Сергей Хитун - Дворянские поросята
Лидер большинства правого крыла Думы, Марков Второй заявил что: "Россия не должна была предоставить концессию на разработку золота на Лене группе английских евреев - банкиров, которые способствуют "утечке" золота из страны; к тому же благодаря их излишней экономии и практичности, создается недовольство среди рабочих.
Неудивительно, что Судья Хитун играл в их руку, подписав акт о выселении рабочих из бараков Лензолота: он сам - крещеный жид"... (Потомственное Дворянство было даровано роду Хитунов Екатериной Второй "Со внесением в Часть Третию Дворянской Родословной Книги". Этот факт опровергает слова Маркова о вероисповедании Судьи Хитуна.).
Содержание резолюции правых было выжидательного характера: "Окончательное решение вынести после получения донесений с места от Сенатора Манухина (от Правительства) и социалиста Керенского"...
После возвращения с докладами о происшедшем на Лене, как правые так и левые продолжали упорно отстаивать свои прежде высказанные мнения, осуждения и обвинения. "Лензолото" немного улучшило условия жизни шахтеров и перетасовало членов администрации. Жандармский ротмистр Трещенков и штабс-капитан Санжаренко были отозваны для следствия над ними в Петербург; их судьба мне неизвестна.
Когда я, уже будучи студентом Петербургского университета, приехал на прииски через полтора года после расстрела рабочих, мне пришлось бывать в бараках для рабочих довольно часто по следующим причинам: Главноуправляющий Ленским Золотопромышленным Товариществом горный инженер В. Н. Журин, узнав о моей принадлежности к спортивному клубу "Санитас" в Петербурге, предложил мне организовать спортивный клуб на приисках.
Я начал вербовать десять человек среди рабочих для футбольной команды. Возможно, что за эти полтора года Лензолото улучшило бараки и квартиры для рабочих; обходя их я не видел "ужасных квартирных условий". Были очень грязные, да, но это зависело от их обитателей, которые предпочитали жить в грязи, а не в чистоте. Но по просторности, теплоте и свету, конечно они были несомненно лучше подвальных помещений дворников Петербурга, квартир низших служащих железнодорожников г. Минска, комнат дядек Черниговского Дворянского Пансиона, избушек с земляными полами лесников Могилевской губернии или лачужек еврейских районов Орши, Гомеля, Вилейки или Пропойска.
Других 10 футболистов я собрал среди конторских служащих. На спортивных состязаниях, натренированные мною гимнасты гладко провели упражнения на турнике, кольцах и параллельных брусьях. Я поразил присутствовавшую публику прыжком с шестом через восьмифутовый бутафорный забор. Местные жители никогда не видели этого нового вида спорта. Что касается футбола - крепыши рабочие забивали гол за голом нам конторским и за это были награждены медалями.
Мой отец оставался "Золотым Судьей" в продолжение нескольких лет после Ленских "событий", после чего он был назначен Товарищем Председателя Иркутского Окружного Суда в чине Действительного Статского Советника.
Уже будучи в Америке в начале 20-х годов, я слышал, что отец был арестован Советской властью, как "косвенный" участник расстрела на Лене и посажен в тюрьму. После двухлетнего заключения, сначала в Иркутске, а затем в Москве, был освобожден, но вскоре, по причинам мне неизвестным, покончил жизнь самоубийством, бросившись с крыши шестиэтажного дома в Москве.
***
Весной 1966 года, я был приглашен профессором Штатного Колледжа в Сакраменто на лекцию А. Ф. Керенского.
Когда я пришел, аудитория была заполнена студентами; сидели даже в проходах на полу со своими книгами на коленях. Было ли это потому, что следующий час их лекции по расписанию должен быть в этой же аудитории или потому, что студенты Станфордского Университета, слушавшие симпозиум который вел Керенский, находили лектора "very sharp" и это донеслось до Сакраменто.
Я с трудом нашел себе место в заднем ряду. Начало лекции затянулось. Керенский опаздывал. Студенты углубились в свои книги, курили, переговаривались, менялись местами.
Я сидел и... волновался... там где сердце - был воздушный шар: еще немного и я увижу его... Последний раз я видел его 49 лет тому назад, тогда он был "Велик и Славен"; но это было не сразу после того, как "Это" началось. А как "Это" началось? А вот так ("Это" - Утро 27-го февраля 1917-го года, когда восставшие солдаты и рабочие "оповестили" нас юнкеров о Революции. См. в главе "Об одном из предков".).
