Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
Это было уже слишком. Все окна оскалились на Андрея и заржали, хватая железные решетки золотыми от солнца зубами...
И, бормоча несуразицу, Андрей схватил паровоз, поднялся и побежал по лестнице вниз.
20
Вот уж кто порадовался подарку Женечки Букреевой, так это мама Люда. Натура у нее была сорочья, и она питала пристрастие к блестящим, ярко начищенным металлическим вещам. То и дело она подходила к паровозику, установленному на единственной свободной поверхности в номере - на холодильник "Смоленск", и, склоняя голову то к правому, то к левому плечу, умиленно любовалась игрушкой.
- Какая красота! - тихо приговаривала она. - Нет, как сделано, подумать только! Какая красота!
Андрей угрюмо на нее косился. Он, разумеется, не мог рассказать маме Люде обо всех обстоятельствах, при которых ему навязан был паровозик, и потому приходилось терпеть. Мама Люда настойчиво и пристрастно расспрашивала его о том, где был вручен ему этот ценный подарок, какими словами сопровождалось вручение, кто при этом присутствовал и даже какие были у свидетелей выражения лиц. Волнующий рассказ о паровозике она готова была слушать бесконечно и очень огорчалась, что Андрей так неохотно рассказывает.
- Какой ты у меня бурчей! - жалобно говорила она. - Пару слов клещами не вытащить...
Выводы из происшедшего мама Люда сделала решительные и для Андрея совершенно неожиданные: если так - не нужно больше прятаться от Тамары, зачем обижать человека, который сделал нам столько добра?
- Нет за нами никакого следа, - внушала она отцу, - иначе советница вовек бы такого не допустила. Звягин пикнуть теперь не посмеет, поверь, я людей знаю. Что такого мы сделали? Никого не обманываем, никаких правил не переступаем, работаем на совесть - и на тяготы не жалуемся. Мы - честные, порядочные люди, страна оказала нам доверие, и аппарат тоже должен нам доверять. Не может быть у нас с тобой порочащих связей! Погоди, я еще пойду к Букрееву и скажу ему: "До каких пор Звягин будет клеветать на хорошую бабу, кто ему дал право отпугивать от нее людей? Она такая же советская гражданка, как и мы все!"
- Храбрая ты зайчиха, - с сомнением говорил ей Иван Петрович, - а смысл какой? Какая цель?
- Пускай хоть разрешат ей приходить на кинофильмы в офис, это для начала. Потом мальчишечку в школу пристроит. Она, Ванюшка, в долгу не останется.
Намерения эти были прекрасны, но нужно было еще, чтобы о них узнала Тамара, а Тамара перестала заходить в "Эльдорадо" и, видимо, махнула на Тюриных рукой.
Город, однако, был невелик, и однажды вечером, возвращаясь после фильма из офиса, Тюрины повстречали "субару". Первым ее заметил Андрей и если не обрадовался, то, во всяком случае, почувствовал облегчение: постыдные прятки его тоже тяготили.
- Вот твоя, - нарочно грубо сказал он матери, - лягушонка в коробчонке...
- Где, где? - мама Люда завертела головой.
Пока она оглядывалась, Тамара проехала в двух шагах от нее, глядя прямо перед собой со скорбной улыбкой. Мама Люда запрыгала и замахала руками. "Субару", горбясь, доползла до угла, притормозила, помедлила, словно оглядываясь, - и вдруг, вспыхнув, как от счастья, яркими белыми огнями, дала задний ход.
- Где же ты пропадала, голубушка? - спросила мама Люда после первых объятий, поцелуев и слез.
Тамара с упреком посмотрела на мать и ничего не ответила. Она крепко, по-мужски тряхнула руку Андрея и наклонилась к Насте.
- Кто тебя так разукрасил, золотая моя? - спросила она.
- Мама, - ответила Настя. - Меня мурашки покусали, а мама замазала.
- Мурашки? Где же ты на них набрела?
- А в садике, где мы от вас прятались. Мама Люда застрекотала:
- Не слушай ты ее, Тамарочка, не слушай! Болтает невесть что, дуреха нелепая!
- А почему ж вы от меня прятались? - не слушая ее, спросила Тамара Настю. - Разве я такая страшная?
- Нет, вы не страшная, вы хорошая, - простодушно отвечала Настя. -Только Звягин не разрешает с вами водиться. Говорит, у вас плохой репутет.
- Репутет? - смеясь и плача, проговорила Тамара.
- Да глупости она говорит! - Мама Люда так и плясала вокруг Тамары. В садик мы гулять ходили, нельзя же все время сидеть в номере.
- Я все понимаю, Люсенька, - со вздохом сказала Тамара и поднялась. Все понимаю. А девочку надо на пляж вывозить. Окунется пару раз в соленую водичку - и все ее болячки пройдут, лучше всякой зеленки. Вы ж на "Сэнди-бич" еще ни разу не были?
-Да какое там! -жалобно сказала мама Люда. - Возле самого моря живем, а только глазами его и едим, это море.
