Виктор Лихачев - Кто услышит коноплянку
- Не нравится мне все это, - сказала она.
- Думаешь, мне нравится?
- Мне не нравится в первую очередь твое легкомыслие. У тебя что, на охранника денег нет?
- У моего дяди охранников чуть ли не с десяток человек было. Толку что? Да и опасность сейчас не мне грозит, а Кирееву.
- Так Киреева завтра-послезавтра в живых уже может не быть.
- Что ты говоришь такое, Софья? - возмутилась Воронова.
- Так они - профессионалы, киллеры эти. Зачем, скажи, ты Селивановой этой грозила? Доказать, тут она права, ты ничего не сможешь. Не придет Киреев в срок в Старгород, что будешь делать?
- Не знаю, - честно призналась Соня.
- Ты уверена, что они за тебя после не примутся?
- Спасибо, дорогая, успокоила.
- Не дрейфь, прорвемся.
- А я не дрейфлю.
- Правильно. Для начала надо войти в контакт с людьми Киреева. Ну, с друзьями его, коллегами. Может, он им весточки будет посылать с дороги?
- Весточки? Спасибо, напомнила: Лиза Боброва. Мне ей деньги передать надо. Кстати, предлагаю тебе пойти к ней вместе со мной.
Коротко объяснив Мещерской суть дела и получив ее согласие, Софья немножко повеселела. К тому же она почему-то была уверена, что ей опасность больше не грозит. Но Кирееву она действительно должна помочь.
Через два дня обе Софьи пришли в дом Бобровых. На них пахнуло запахом лекарств. Супруги Бобровы, молодые еще ребята, приняли подруг немного смущенно, но приветливо. В коридоре разговаривать отказались, пригласили в комнату. Когда-то Воронова прочитала книгу, в которой излагалась теория здоровой жизни. Автор всерьез утверждал, что для укрепления собственного здоровья необходимо как можно чаще смотреть на цветущих людей, избегая общения с больными. Впрочем, Софья предпочитала избегать такого общения по другой причине: по ее представлениям, неизлечимо больной в доме - это не только запах лекарств, которым пропитываются и предметы, и люди, не только общение шепотом и слезы украдкой, но и фальшь, пропитывающая атмосферу в доме сильнее всяких лекарств. Фальшь - это и улыбки через силу, и необходимость постоянно лгать больному, себе, другим. Пока Софья входила в комнату, она уже заранее примеряла на себя умилительно-жалостливую улыбку, противную ей самой. Сейчас они с Мещерской будут, как две наседки, ахать и охать вокруг постели ребенка, сочувственно вздыхать, слушая горестный рассказ родителей на кухне... В комнате на диване сидела обложенная подушками девочка. Ее огромные глаза сначала сделались еще больше, а потом превратились в щелки: девочка смеялась. Смех был тихий, но чистый-чистый, как звон колокольчика. Не ожидавшие это услышать, обе Софьи переглянулись, жалостливые улыбки сползли с их лиц.
- Лиза, перестань! Веди себя прилично. - И все-таки в голосе Иры было больше нежности, чем строгости.
- Простите, - девочка попыталась сделать серьезное лицо, но опять рассмеялась.
- Опять птицы? - спросила Ира дочь. Та кивнула. Мещерская и Воронова вообще перестали что-то понимать.
Глава двадцать седьмая
Ира обратилась к женщинам:
- Вы уж не обижайтесь на Лизу. Садитесь, пожалуйста. Просто один наш знакомый...
- Друг, - поправила девочка маму.
- Конечно, друг. Подарил ей книгу о птицах. Вот она игру и изобрела. Говорит, каждый человек похож на какую-то птицу. Наверное, и вас кем-то представила. Гостьи оживились:
- Это интересно. Мещерская и Воронова были явно заинтригованы.
- А нам расскажешь, кто мы?
- Это не вы, - поправила девочка. - Это только мое представление о вас. Правильно мама сказала, что это игра.
Теперь уже широко раскрытыми глазами смотрела на Лизу Софья Воронова.
- Ты только думай, что будешь говорить, - вступил в разговор Виктор.
- Хорошо, я буду молчать, - притворно-послушно прощебетала Лиза. Мещерская даже подпрыгнула:
- Как это - молчать? Обещаю не обидеться. И Софья обещает. Правда, Соня?
- Правда. Скажи еще, Лиза, а этот друг... Его фамилия - Киреев?
- Да.
- Она его вообще коростелем назвала, - сказала Ира.
- Коростелем? - изумилась Воронова.
Ире опять пришлось давать пояснения:
- С этого-то все и началось. Он ей что-то вроде сказки рассказал о том, как коростель берет в руки котомку и из теплых стран, где зимовал, возвращается на родину. А потом Михаил взял да и пошел сам пешком.
- Я его еще раньше коростелем назвала, - возразила Лиза.
- Ой-ой, прозорливица нашлась, - засмеялась Ира. Потом повернулась к гостям. - Нас она вообще парой пеликанов величает.
- Пеликанов?
