Алексей Константинович Толстой - Князь Серебряный (Сборник)
– Нет! – кричал Есенин. – Не прав Чехов, когда говорит, что Толстой как надел боярскую шубу на маскараде, так и забыл ее снять, выйдя на улицу. Это не шуба, это душа у него боярская. Он своей Руси не выдумывал. Была, должно быть, такая.
Широкого он сердца человек! Ему бы тройку, да вожжи в руки, да в лунную ночь с откоса, по Волге, – так, чтобы только колокольчики да снежная пыль кругом!
Есть такая штучка у Толстого, «Сватовство»:
По вешнему по складу
Мы песню завели,
Ой ладо, диди-ладо!
Ой ладо, лель-люли!
– так я за эту штучку сердце отдам! А «Алеша Попович»! А «Садко»! Помнишь, там на дне, у царя водяного, готов Садко от всех сокровищ отказаться
…за крик перепелки во ржи,
За скрып новгородской телеги!
А то, что он был выдумщик и мечтатель, это совсем не плохо. Поэту надо тосковать по несбыточному. Без этого он не поэт.
Вс. Рождественский
СВАТОВСТВО1По вешнему по складу
Мы песню завели,
Ой ладо, диди-ладо!
Ой ладо, лель-люли!
Поведай, песня наша,
На весь на русский край,
Что месяцев всех краше
Веселый месяц май!
В лесах, в полях отрада,
Все вербы расцвели —
Ой ладо, диди-ладо!
Ой ладо, лель-люли!
Затем так бодр и весел
Владимир, старый князь,
На подлокотни кресел
Сидит облокотясь.
И с ним, блестя нарядом,
В красе седых кудрей,
Сидит княгиня рядом
За пряжей за своей;
Кружась, жужжит и пляшет
Ее веретено,
Черемухою пашет
В открытое окно;
И тут же молодые,
Потупившие взгляд,
Две дочери княжие
За пяльцами сидят;
Сидят они так тихо,
И взоры в ткань ушли,
В груди ж поется лихо:
Ой ладо, лель-люли!
И вовсе им не шьется,
Хоть иглы изломай!
Так сильно сердце бьется
В веселый месяц май!
Когда ж берет из мочки
Княгиня волокно,
Украдкой обе дочки
Косятся на окно.
Но вот, забыв о пряже,
Княгиня молвит вдруг:
«Смотри, два гостя, княже,
Подъехали сам-друг!
С коней спрыгнули смело
У самого крыльца,
Узнать я не успела
Ни платья, ни лица!»
А князь смеется: «Знаю!
Пусть входят молодцы,
Не дальнего, чай, краю
Залетные птенцы!»
И вот их входит двое,
В лохмотьях и тряпьях,
С пеньковой бородою,
В пеньковых волосах;
Вошедши, на икону
Крестятся в красный кут,
А после по поклону
Хозяевам кладут.
Князь просит их садиться,
Он хитрость их проник,
Заране веселится
Обману их старик.
Но он обычай знает
И речь заводит сам:
«Отколе, – вопрошает, —
Пожаловали к нам?»
«Мы, княже-господине,
Мы с моря рыбаки,
Сейчас завязли в тине
Среди Днепра-реки!
Двух рыбок златоперых
Хотели мы поймать,
Да спрятались в кокорах,
Пришлося подождать!»
Но князь на это: «Братья,
Неправда, ей-же-ей!
Не мокры ваши платья,
И с вами нет сетей!
Днепра ж светлы стремнины,
Чиста его вода,
Не видано в нем тины
От веку никогда!»
На это гости: «Княже,
Коль мы не рыбаки,
Пожалуй, скажем глаже:
Мы брыньские стрелки!
Стреляем зверь да птицы
По дебрям по лесным,
А ноне две куницы
Пушистые следим;
Трущобой шли да дромом,
Досель удачи нет,
Но нас к твоим хоромам
Двойной приводит след!»
А князь на это: «Что вы!
Трущобой вы не шли,
Лохмотья ваши новы
И даже не в пыли!
Куниц же бьют зимою,
А ноне месяц май,
За зверью за иною
Пришли ко мне вы, чай!»
«Ну, княже, – молвят гости, —
Тебя не обмануть!
Так скажем уж попрости,
Кто мы такие суть:
Мы бедные калики,
Мы старцы-гусляры,
Но петь не горемыки,
Где только есть пиры!
Мы скрозь от Новаграда
Сюда с припевом шли:
Ой ладо, диди-ладо!
Ой ладо, лель-люли!
И если бы две свадьбы
Затеял ты сыграть,
Мы стали распевать бы
Да струны разбирать!»
