Андрей Дрипе - Последний барьер
И они с Цукером мгновенно убираются со сцены.
* * *
Валдис работает в малярном цехе. Он расположен отдельно от механических мастерских, рядом с отделом техконтроля и складом готовой продукции. В перерывах он старается держаться поближе к мастеру и ребятам, чтобы не остаться одному и избежать предстоящего разговора или чего-нибудь похуже, но Зумент подходит к нему, ни от кого не таясь, дружески кладет руку на плечо и предлагает отойти в сторонку.
- Я далеко не пойду, - говорит Валдис.
- А далеко и не надо, - миролюбиво говорит Зумент. - Не пугайся загодя!
- Я не пугаюсь.
- Ты парень не из трусливых. Я тебя еще в этапе заметил. Люблю таких. Сразу видать, за мокрое дело сидишь.
Валдис пропускает похвалу мимо ушей.
- Случайно подслушал или кто поднатырил? - Зумент бев перехода делается жестким, в голосе слышится угроза.
- Случайно. Они сами на меня наскочили.
- Так я и думал. Растрепались, как бабы, а потом со страху чуть не наложили в штаны и бегом ко мне оправдываться. Ладно, раз узнал, так знай. Все, как они говорили, так и есть! - сегодня ночью мы этому пансионату скажем гуд бай. Хватит тут мантулить за корку. Ну, а ты что?
- Ничего. Дело ваше.
- Иностранный язык знаешь какой-нибудь? - неожиданно спрашивает Зумент.
- Английский, но неважно. - Вопрос несколько сбивает Валдиса с толку. При чем тут вдруг иностранный язык?
Зумепт стоит, засунув руки в карманы, и думает.
Поднимает голову, испытующе смотрит на Валдиса и опускает глаза.
- Экзамен сдавать не придется. Понимаешь, мы ведь по-заграничному ни бе ни ме. - И тогда, решившись, нахмурив лоб, шепотом говорит: - Давай вместе завьемся. Вместо Носа.
- Куда?
- Потерпи. Уйдем за забор - узнаешь.
- А если я не соглашусь?
- Дурак будешь. Силой не потянем. Но в таком случае постарайся забыть, что у тебя во рту есть язык.
- Я подумаю.
- Подумай, подумай, только не тяни резину.
Ночью сразу после первого пересчета подрывай из отделения вместе со мной.
Зумент поворачивается и уходит. Валдис возвращается в малярку.
Пульверизатор в его руках жужжит, словно оса, и в помещении стоит белесый туман, едко пахнущий ацетоном. Вначале, несмотря на вентиляцию, по вечерам трещала голова, тошнило и в ушах звенели колокольчики, но все это давно миновало. Ацетоновый смрад стал привычным.
Работа однообразная, но Валдису доставляет удовольствие смотреть, как грубые и нескладные металлические части на глазах у него превращаются в блестящие свежей краской, чистенькие электронасосы. В этом есть что-то от волшебства, а он, Валдис, - волшебник, легким мановением руки с серебристым пульверизатором покрывающий тонким слоем нитроэмали темное железо, завершающий труд, начатый токарями, слесарями и сборщиками. Именно ему приходится ставить последнюю точку и видеть воочию результат общих усилий. Когда насос покрашен, остается стереть тряпкой солидол, которым предварительно была смазана черная металлическая табличка, на которой выбиты название машины, номер и дата изготовления. В углу на табличке стоят буквы "ТКН" - трудовая колония несовершеннолетних. Несовершеннолетние работают неплохо, спрос на насосы велик. Недаром так часто прибегает в малярку начальник производственного отдела, крепкий мужчина с одутловатым красным лицом. "Ну, сколько сегодня?" - спрашивает он и, не дожидаясь ответа, самолично пересчитывает, шевеля губами, готовые насосы. Сколько бы их ни стояло на железном полу, ему всегда мало, и он, недовольно проворчав: "Всего-то!" - вылетает в дверь и бежит организовывать и проталкивать, бранить и "принимать меры".
Сегодня раздумья Валдиса безрадостны, и работа не доставляет удовольствия. Рука движется механически, а голову заполнила гулкая и нежданная пустота. То, о чем он раздумывал бессонными ночами в камере следственного изолятора и в спальне отделения, 0, - зем мечтал, глядя на ограду зоны, внезапно само далось в руки. Можно подумать, кто-то подслушал его тайные помыслы и, зная, что Валдису одному с этим не справиться, подослал Зумента. Пути и способы, как преодолеть рубеж между "здесь" и "там", нашли за него другие и все решили. Остается лишь дать согласие, и сегодня же ночью он станет свободным. Не будет больше ни часовых, ни запретной полосы, ни серой ограды в несколько метров высотой, что отсекает взгляд от остального мира. Валдису уже щекочет ноздри аромат хвои, он слышит журчанье ручьев по камушкам. Это ощущение порождает дивную легкость, и кажется - жужжит вовсе не пульверизатор, а собственный мозг. В голове бьется, пульсирует одна мысль, одно слово - "бежать", и Валдис больше не в силах от нее отделаться, управлять ею. "Бежать" стало больше него самого, овладело им, заставляет дрожать пальцы мелкой дрожью и сушит во рту. Надо все взвесить, попытаться спокойно обдумать, чтобы действовать разумно и хладнокровно, но мозг не подчиняется и знай шурует: "Ты можешь бежать, бежать, бежать".