- А мне нравится, - сказал Виктор. - Всю жизнь бобром называли, а тут в птицу переименовали. Правда, клювики у этих птичек - ого-го какие! Но ведь это пустяки. Чувствую, за другое Лиза нас так перекрестила. Так, дочка?
Лиза кивнула:
- Про пеликанов в древности мифы ходили, что они ради своих птенцов крови своей не жалеют. Вот и они у меня такие - ничего для меня не жалеют. Воронова вспомнила слова Киреева о том, как необыкновенна эта девочка. Что ж, он оказался прав. Вспомнила Софья и о стихах, которые просил передать Лизе Михаил. Она достала из сумочки листок:
- Вот, Лиза, это нам с тобой дядя Миша написал перед самым отъездом. Стихи стали читать вслух. Бобровы так бурно выражали восторг, так благодарили Софью, что она вдруг почувствовала радость от сознания своей причастности к Михаилу, к этим удивительным людям. Только Софья Мещерская не успокаивалась. Но и она стала той Софьей, которую так любила Воронова:
- Эй, народ, так нечестно! Мне в конце концов скажут, на кого я и вот эта девушка похожи?
- А если тебе скажут, что на курицу - тебе станет легче? - отозвалась Воронова.
- Между прочим, я слыхала, что курица - не птица... Лиза как-то странно посмотрела на подруг.
- Если вам правда интересно... Вы, - обратилась она к Мещерской, - славка-черноголовка. От неожиданности Мещерская рассмеялась:
- Я такой птицы даже не знаю. Может, просто славка? И почему именно черноголовка? Потому, что я темной масти?
- Нет, - ответила девочка, - славок много видов. Черноголовка - один из самых лучших певцов в наших местах. - Чувствовалось, что Лизе было приятно пересказывать прочитанное. - Мне кажется, вы все делаете красиво.
- Ты права, Лиза, - поддержала девочку Воронова. - Софья Михайловна действительно все в жизни делает красиво. А уж поет она и впрямь чудесно.
- Вы меня в краску ввели, - запротестовала Мещерская. - А что ты скажешь о Софье Николаевне? Кстати, ты уже поняла, что мы обе - Софьи. Третьей не будешь?
- Нет, меня зовут Лиза, - улыбнулась девочка. Затем показала на родителей. - Ирина Александровна, Виктор Иванович. Вот мы и познакомились. - Затем продолжила: - В первую секунду, когда я увидела вас, вы мне показались иволгой - вы такая же яркая и красивая. А потом...
- Лиза вдруг засмущалась, - я увидела другую птичку - погоныша. Это болотная курочка.
- Я так и знала, все-таки курица, - притворно стала сокрушаться Воронова. Хотя не совсем и притворно. Иволга ей понравилась больше.
Мещерская сочувственно посмотрела на подругу:
- Да, родная, а имя-то какое - погоныш. Замени второе "о" на первую букву алфавита... Пришло время обижаться Лизе. Заметив это, Мещерская погладила девочку по руке:
- Мы же шутим, Елизавета Викторовна.
- Так меня еще никто не называл, - улыбнулась девочка. - А погоныш - замечательная птичка. Она тоже... всегда возвращается... На родину. И тоже пешком. - Лиза умолкла.
- Любопытно, - нарушил молчание Виктор, - у нашей дочери явная слабость к птицам, возвращающимся домой, и все больше пешком.
Воронова спросила Лизу:
- А почему ты смеялась, когда мы входили? Виктор опять пошутил:
- А как бы вы поступили на ее месте, Софья Николаевна? Представляете, дверь открывается, и к Лизе в комнату заходят сначала славка-черноголовка, а потом болотная курочка - погоныш. Все засмеялись.
- Не поэтому, - отсмеявшись, ответила Лиза. - Просто... Просто... Нет, это секрет. * * *
Есть особая, притягательная магия в вечерних огнях окон. В огромном городе их миллионы. За каждым окном - своя жизнь. Появляясь на мгновение в их свете, люди исчезают в глубине квартир, но свет окна продолжает хранить... Что именно? Нечто неуловимое, необъяснимое. Вы не замечали люди редко подходят к окнам. Посмотреть, какая погода на улице, полюбопытствовать, кто там бранится во дворе... Окна словно границы между нашим внутренним миром и внешним. Их одинаковый свет скрывает тоже разные миры, миры наших душ. Вот почему подсматривать в чужие окна - такой же грех, как лезть без спроса в чужую душу. Но что мне остается делать, если дверь на первом этаже панельного пятиэтажного дома по улице Нагорной была закрыта на ключ? Только в горевшем окне квартиры No 22 можно было видеть грузную фигуру еще молодого человека, висевшую в дальнем углу комнаты. Там находилось что-то вроде спортивного мини-городка: шведская стенка, штанга, тренажер. На верхней перекладине стенки и была привязана веревка, на которой висел человек. Через несколько часов выездная бригада милиции установит факт смерти гражданина Иванова Григория Романовича, наступившей в результате повешения.
