Всеволод Соловьев - Великий розенкрейцер
Это было не то восклицанием, не то вопросом.
– Ты не знаешь этого пути, – подходя к нему и весь сияя каким-то особенным светом, ясно видимым Захарьеву-Овинову, воскликнул священник. – Я не могу указать тебе его, пока ты сам его не узришь, а узреть его ты можешь лишь тогда, когда почувствуешь всю свою греховность, когда почувствуешь, что тебе нельзя ни часу, ни малой минуты оставаться в этой греховности. Да, брат мой, ты великий грешник – пойми же это!.. Пади ниц, плачь, рыдай, моли себе пощады!.. Будем вместе молить о ней Бога!
– В чем же грех мой? – мрачно спросил великий розенкрейцер, весь содрогаясь и чувствуя в словах священника великую, мучительную правду.
– Твой грех?! Он в том, что ты до самого последнего времени жил, никого не любя, служа злу, так как там, где нет любви, одно только царство зла, а где зло – там преступление, там грех и ужас. Тем, что ты никого не любил, ты уже совершал ежечасно тяжкое преступление и губил свою душу. Но за тобой еще один великий грех… Неужели забыл ты его? А ведь от твоего этого греха возмутилась вся природа, возмутилась сама смерть… и выслала к тебе твою жертву! Ведь не ты один, ведь и я ее видел, эту бедную жертву!.. С того света пришла она к тебе и назвала тебя убийцей!
Будто страшный удар грома разразился над головой Захарьева-Овинова, будто в самую душу его ударила молния. Все существо его потрясло, колени его подкосились – и он упал на пол, закрывая лицо руками. Он все понял.
– И я думал, что для меня возможно счастье!.. – простонал он.
Но могучий, глубоко убежденный голос священника уже звучал над ним:
– Для тебя возможно еще счастье, ибо бесконечно Божие милосердие! Поверь в Него, почувствуй Его – и тогда ты спасен. Ведь Он сотворил и тебя, и всех, и все! Ведь Он истинный Отец, пойми – Отец! Ты мог постигнуть все чудеса его творения, но Его не мог ты постигнуть разумом – и низринулся в безумие, ибо разве не безумие признавать творение без Творца, следствие без причины?! Плачь, рыдай, молись, забудь твою мудрость! Зови в себя любовь, зови ее немолчно, неустанно – и она придет на зов твой… Она войдет в твою душу – и тогда ты будешь спасен, ибо кем бы ты ни был – ты ничто, ничто без нее! Ты несчастнейший, преступнейший из смертных, пока нет любви в тебе… Плачь и молись…
Его голос оборвался. Он сам упал на колени рядом с братом и, охватив его крепко рукою, прижавшись головой к его голове, будто стараясь с ним слиться, войти в него, воскликнул, весь обливаясь слезами:
– Господи, помилуй! Господи, спаси нас!
XII
Когда Захарьев-Овинов простился с отцом Николаем, внушившим ему твердую надежду на спасенье и уничтожившим безнадежное отчаяние, которое было охватило его душу, он не пошел к себе. Он машинально прошел большой двор, вышел из ворот и направился по улице.
Он не замечал дороги, не видел встречных. Ему попалась возвращавшаяся домой Настасья Селиверстовна. Она уже было кинулась к нему с радостной улыбкой; но взгляд на его лицо ясно сказал ей, что он ни ее, да и никого не видит. Она отшатнулась, не посмела его окликнуть – и он прошел мимо.
Он бродил до самого вечера по улицам, а затем пришел к себе и заперся в своих комнатах. Никто так и не видел его весь день. Двери были на запоре, прислуга не посмела стучаться. Приготовленный ему обед остался нетронутым. Наконец дворецкий решил, что, верно, князь обедал где-нибудь у знакомых и, решив это, распорядился, чтобы убирали со стола.
Но князь нигде не обедал. Он ничего не ел весь день и даже не помнил, что существует пища, что человеку необходимо питаться. Ему не в новость были дни, проведенные в полном воздержании от пищи. Наконец, если бы голод напомнил ему о себе, у него был запас таинственного, подкрепляющего силы человека вещества, которым щедро снабдил его Ганс фон Небельштейн…
До потребностей ли тела было теперь великому розенкрейцеру, когда в душе его кипела необычная, решающая всю дальнейшую судьбу его деятельность. Беседа с отцом Николаем, все, что он пережил и перечувствовал во время этой беседы, – внезапное просветление, сознание своей преступности, прорвавшиеся рыдания и слезы, общая молитва с братом, принесшая ему совсем новые, неизъяснимые ощущения, – все это было для него подобно кризису тяжкой болезни, после которого начинается медленное выздоровление…
Да, выздоровление начиналось. Жизнь со своим светом, со своим теплом приходила мало-помалу. Но слабость была велика, страданий оставалось еще очень много. Великий розенкрейцер уже не мог теперь, раз признав и увидя глубину своего нравственного падения, снова закрыть глаза и уйти в свой прежний мир. Теперь уже никакие доводы рассудка, ничто из его прежних знаний неспособно было убедить его в том, что смерть несчастной Елены Зонненфельд была не делом его рук, не делом его преступной воли, а естественным происшествием, совершившимся по непреложным законам, управляющим природой. Он виноват в этой смерти.
