Петр Краснов - Ложь
– Мы достаточно вооружены для такого восстания. Мы готовы. Большевики устроили у нас склады оружия. Они создали кадры людей, обученных и тренированных для уличной борьбы. По всему свету созданы «Лиги борцов красного фронта». Полиция нам не страшна. Где можно, мы ее купим, где это не удастся – припугнем… В частности, у нас, в Нью-Йорке, все готово. Мэр нашего города, Ла Гуардия[70], полуеврей и женат на еврейке, он – наш! Начальник полиции, Валленштейн, – еврей! Если наша полиция умеет справляться с простой обывательской толпой, с толпой большевистской она не справится никогда… У большевиков семнадцатилетний опыт гражданской войны и тренировки и 35 000 отважных агитаторов. Они все с нами и за нас…
– Мировая война!.. Пусть будет мировая война: она спасет демократию и еврейство! Иначе перед нами – раздел нашего центра в Европе, Чехии, развитие лютого антисемитизма в Венгрии, Румынии и Югославии, а там около пяти миллионов евреев!.. Перед нами победа Франко и фашизация Испании…
– Мы никогда не допустим до этого!.. Пусть до тла погибнет христианский мир во взаимной резне: в его погибели – наша победа… На тридцати миллионах поверженных русских мы создали еврейское благополучие на востоке Европы. Если нужно истребить сто миллионов немцев, итальянцев и испанцев для нашего благополучия на западе Европы, мы не будем перед этим останавливаться!..
IX
Во время проповеди то тут, то там вставал кто-нибудь из слушателей и осторожно, неслышными шагами ступая по ковру, подходил к кафедре и клал на нее записочку. Град перестал. За окном лил ровный дождь, но через него просвечивало солнце и бросало робкий, сквозь не пролитые до конца тучи, желтоватый свет в синагогу.
Раввин снял верхнюю записку и громко прочитал:
– Отчего существует антисемитизм?
Раввин недоуменно развел руками:
– Трудно дать исчерпывающий ответ на такой широкий вопрос, – сказал он. – Во всяком случае, не евреи в нем повинны.
– Может быть, антисемитизм создают католические теологи? – сказал пожилой, хорошо одетый еврей, сидевший в первом ряду.
– Да… Конечно, в значительной степени, это так.
– Может быть, антисемитизм потому, что мы распяли Христа? – спросил юный еврей с другого конца синагоги.
Раввин опять широко развел руками.
– Да. Мы, евреи, распяли Христа. Мы не можем отрицать этого. Это говорит история.
– А если уничтожить всю католическую церковь, как большевики уничтожили в России православную церковь? – сказал вихрастый, худой, с темным, до черна загорелым лицом еврей, и встал со своего места.
Раввин улыбнулся:
– Ну – сказал он добродушно, – я не думаю, чтобы нужно было принимать такие меры. Кое-что в этом направлении делается в Испании и во Франции… Католицизм не страшен для еврейства. В католической церкви антисемитизм не столь «angry»[71]. С ним можно справиться и без этого. Католицизм – против фашизма, и нам с ним временами по пути.
Раввин развернул следующую записку:
– Долго ли Хитлер продержится у власти?.. Раввин качнул головой и ровным, спокойным и бесстрастным голосом изрек:
– Если продержится пять лет, то продержится долго.
– Но, ведь, вот они, эти пять лет! Они не за горами, – нервно и возбужденно выкрикнула еврейка.
Раввин ничего не сказал, и прочитал следующую записку:
– Не надо ли нам уже организовываться и создавать свою армию против «наци»?.. – Я только что говорил об этом. Мы уже организованы. По крайней мере, здесь, – ответил раввин и снял новую записку.
– Правда ли, что Румынский король Карл, по требованию своей сожительницы-еврейки, принял иудейство?..
– Не знаю, вопрос очень деликатный, но думаю, что нет…
В следующей записке раввин прочитал:
– Правда ли, что в России евреи перетянули струну, и что там возможно избиение евреев? Что, в таком случае, мы будем здесь делать?..
