нет, плачьте, и это прекрасно! Посмотрите, какое синее небо, какой восторг! и скажите, что вы меня любите!
У Полины Аркадьевны у самой текли слезы, оставляя кривые полоски на румянах, она трясла за рукав Лаврика, а тот, лежа ничком, ревел в траву.
— Встаньте, встаньте!.. мой чистый, мой прелестный мальчик, и не стыдитесь сказать то, что я, конечно, и без слов знаю.
Она отодрала его голову от земли и стала целовать мокрое лицо, шепча: «Милый, милый, солнце, радость!» пока наконец Лаврик, едва ли сознавая, кто с ним находится, сам не стал отвечать на поцелуи. Тогда Полина, не вставая с колен, в каком-то исступлении высоко подняв обе руки к небу, громко воскликнула:
— О, как могут жить люди, не знавшие таких минут?!
— Уйдите! — закричал не своим голосом Лаврик.
— Что? — спросила Полина.
— Уйдите сейчас же! вы не смеете говорить этих слов!
— Лаврик, вы с ума сошли? отчего не смею? вот новости!
— Оттого что не смеете! — закричал еще непонятнее Лаврик и бросился бежать.
Полина Аркадьевна окрикнула Лаврика раз и два, потом отыскала оставленные за кустом зонтик и ботинки и направилась домой, не без удовольствия думая, что если Лаврик и не окончательно сошел с ума, то все-таки жизнь и в деревне бывает иногда не лишенной интереса.
Глава 16
Оказалось, что интересность деревенской жизни далеко превзошла ожидания Полины Аркадьевны, так как, придя домой, она узнала, что не только Лаврик не возвращался, но и Елена Александровна пропала неизвестно куда. О первом, положим, еще не беспокоились, но отсутствие второй сильно тревожило Правду Львовну, судя по непривычным нервным движениям, с которыми она то ходила по террасе, то опиралась на перила, всматриваясь в каждое облако пыли, которое подымалось на проезжей дороге.
— А где же все наши? — спросила с невинным видом Полина, входя на ту же террасу, уже без васильков на голове.
— Ради Бога, Полина, не зовите сюда Леонида… Лелечка с утра пропала, и до сих пор ее нет.
— Куда же она делась? — Я именно об этом хотела у вас спросить, пока брат ничего не знает… Не известно ли вам чего-нибудь?
— Нет, нет… откуда же мне будет известно?
— Ну, я не знаю, откуда… вы же с ней дружны, и вы, пожалуйста, Полина, не скрывайте… Вы, может быть, думаете, что нехорошо выдавать чужие секреты, но тут это рассуждение нужно отбросить, потому что дело серьезно, а мало ли что может Лелечке прийти в голову.
— Нет, правда, Правда Львовна, я ничего не знаю.
— Она уехала, когда вы еще спали?
— Нет, я видела, что она уходила… еще удивилась, что она так рано поднялась. Она сказала, что хочет прогуляться.
— Очень странно! — произнесла Прайда Львовна.
— А Лаврик Пекарский дома? — спросила Полина, будто ни в чем не бывало.
Прайда вдруг остановила свою ходьбу и, посмотрев секунду молча на собеседницу, вдруг тихо спросила:
— А вы думаете, что они скрылись вместе?
Хотя Полина Аркадьевна отлично знала, что Лелечка и Лаврик никак не могли уехать вместе, но возможность такого предположения так ее поразила и пленила, что она, вопреки всякой очевидности, воскликнула совершенно искренно:
— Я не знаю! но это очень может быть.
— Нет, нет! именно этого не может быть, Полина!
— Отчего же? вы думаете, что они недостаточно смелы? вы напрасно о всех имеете такое мещанское мнение… нельзя обо всех судить по себе.
— Оставим разговор о том, что мещанство, что нет, и кто судит о людях по самому себе, а лучше скажите мне откровенно: вы это наверное знаете или только радуетесь такому предположению?
— Я ничего не знаю и ничему не радуюсь, — сказала Полина с таким видом, что всякий бы понял, что она не только все отлично знает, но что именно сама-то и есть главная изобретательница и вдохновительница поэтического побега. Правда Львовна это так и поняла, очевидно, потому что несколько сухо молвила:
— В таком случае их, конечно, искать бесполезно, потому что они давно уже имели время доехать до станции и скрыться куда им угодно… Но не могу скрыть, Полина Аркадьевна, что ваша роль во всей этой истории не то чтобы была мне непонятна (о нет! отлично понятна), но все-таки несколько удивительна.
— Я не понимаю, Ираида Львовна, какая роль, какая история? — пролепетала Полина Аркадьевна, предвкушая всю сладость если не трагических происшествий, то объяснений.