Если бы такое убеждение явилось как довод рассудка, тот же самый рассудок мог бы представить, пожалуй, иные доводы. Но раз человек «почувствовал» свою виновность, раз голос сердца и совести сказал ему о ней – тут уже некуда было деваться, тут уже не могло быть ошибки, – совесть не обманывает. Страшно, тоскливо становилось на душе великого розенкрейцера, и в миг один он, всю жизнь считавший себя выше других людей, сделался в своих собственных глазах ничтожным, жалким существом. Всю жизнь чувствуя в себе необычайную мощь и силу, он чувствовал себя теперь слабым, беспомощным, неспособным подняться без высшей помощи.
Его душа давно уже подготовлялась к тому, что совершалось теперь в ней. Но все же борьба была жестокая: весь прежний мир, со всеми обольщениями гордости, власти и силы, заявлял свои права и не хотел сдаться. Новый мир мог противопоставить ему только одно оружие. Оружие это, однако, было непреоборимым, и оно вырастало с каждой минутой в душе великого розенкрейцера. Это оружие было – любовь. Да, происходил таинственный процесс возрождения души человеческой. Цветок любви, истинной, горячей любви, пробился наконец сквозь холодную почву. Он быстро рос, распускался. Дивная красота его выделяла уже из себя сладкое благоухание.
Великий розенкрейцер еще не пришел к Богу, уста его еще не произнесли имени Отца, но распускающийся благоуханный цветок уже вел его по Божиему пути. Он уже верил в возможность спасения, в возможность уничтожения всего зла, содеянного им. «Отдай всю жизнь любви и добру!» – таковы были последние слова, которыми напутствовал его отец Николай. И эти слова звучали теперь над ним, и, когда они звучали, замирала его тоска, стихали его муки…
Поздно вечером услышал он стук у своей двери. Это был отец Николай. Он принес ему с собою новую силу, новое утешение.
– Не смущайся, – говорил он ему, – начинай новую жизнь, и тяжкий грех твой станет твоим спасением. Многие, многие спаслись грехом и нареклись сынами Божиими. Я пришел к тебе, брат мой, чтобы сказать нечто весьма для тебя важное. Ты просил у меня совета, и вот тебе совет мой: если хочешь быстрого и полного исцеления души своей, если хочешь, чтобы жизнь твоя была полна счастьем, любовью и благом, не оставайся один. Много и долго я о тебе думал и вижу, что тебе никак нельзя быть одному. Соедини судьбу свою с другою судьбою, свою душу – с другой душой. В таком благом единении ты найдешь спасение свое.
Захарьев-Овинов вздрогнул. – Дозволь мне, – между тем продолжал отец Николай, – дозволь благословить тебя на честный брак с Зинаидой Сергеевной.
– Николай, возможно ли это?! – растерянно прошептал Захарьев-Овинов.
– Возможно и должно. Честная жизнь с доброй женою, которая будет тебе верной помощницей, которая уврачует все твои недуги, вот что тебе надо. А лучшей жены, как эта духовная дочь моя, не найти тебе. Сам Бог ее посылает. Душа ее чиста, и чистота этой юной души очистит и твою душу.
– А я? – мрачно произнес Захарьев-Овинов. – А я своим мраком и преступлением, я разве не загрязню ее душу?
– Нет, – с глубоким убеждением воскликнул отец Николай, – нет, вы будете только в помощь друг другу. Ты из прекрасного, чистого ребенка сделаешь угодную Богу жену… как бы сказать тебе… словами вот я не умею выразить, ну, да вот… вы пополните друг друга, вы будете воедино…
– Но разве она?.. – прошептал Захарьев-Овинов.
– Тебе нечего спрашивать, ты так же хорошо, как и я, знаешь, что она ждет тебя. Не иди против судьбы, ее посылает тебе Бог. Гляди на этот брак высоко и чисто, приступи к нему со страхом Божиим и не отказывайся.
Несколько мгновений продолжалось молчание. Наконец Захарьев-Овинов поднял глаза свои на отца Николая и сказал:
– Брат, ведь и твоя вера говорит тебе, что безбрачие выше брака!
– Как для кого, – ответил священник. – Для тебя такой брак – спасение… и брак истинный – великое таинство. Люби ее, посылаемую тебе Богом подругу, через нее ты полюбишь весь мир, через нее ты узришь все заблуждения человеческой гордости.