«Вот это, – князь ответил, —
Другой выходит стих,
Но гуслей не заметил
При вас я никаких;
А что с припевом шли вы
Сквозь целый русский край,
Оно теперь не диво,
В веселый месяц май!
Теперь в ветвях березы
Поют и соловьи,
В лугах поют стрекозы,
В полях поют ручьи,
И много, в небе рея,
Поет пернатых стай —
Всех месяцев звончее
Веселый месяц май!
Но строй гуслярный, други,
Навряд ли вам знаком:
Вы носите кольчуги,
Вы рубитесь мечом!
В мешке не спрятать шила,
Вас выдал речи звук:
Пленкович ты Чурило,
А ты Степаныч Дюк!»
Тут с них лохмотья спали
И, светлы как заря,
Два славные предстали
Пред ним богатыря;
Их бороды упали,
Смеются их уста,
Подобная едва ли
Встречалась красота;
Их кровь от сил избытка
Играет горячо,
Корсунская накидка
Надета на плечо;
Коты из аксамита
С камением цветным,
А бёрца вкрест обвиты
Обором золотным;
Орлиным мечут оком
Не взоры, но лучи;
На поясе широком
Крыжатые мечи.
С притворным со смущеньем
Глядят на них княжны,
Как будто превращеньем
И впрямь удивлены;
И взоры тотчас тихо
Склонили до земли,
А сердце скачет лихо:
Ой ладо, лель-люли!
Княгиня ж молвит: «Знала
Я это наперед,
Недаром куковала
Кукушка у ворот,
И снилось мне с полночи,
Что, голову подняв
И в лес уставя очи,
Наш лает волкодав!»
Но, вид приняв суровый,
Пришельцам молвит князь:
«Ответствуйте: почто вы
Вернулись, не спросясь?
Указан был отселе
Вам путь на девять лет —
Каким же делом смели
Забыть вы мой запрет?»
«Не будь, о княже, гневен!
Твой двор чтоб видеть вновь,
Армянских двух царевен
Отвергли мы любовь!
Зане твоих издавна
Мы любим дочерей!
Отдай же их, державный,
За нас, богатырей!»
Но, вид храня суровый,
А сам в душе смеясь:
«Мне эта весть не нова, —
Ответил старый князь. —
От русской я державы
Велел вам быть вдали,
А вы ко мне лукаво
На промысел пришли!
Но рыб чтоб вы не смели
Ловить в моем Днепру,
Все глуби я и мели
Оцепами запру!
Чтоб впредь вы не дерзали
Следить моих куниц,
Ограду я из стали
Поставлю круг границ;
Ни неводом вам боле,
Ни сетью не ловить —
Но будет в вашей воле
Добром их приманить!
Коль быть хотят за вами,
Никто им не мешай!
Пускай решают сами
В веселый месяц май!»
Услыша слово это,
С Чурилой славный Дюк
От дочек ждут ответа,
Сердец их слышен стук.
Что дочки им сказали —
Кто может, отгадай!
Мы слов их не слыхали
В веселый месяц май!
Мы слов их не слыхали,
Нам свист мешал дроздов,
Нам иволги мешали
И рокот соловьев!
И звонко так в болоте
Кричали журавли,
Что мы, при всей охоте,
Расслышать не могли!
Такая нам досада,
Расслышать не могли!
Ой ладо, диди-ладо!
Ой ладо, лель-люли!
Июнь 1871
Земля наша богата, порядка в ней лишь нет…
БЛАГОРАЗУМИЕ
Поразмыслив аккуратно,
Я избрал себе дорожку
И иду по ней без шума,
Понемножку, понемножку!
Впрочем, я ведь не бесстрастен,
Я не холоден душою,
И во мне ведь закипает
Ретивое, ретивое!
Если кто меня обидит,
Не спущу я, как же можно!
Из себя как раз я выйду,
Осторожно, осторожно!
Без ума могу любить я,
Но любить, конечно, с толком,
Я готов и правду резать,
Тихомолком, тихомолком!
Если б брат мой захлебнулся,
Я б не стал махать руками,
Тотчас кинулся бы в воду,
С пузырями, с пузырями!
Рад за родину сразиться!
Пусть услышу лишь картечь я,
Грудью лягу в чистом поле,
Без увечья, без увечья!
Послужу я и в синклите,
Так чтоб ведали потомки;
Но уж если пасть придется —
Так соломки, так соломки!
Кто мне друг, тот друг мне вечно,
Все родные сердцу близки,
Всем союзникам служу я,
По-австрийски, по-австрийски!
Конец 1853 или начало 1854