Валериан Скворцов - Каникулы вне закона
Разумеется, такой подход с использованием постоянного состава государственных служащих невозможен. Чины, звания, премиальные и награды для кадровых работников в России - в основном лишь метки сроков службы или юбилеев, отношения к качеству работы не имеют. Требования к этому качеству в силовых госструктурах нивелируются между худшим и посредственным, поскольку отличниками боевой подготовки все быть не могут. Шлайн же требует, по мнению коллег, из-за заносчивости и карьеризма невозможного, работы на износ. Воленс-ноленс Ефим и делает ставку на наемников, признающих, в отличие от госслужащих, допустимость любых крутых требований, разумеется, при абсолютной недопустимости некорректности попусту.
В результате на Шлайна работают не задерганные приказами чиновники, хотя и без них, наверное, не обходиться, а свободно отпущенные на дело характеры-роботы.
Для меня Шлайн делал, впрочем, как и Випол когда-то, скидку на унаследованную шемякинскую тягу работать единоличником, анархизм и своеволие. У меня не было друзей в школе, как и самой школы, а потом страны и гражданства. Я до сих пор не могу с определенностью сказать, на каком языке вижу сны. Строй я выдерживаю, если иду либо первым, либо последним, то есть или сам хозяин, или учусь при умельцах. А последнее на практике случалось только в Легионе...
Еще в Кимрах, обзаведясь домом, я чистил дворовый нужник биологическим составом "Санэкс", пять или шесть литров которого изводили с помощью каких-то бактерий скопившуюся дрянь за несколько часов. Гнусная, конечно, аналогия, но характер работы, на которую меня нанимают, делает её, я думаю, извинительной. Ефим Шлайн запускает - отчего бы не сказать именно так? мой характер, мои навыки и мой опыт в ситуации, нуждающиеся в кардинальной прокачке. Только и всего.
Как и в данном случае. Ефим Шлайн заранее если уж точно не знал, то непременно догадывался, как сработает психоробот Бэзил Шемякин.
Я и срабатывал здесь и теперь. Полковник Шлайн, с точки зрения собственных служебных интересов, на моей памяти не совершал ошибок, во всяком случае, системных, в том, что касается моей особы. Иначе бы не нанимал.
Подполковник Ибраев тоже поступал правильно: задуматься над тем, что же на самом-то деле затевает московский коллега Шлайн, стоило...
Глупо, конечно, искать в Астане часовую мастерскую, где бы заменили стекло на штучных "Раймон Вэйл". Но я не выброшу их из-за опаски, что они могут стать уликой вроде отработавшего ствола, припрятанного прижимистым и потому ставшим одноразовым киллером. Наташа подбирала часы на мое пятидесятилетие в бангкокском "Робинсоне" на углу Силом-роуд и проспекта Короля Рамы Четвертого. Мы поставили себе на полученную скидку бочкового по соседству, в пивной "У Тобика", кишевшей обычной шпионской и полицейской шушерой. Как говорится, заодно попрощались с местом, поскольку улетали в Москву...
Так что решение оставалось одно и единственное: унести ноги из Астаны по-английски, не прощаясь с местными коллегами, чтобы не нарываться на вопросы типа "где находился и что делал тогда-то", а также "кто это подтвердит". Подполковнику Ибраеву, я надеюсь, хватит характера примириться с невыполнением второй половины предписанной им пустопорожней программы обхода злачных мест этой новой достославной столицы. В конце-то концов, когда-нибудь нужно отправиться в далекий путь для решения поставленной им же главной задачи.
Я спросил Ляззат:
- Какие планы на сегодня?
- Не выполненные вчера, - ответила она.
...После заочного сватовства, предпринятого мамой, желавшей иметь православную невестку, я встречал Наташу из Веллингтона на полпути в Бангкок. Для этого я вылетел в Джакарту. В секции "Прилет" тамошнего аэропорта забронированная комната VIP походила на предбанник роскошного дома свиданий. По крайней мере, она мне казалась такой из-за двусмысленности затеи властной родительницы и православного батюшки, австралийского аборигена, выступавшего сватом. Пальмы, бамбуковый кустарник и охапки орхидей, рассованные по кадкам фикусы, водопадик, струившийся по замшелым камешкам, ротанговые кресла и кушетка с шелковой обивкой, бар, холодильник и три музыканта с экзотическими щипковыми во главе с цимбалистом... В резных тиковых дверях топтался прислужник в синей пижаме, поверх которой по-гренадерски, крест накрест, перехлестывались золотистые шарфики, в золотистой чалме и куцых клешах, поддетых под золотистую же юбку. И из почтения к происходящему босиком, с расходящимися на ступнях по-обезьяньи пальцами.