- Я могла бы вас каждое воскресенье туда возить, это двадцать километров от города. Ваши там бывают, но на культурном участке, где шезлонги и зонтики. А мы выберем дикое место, шашлыки будем жарить, хотите?
- Ой, мамочка, мама! - Настя запрыгала, заплескала руками. - Ну, пожалуйста!
Иван Петрович отнесся к этой идее с большим сомнением:
- Авантюристка ты, Мила! Ну, подумай сама: мне же у Звягина нужно отпрашиваться - или у самого Букреева. А они спросят, на каком транспорте мы туда собираемся.
- А если не отпрашиваться?
- Ну и вышлют в двадцать четыре часа.
- Ты же сам говорил, что за пустяки не высылают.
- А это не пустяки. Милочка. Это нарушение режима.
Настасья слушала этот разговор, сидя на родительской постели и переводя сосредоточенный взгляд с отца на мать и обратно. В номере стояла влажная духота, лицо девочки, отекшее и болезненно лоснящееся, казалось старообразным и вызывало тревожное представление об иконах и церковных свечах.
- Неправда это все, - вдруг тихо, но очень убежденно сказала она.
- Что неправда, дочка моя? - повернулась к ней мама Люда.
- И не дочка я тебе, и не Дюймовочка, - отвечала Настасья. - Я Бельмовочка, вот кто я. И Дерьмовочка, я знаю.
- Слушай, мать, - вмешался Андрей, - она сейчас непечатно выражаться начнет.
- И начну! - сказала Настасья.
И начала. Право, жутко было слушать, как иконописный ребенок изрыгает богохульства и мерзости, которые в семье Тюриных не произносились никем и никогда: общение с Иришкой Аникановой принесло обильные плоды. Ужас и оцепенение родителей, видимо, напугали девочку, потому что она вдруг умолкла, уткнулась в колени матери и безутешно зарыдала. Успокаивать ее пришлось почти до утра...
И вопрос о выезде на море был решен.
В первое же воскресенье в семь часов утра выехали. "Субару" могла вместить хоть десять человек. В кабине рядом с Тамарой ехали мама Люда и Настя, сзади, под тентом, на мягких, пускай драных диванчиках сидели мужчины: Иван Петрович, Андрей и Руди.
Дорога на "Санд-бич" была хорошая, асфальтированная, под эвкалиптами, среди цветущих олеандров. Синь морской воды весело проглядывала за деревьями, то был еще не океан, а узкий пролив между материком и островами. Но вот распахнулась оливковая в белых шапках валов пустыня открытого океана, и даже небо над ним было не голубое, а светло-зеленое.
Свернули с шоссе, поставили машину в тени под кустами, чтоб не перегрелась для обратной дороги. Выгрузили мангал, связку шампуров, бидон с замаринованным мясом, мешок легкого и звонкого древесного угля. Еще в неисчерпаемой "субару" оказались складные стулья и складной же алюминиевый стол, все старенькое, пользованное, но добротное.
- Раньше мы с Жорой каждую неделю сюда приезжали, - сказала Тамара. И Линдочку брали с ее молодежной компанией. На трех машинах, с кассетчиком...
Тамара говорила по-русски очень чисто, но некоторые слова, усвоенные ею уже на чужбине, никак ей не давались. Кассетный магнитофон она называла "кассет", а когда ее поправили - стала говорить "кассетчик". Слово "кассетник" она почему-то произнести не могла.
Пока взрослые разбивали лагерь, Андрей повел Настю к воде. Руди двинулся было за ними, но передумал и с неестественным азартом принялся гонять по песку Настин мяч.
"Ну и черт с тобой" - подумал Андрей, оглянувшись.
Он посадил сестренку на плечи и осторожно, бочком к прибою, стал заходить в воду. Когда ему было по под мышки и худые Настины ноги уже бултыхались в воде, океанские валы вдруг перестали быть опасны, они гремели за спиной, ближе к берегу, а здесь колыхалось корыто тихо и ласково вогнутой воды, но зато песок под ногами стал вкрадчиво жидким и поплыл в разные стороны. Встревожившись, Андрей развернулся спиной к океану, но тут меж лопаток ему звонко ударила волна, Настю подшлепнуло так, что она чуть не перелетела через его голову, а вода, внезапно поднявшись, оказалась у Андрея выше бровей. И в это время все вокруг отхлынуло, мощно потянуло прочь от берега, и Андрей, отфыркавшись и с удивлением обнаружив себя стоящим всего лишь по пояс в воде, почувствовал, что он то ли пятится, то ли падает навзничь - с Настасьей на загорбке. В голове у него пронеслась мысль, что если это случится, то Настасья разожмет руки, и ее унесет в открытый океан. Преодолевая сопротивление воды, Андрей наклонился вперед. Тут новый вал подтолкнул его в спину, и он, с трудом переступая ногами в плывущем навстречу донном песке, пошел по грудь в кипящей белой пене.