***
Через три месяца после Революции, в Петрограде, по инициативе Совета Рабочих и Солдатских депутатов, был объявлен митинг в Государственной Думе для представителей комитетов гарнизона. Представитель комитета нашей роты, юнкер А. пригласил меня послушать Керенского, который должен был быть главным оратором.
Мы опаздывали. Зал был полон массой в солдатских шинелях. С трибуны доносились довольно громкие отрывистые фразы Керенского с ударением на гласных в посылаемых словах.
Он говорил об охране так долгожданной свободы, о восстановлении строгой дисциплины, построенной на взаимном уважении между выборным командным составом и подчиненными ему солдатами и о необходимости продолжать войну с немцами до победного конца....
Протолкавшись ближе, мы ясно видели его, хоть усталое, но молодое лицо, коричневый френч и такие же галифе.
Вдруг мой спутник, юнкер А., выждав удобный момент, громко крикнул:
- Арестуйте Ленина!
Очевидно, этот вырвавшийся, наболевший зов понравился многим:
Арестуйте Ленина! - разнеслось по залу.., но был и чей-то пронзительный свист... Керенский смотрел прямо перед собой; затем, когда крики стихли, подался немного вперед и, отчеканивая каждое слово, сказал:
- Ученика, который ведет себя плохо в классе, учитель не высылает, а... (пауза) не замечает! - и сошел с трибуны. Сомнений не было... это не умиротворило обе стороны.
Поднялся невообразимый шум. Трудно было разобрать, кто и что кричал: тут были "правильно", "долой" и "ура" (звучало как "вра") и тот же свист и все заглушающие аплодисменты.
Такие были дела...
***
Раздались аплодисменты вернувшие меня к действительности. На сцену вышел ниже среднего роста, худенький Керенский, совершенно седой, в очках и, чуть-чуть вибрирующей походкой 85-летнего, направился к кафедре. Сопровождавший его профессор представил его аудитории как бывшего Главу Временного Правительства России в 1917 году.
Снова были аплодисменты. В провале для оркестра перед сценой, заполненным представителями прессы с их аппаратами, треногами, трубами, микрофонами, тоже проявилось оживление.
Из заднего ряда я плохо слышал начало речи Керенского, но четко чувствовал удары моего сердца, так я разволновался.
Я вытягивал шею вперед и не спускал напряженных глаз с этой маленькой фигуры с подстриженными ежиком белыми волосами и ждал... ждал какой-то особенной, зажигательной речи, речи - образца искусства ораторского красноречия. К моему удивлению, он читал ее по записи. Его английский был безупречен, но в слабом звуке слов искра отсутствовала.
Он читал о трудностях Временного Правительства, перед которым выплыли многочисленные необходимые перемены; как после возникших проблем-разногласиц с Советом Рабочих и Солдатских депутатов, многие министры покинули свои посты и как трудна была их замена. Ему самому пришлось взять на себя звания Премьера, Военного Министра и Главнокомандующего.
Все это было мне знакомо. Я перестал вслушиваться и был опять, наполовину, в своих воспоминаниях о рождавшейся истории того смутного времени.
Свою речь Керенский закончил, сказав:
- С увеличением числа образованных, а не просто грамотных, настоящий Советский строй должен будет изменить свои методы управления страной. Это политическое выздоровление неизбежно.
В одном месте его чтения, очевидно для усиления значения своего довода, он поднял свою руку с сжатой в кулак ладонью.
Немедленно в провале для оркестра затрещали киноаппараты, защелкали фотокамеры, загудели моторы телевидения. (На следующий день в столичной, Калифорнийской газете "Вее", был портрет Керенского с кулаком над своей головой. В заметке, после краткого отчета о его лекции, было что-то о русских Премьерах склонных к видимым угрозам. Говорилось также о Хрущеве, барабанившем по столу своим ботинком.).
После окончания лекции было предложено студентам задавать вопросы.
Из первых рядов поднялся молодой человек в сером костюме с кудрями до плеч. Повернувшись вполоборота к сцене и к слушателям, он повторял все положения, высказанные к концу его речи, Керенским, только в условном отрицательном: "что случится если свобода мышления американских студентов будет потеряна? Что случится, если студенты прекратят вещание миру о свободных идеалах их страны? Что... если победит пассивность в борьбе с коммунизмом?
Я сидел и боролся с лукавым дергавшим меня за язык - сказать мое: "что случилось бы если Вы, Александр Федорович, арестовали бы Ленина до июльского выступления большевиков в 1917 году?".
