Варлам Шаламов - Артист лопаты
Когда работы на первом металле, то есть на золоте, передвинулись в Чай-Урьинскую долину - путем, который когда-то прошел Кривошей, двинулись десятки беглецов. Тут было всего ближе до материка, но об этом ведь знало и начальство. Количество "секретов" и оперпостов было резко увеличено - охота за беглецами была в полном разгаре. Летучие отряды прочесывали тайгу и наглухо закрывали "освобождение через зеленого прокурора" - так назывались побеги. "Зеленый прокурор" освобождал все меньше, меньше и, наконец, перестал освобождать совсем.
Пойманных обычно убивали на месте, и немало трупов лежало в морге Аркагалы, ожидающих опознания - приезда работников учета для снятия отпечатков пальцев мертвецов.
А в десяти километрах в лесу от угольной аркагалинской шахты в поселке Кадыкчан, известном выходом угольных мощных пластов почти на поверхность пласты были в 8, 13 и 21 метр мощностью,- был расположен такой оперпост, где солдаты спали, ели, вообще базировались.
Во главе этого летучего отряда летом сорокового года стоял молодой ефрейтор Постников, человек, в котором была разбужена жажда убийства и который свое дело выполнял с охотой, рвением и страстью. Он лично поймал целых пять беглецов, получил какую-то медаль и, как полагается в таких случаях, некоторую денежную награду. Награда выдавалась и за мертвых, и за живых одинаково, так что доставлять в целости пойманного не было никакого смысла.
Постников со своими бойцами бледным августовским утром наткнулся на беглеца, вышедшего к ручью, где была засада.
Постников выстрелил из маузера и убил беглеца. Решено было его не тащить в поселок и бросить в тайге - следов и рысьих, и медвежьих встречалось здесь много.
Постников взял топор и отрубил обе руки беглеца, чтобы учетная часть могла сделать отпечатки пальцев, положил обе мертвых кисти в свою сумку и отправился домой - сочинять очередное донесение об удачной охоте.
Это донесение было отправлено в тот же день - один из бойцов понес пакет, а остальным Постников дал выходной день в честь своего успеха...
Ночью мертвец встал и, прижимая к груди окровавленные культяшки рук, по следам вышел из тайги и кое-как добрался до палатки, где жили рабочие-заключенные. С белым, бескровным лицом, с необычайными синими безумными глазами, он стоял у двери, согнувшись, привалясь к дверной раме, и, глядя исподлобья, что-то мычал. Он трясся в сильнейшем ознобе. Черные пятна крови были на телогрейке, брюках, резиновых чунях беглеца. Его напоили горячим супом, закутали какими-то тряпками
страшные руки его и повели в медпункт, в амбулаторию. Но уже из избушки, где жил оперпост, бежали солдаты, бежал сам ефрейтор Постников.
Солдаты повели беглеца куда-то - только не в больницу, не в амбулаторию - и больше о беглеце с отрубленными руками никто ничего не слышал.
Постников и весь его оперпост работали до первого снега. При первых морозах, когда дел по таежному розыску становится меньше, опергруппу эту куда-то перевели из Аркагалы.
Побег - великое испытание характеров, выдержки, воли, выносливости физической и духовной. Думается, ни для какой полярной зимовки, ни для какой экспедиции не так трудно подобрать товарищей, как в побег.
Притом голод, острый голод - всегдашняя угроза для беглеца. Если ж понять, что именно от голода и бежит арестант и, стало быть, голода не боится, то вырастает еще одна смутная опасность, с которой может встретиться беглец,- он может быть съеден своими собственными товарищами. Конечно, случаи людоедства в побеге редки. Но все же они существуют, и, думается, нет ни одного старого колымчанина, пробывшего на Дальнем Севере с десяток лет, кто бы не сталкивался с людоедами, получившими срок именно за убийство товарища в побеге, за употребление в пищу человеческого мяса.
В центральной больнице для заключенных длительное время находился больной Соловьев с хроническим остеомиелитом бедра. Остеомиелит - воспаление костного мозга - возник после пулевого ранения кости, умело растравленного самим Соловьевым. Соловьев, осужденный за побег и людоедство, "тормозился" в больнице и рассказывал охотно, как он с товарищем, готовясь в побег, нарочно пригласили третьего - "на случай, если заголодаем".
Беглецы шли долго, около месяца. Когда третий был убит и частью съеден, а частью "зажарен в дорогу" - двое убийц разошлись в разные стороны - каждый боялся быть убитым в любую ночь.