Этот вопрос особенно взволновал раввина. Пухлое, круглое лицо его покраснело. Он заговорил страстно, потрясая кулаками, бил ладонью по кафедре, как бы отсекая и подчеркивая сказанные фразы:
– Евреи совершенно не виноваты в Русской революции. Это клевета!.. Русскую революцию устроила тупая, необразованная, мечтательная и подлая русская интеллигенция, и жадный, грубый и дикий мужик… Остервенелая солдатчина, потерявшая дисциплину и напившаяся кровью!.. Евреи в России оторвались от нашей нации. Они предают там нас. Там нет демократии, а вне демократии нам нечего делать. Из-за этих выродков еврейства, отрекшихся от своего еврейского корня и в диком усердии, наравне с христианскими храмами, разрушающих синагоги, мы вести войны не будем, нам нет дела до них!.. Это не западноевропейские евреи!.. Да, они многое сделали, отрицать этого не будем, это верно. Они создали интернационал, они создали большевизм и это великая их заслуга. Но защищать их там мы не можем и… не будем… Пусть прежде создадут там подлинную демократию, и тогда мы придем править Россией. Наша опасность не в том, что в России могут разгромить, или прижать евреев: их там не раз громили, они всякий раз вставали сильнее прежнего. Опасность для евреев – в Германии, Хитлер, вот наша опасность. Вот наш враг номер первый…
Раввин задыхался от злобы:
– Хитлер – величайший пророк нашего времени! – кричал он перед затихшей синагогой. – Хитлер – пророк совершеннейшей христианской веры, сумевший христианскую любовь воплотить в жизнь, и потому он злейший враг иудейства… Хитлер, и только Хитлер, нам страшен! У него подлинный фашизм, у него народ, а не демократия!.. А нам нужна демократия… Россия?.. Что говорить о России? В России правят евреи, но там нет демократии, и там нет христианства… Там нет людей… Там прах и гниль… На что нам Россия?..
Раввин в возбуждении скомкал остальные записки и сошел с кафедры.
Прихожане стали подниматься со скамей и потянулись к открытым дверям синагоги. За ними светило яркое солнце. Оно блистало радугами на ледяшках крупного града, усеявших паперть и ступени темпля.
Город жил полною, бурною жизнью.
X
По наблюдениям доктора Баклагина, вся русская эмиграция более или менее утряслась заграницей. Создались политические профессиональные союзы, иногда дружные одни с другими, порою враждующие, появились газеты и подле каждой свои читатели. Баклагин по первому взгляду умел определять эмигрантов, как они живут, не большевики ли, не зловредные ли какие люди? Поговорит на визите, мимоходом спросит, в каком союзе состоит пациент, где служит или чем занимается, – и уже знает, сколько спросить с пациента за лечение, ими просто лечить даром. Были у него пациентами и одиночки, не входившие никуда, ни в какое объединение, и все-таки люди – чистые. Скажет: «Служу на ферме, батраком. Некогда мне эмигрантские фигли-мигли разводить, по лекциям, по “чашкам чая” шататься. Надоело!.. Да и ни к чему все это!..».
Но отметил Баклагин в бесподобной своей памяти и людей иного толка. Кто они? На маленьких собраниях, вечерах, интимных благотворительных балах в офицерских собраниях, или залах при мэрии, они не бывают. Но вдруг появятся они на большом эмигрантском балу, в роскошных залах Мажестик-отеля, на балу в пользу инвалидов, на вечере литераторов, или на Пажеском балу, где бывает много иностранцев…
В прекрасном смокинге, в манишке, сшитой по мерке, они всегда в окружении иностранцев, французов, членов Палаты депутатов, секретарей посольств, журналистов, артистов, или с ними англичанин, представитель большой фирмы, или еще чаще какие-то международные евреи. На лотерее они покупают много билетов и не берут выигрышей. Жертвуют широко: тысячефранковыми билетами…
Баклагин – живая справочная книжка русской эмиграции в Париже, их не знает. Они лечатся у французских знаменитостей.
Эти люди не смешивались с эмигрантской массой. Они жили от нее обособленно. Их окружали такие же богатые и тоже сомнительной профессии иностранцы.
У них были собственные машины: Роллс-Ройсы, или Эспано, или немецкий просторный Мерседес, и шофером – француз, изящный и надменный, или русский гвардейский офицер, с княжеским или графским титулом, воспитанный, молчаливый и замкнутый.
И жили они в 16-м аррондисмане, в Отэй, в широких и тенистых улицах-бульварах, или в районе Мадлэн, где имели собственные квартиры с богатой обстановкой. У одних были жены и дети, другие жили с накрашенными особами резвого поведения, кинематографическими артистками, или певичками из оперетки, и бывали с ними частыми посетителями ночных кабачков.
Что они делали днем? Куда ездили? По каким делам носились по всей Европе, откуда добывали деньги? Это была тайна. Тайна даже от собственной жены.
Иногда вдруг прошумит по вечерним газетам, наполнит страницы «Intransigeant» и «Paris-soir» громкое дело. Узнает публика мировой столицы о похождениях Monsieur Alexandre’a, о миллионном хищении, подлогах, ограблений общественной кассы, о разоренных вдовах и сиротах. Monsieur Alexandre окажется русским жидом Ставицким из Одессы[72]. Полиция его ищет. Происходит нечто темное: не то убийство, не то самоубийство, и… дело замирает, поднятый шум утихает, разоренным вдовам и сиротам предоставляется право плакать о своих деньгах, прокученных очаровательным monsieur Alexandre’ом, в общественной кассе – изыскивать способы пополнить похищенное…