Заканчивается работа, проходит ужин, раздается сигнал на вечернюю поверку, но Валдис все никак не справится с собой. Мешают шум и суета вокруг. Наконец долгожданная койка. Постепенно затихают шепот и смех, очередной обмен мнениями на тему, как ограбить промтоварный магазин, и настает тишина.
"Спокойно!" - шепчет сам себе Валдис, некоторое время лежит, стараясь ни о чем не думать, потом кладет руки под голову и с облегчением ощущает, что дрожь и хаотическая завируха мыслей в голове унимается.
И начинают вылезать один за другим разные во-"
просы. Поначалу они сталкиваются и как-то перекрывают друг дружку, но потом выстраиваются в шеренгу рядом с кроватью, незримые, но отчетливо ощущаемые, молчат и требуют ответа.
"Кто они, с кем ты собираешься бежать?"
"Чем ты с ними станешь?"
"Что тебе даст твой побег?"
"Чего ты лишишься?"
Валдис думает, думает... "До Зумента и его компании мне нет никакого дела; они только помогут выйти мне на свободу". Но это еще не ответ, и Валдис вскоре вынужден признать: "Они мне чужды и омерзительны".
"Если они тебе чужды, значит, тебе с ними не по пути. Они будут по-прежнему воровать и грабить, а ты-то этого делать не станешь".
"Мне бы только выбраться за ограду. Там, в темноте, от них оторвусь и поминай как звали".
"Номер не пройдет. Они с тебя глаз не будут спускать. А если даже и перехитришь их, то станешь ли свободен? Это будет фальшивая свобода. Неужели теперь, когда на полочке под картоном лежат Расмины письма, ты все еще хочешь пойти этим путем?"
Валдис думает.
Он по-прежнему частенько стоит у окна на втором этаже школы, но это уже не то, что было раньше. Как иной раз бывает трудно расстаться с привычной, хоть и ненужной вещью, поскольку появилась новая, более ценная и полезная, так же было жаль выбросить мысль о побеге, которую он взлелеял. Его все еще гложет тоска по простору, по-прежнему гнетет одиночество, но Валдис больше не ищет пропавший из тумбочки осколок стекла. Такой способ избавления от неволи он отбросил давно. Но разве путь, предложенный Зументом, намного лучше? Все чаще и неизгладимей возникает перед глазами образ Расмы, строка из ее письма:
"Вcе останется позади, и мы вновь будем вместе..."
Его ждут. Нет, нет, ни в коем случае это не ложь! И темная, неотвратимая возникает мысль, что он всетаки поступает неправильно, что он наказан по заслугам. Валдис противится этой суровой мысли, отгоняет ее, но ему мерещится, что кто-то смотрит из темноты, ни слова не молвит, но смотрит и напоминает о себе этим ледяным молчанием, этим незримым присутствием.
Воспитатель философствует о величии человеческой жизни и заслуженности кары. "Моя задача помочь тебе это понять", - говорит он. Конечно, это его задача, для того он здесь и работает. Глупо было бы ждать от Киршкална признания, что Валдиса, дескать, посадила до ошибке. Но если воспитатель и в самом деле придерживается такого взгляда? В последнем письме Расма тоже писала в подобном духе. Но разве человек способен на такое, что в ту ночь откалывал Рубулинь?
Разве после всего, что было, он имеет право из темноты пялиться на Валдиса мертвыми глазами? Если хочешь, чтобы к тебе относились по-человечески, сам будь человеком по отношению к другим.
Валдис отгоняет явившееся некстати кошмарное видение. Теперь надо думать не об этом. Скоро пробьет час, когда рассуждать будет уже поздно, когда надо будет тихо встать и вместе с Зументом уйти. Или остаться здесь. Остаться с этой железной койкой, с черной шеренгой, со "встать!" и "выходи строиться!", с серым кругом, по которому уныло тащится, не ускоряя и не замедляя хода, эта жизнь, складываясь из воспоминаний о том, что было, и из надежд на то, что когда-нибудь снова начнется.
Но если ты уйдешь, не исчезнет ли навсегда это "когда-нибудь"? Если тебя поймают, свобода отдалится еще на несколько лет; если не поймают, то освобождения не настанет никогда. Будешь жить в безвестности где-нибудь в медвежьем углу, не имея даже своего собственного имени; не будет ничего, кроме воспоминаний, от которых тебе никогда не освободиться, которые будут вечно нагонять раскаяние и тоску. Сможешь ли ты это выдержать? Не будет ли это намного невыносимей, чем оставшиеся неполные три года, которые надо промучиться здесь?