В довершение дикторша нежненьким голоском сообщила всему аэропорту, что самолет, следующий рейсом "Катай Пасифик" из Веллингтона, совершил посадку и встречающих просят пройти к таким-то воротам, а "невесту мистера Шем-Ки-Яна миссис Нату-Ло-Ху в салон ви-ай-пи номер восемь, где её ждет, сгорая от нетерпения, возлюбленный". Так и сказала: "ждет, сгорая от нетерпения" и "возлюбленный". Яванки сентиментальны, дикторша порола отсебятину из добрых чувств и по простоте душевной, а Наташа могла подумать, что по написанной мною бумажке...
Я комкал в руке её фотографию. И трясся от страха. Все шло к тому, что меня выставляли напыщенным дураком, и я не представлял, как выпутаться, не обидев девушку, из двусмысленного положения.
А когда Натали Лохв вошла, прислужник нахлобучил на неё трехслойный зонтик-паланкин с бахромой, так что я не сразу разобрал, с какой стороны сунуться со своим букетом. Кроме того, Наташа, летевшая через Гонконг, купила китайскую кофту, застегивавшуюся на пуговицы со спины. Мы посмеялись над кофтой, потом надо мной, и я вдруг по-настоящему запереживал из-за того, что в два раза старше "миссис Нату-Ло-Хо, невесты мистера Шем-Ки-Яна". Однако все обошлось. И когда компания "Катай Пасифик" из рекламных соображений прислала в салон помощника своего джакартского представителя, прицепившего на мундир эполеты, с бутылкой "Дон Периньона" в хрустальном ведерке и огромным букетом роз, мы уже мыли кости своим родителям и батюшке-аборигену.
В суете мы забыли, что можем говорить по-русски, и спохватились минут через пять, когда Наташа спросила про мои занятия в Бангкоке: чем я зарабатываю на жизнь?
- Охотой на крокодилов, - ответил я. Что ещё можно сказать при первом пристрелочном, если так можно сказать, свидании, относительно которого с обеих сторон допускалось, что оно окажется и последним?
- А как это звучит по-нашему? - спросила Наташа, и на этом с английским было покончено.
Из Джакарты мы улетели не в Бангкок, как велела мама, а на остров Бали, откуда через неделю отправили по факсу один и тот же текст на бланке гостиницы "Бали Хайятт" в Бангкок и Веллингтон: "Позаботьтесь о приглашении православного священника и свидетелей для обряда венчания..."
Такие вот воспоминания приходят, когда просыпаешься в два часа дня в гостиничной постели с нелучшими перспективами на будущее и уткнувшись носом в похожие на фасолины позвонки чужой жены, на которую муж, сев в тюрьму, одел позолоченый "пояс верности".
Потянувшись к телефонному аппарату на тумбочке, я невольно посмотрел на кресло: лежит ли "бергамский замок"? Лежал, и это означало, что Иван Иванович Олигархов, возможно, даже этим вечером переместится из камеры на улице Кенесары либо в дом Ибраева, либо в свою квартиру в "Титанике" на короткую побывку. Зачем бы это?
Ляззат потянулась, я почувствовал, как напряглось её тело, рывком повернулась и сдавила меня борцовским "замком".
- Уроню телефон, - сказал я.
- Роняй...
- Грех случится.
- Много раз уже. Почему не опять?
- Мне позвонить нужно.
- Звони, кто тебе мешает?
Возле телефона лежали две вещи: пистолетик ПСМ и карманного формата книжка в твердом переплете.
Подумать только, Ляззат минувшей ночью явилась с подарком. Книжка называлась "Аль-Фараби. Социально-этические трактаты".
Я мягко вывинтился из "замка", дотянулся до томика и, открыв наугад, прочел вслух:
- Некоторые считают достойным настоящего мужчины и проявлением могущества беспрерывные войны и боевые потехи, обжорство, празднества, совокупления и пустопорожнее присутствие всюду, где собираются подобные. От пресыщения слагают стихи и заставляют их слушать, выставляясь многомудрыми...
- Философ дал тебе в глаз, Бэзил, - сказала Ляззат.
- И за такие тексты его чалму увековечивают на банкнотах?
- В двести, пятьсот и тысячу тенге. Скоро появятся пятитысячные. Тоже с его чалмой.
- Плохи дела у вашего казначейства, - сказал я.
- Что значит - плохи? Пятитысячная равна тридцати пяти долларам... Сори и сори крупными деньжатами.
Я хохотнул.
- Что тут смешного? Страна богатеет!
- Деточка, твоя родная республика перестала печатать символы национальной кредитоспособности в Лондоне. Теперь они втихаря изготавливаются в Алматы на бывшем филиале типографии бывшего союзного Госзнака... Приходится экономить, а потому использовать одну и ту же матрицу с чалмой Аль-Фараби, меняя цвет да цифирь...