Встречались и другие людоеды. Это самые обыкновенные люди. На людоедах нет никакого каинова клейма, и, пока не знаешь подробностей их биографии все обстоит благополучно. Но даже если и узнаешь об этом - тебе это не претит, тебя это не возмущает. На брезгливость и возмущение такими вещами не хватает физических сил, просто места не хватает, где могли бы жить чувства подобной
тонкости. К тому же история нормальных полярных путешествий нашего времени несвободна от похожих поступков - таинственная смерть шведского ученого Мальмгрена, участника экспедиции Нобиле,- на нашей памяти. Что же требовать от голодного, затравленного получеловека-полузверя?
Все побеги, о которых шел рассказ,- это побеги на родину, на материк, побеги с целью вырваться из цепких лап тайги, добраться до России. Все они кончаются одинаково - никому не выбраться с Дальнего Севера. Неудача такого рода предприятий, безвыходность их и, с другой стороны, повелительная тоска по свободе, ненависть и отвращение к принудительному труду, к физическому труду,
ибо ничего другого в заключенном лагерь воспитать не может. На воротах каждой лагерной зоны насмешливо выведено: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства" - и имя автора этих слов. Надпись делается по специальному циркуляру и обязательна для каждого лагерного отделения.
Вот эта тоска по свободе, жгучее желание очутиться в лесу, где нет колючей проволоки, караульных вышек с винтовочными стволами, блестящими на солнце, где нет побоев, тяжелой многочасовой работы без сна и отдыха,рождает побег особого рода.
Арестант чувствует свою обреченность: еще месяц, два - и он умрет, как умирают товарищи на его глазах.
Он все равно умрет, так пусть он умрет на свободе, а не в забое, в канаве, упав от усталости и голода.
Летом на прииске работа тяжелей, чем зимой. Пески промывают именно летом. Слабеющий мозг подсказывает заключенному некий выход, при котором можно и летом продержаться, да и начало зимы пробыть в теплом помещении.
Так рождается "уход во льды", как красочно окрещены такие побеги "вдоль трассы".
Заключенные, вдвоем, втроем, вчетвером, бегут в тайгу в горы и устраиваются где-нибудь в пещере, в медвежьей берлоге - в нескольких километрах от трассы - огромного шоссе в две тысячи километров длиной, пересекающего всю Колыму.
У беглецов - запас спичек, табаку, продуктов, одежды - всего, что можно было собрать к побегу. Впрочем, собрать что-либо почти никогда заранее не удается, да это вызвало бы подозрения, сорвало бы замысел беглецов.
Иногда грабят в ночь побега лагерный магазин, или "ларек", как говорят в лагере, и уходят с награбленными продуктами в горы. Большей же частью уходят без всего - на "подножный корм". Этим подножным кормом бывает совсем не трава, не корни растений, не мыши и не бурундуки.
По огромному шоссе день и ночь идут машины. Среди них - много машин с продуктами. Шоссе в горах - все в подъемах и спусках - машины вползают на перевалы медленно. Вскочить на машину с мукой, скинуть мешок-два - вот тебе и запас пищи на все лето. А везут ведь не только муку. После первых же грабежей машины с продуктами стали отправлять в сопровождении конвоя, но не
каждую машину отправляли таким образом.
Кроме открытого грабежа на большой дороге, беглецы грабили соседние с их базой поселки, маленькие дорожные командировки, где живут по два-три человека путевые обходчики. Группы беглецов посмелей и побольше останавливают машины, грабят пассажиров и груз.
За лето при удаче такие беглецы поправлялись и физически, и "духовно".
Если костры раскладывались осторожно, следы награбленного были тщательно заметены, караул был бдителен и зорок - беглецы жили до поздней осени. Мороз, снег выжимал их из голого, неуютного леса. Облетали осины, тополя, лиственницы осыпали свою ржавую хвою на грязный холодный мох. Беглецы были не в силах более держаться - и выходили на трассу, на шоссе, сдавались на ближайшем оперпосту. Их арестовывали, судили, не всегда быстро - зима успевала давно начаться, давали им
срок за побег, и - они выходили в ряды работяг на прииск, где (если им случалось вернуться на тот же прииск, откуда они бежали) уже не было их прошлогодних товарищей по бригаде - те либо умерли, либо ушли в инвалидные роты полумертвецами.
В 1939 году впервые были созданы для обессилевших работяг так называемые "оздоровительные команды" и "оздоровительные пункты". Но так как "выздоравливать" надо было несколько лет, а не несколько дней, то эти учреждения не оказали желанного действия на воспроизводство рабочей силы. Зато лукавая частушка запомнилась всем колымчанам, верящим, что, пока арестант сохраняет иронию, он остается человеком:
