Николай Лесков - Рассказы кстати
Барятинский опасался только того: не посадил бы его хозяин на первом месте и не стал бы подавать много шампанского да потчевать. Но все эти опасения были совершенно напрасны: смотритель и за столом показал столько же приятного такта, как и во все предыдущие часы, которые князь провел в его доме.
Стол был накрыт щеголевато, но просто; в зальце, очень просторном, сервировка опрятная, но скромная, и зажжены два черные чугунные канделябра прекрасной французской работы, в каждом по семи свечей. А вино стоит хороших сортов, но все местное, — но между ними толстопузенькие бутылочки с ручными надписями.
Это — наливки и водицы разных сортов и превосходного вкуса, и малиновые, и вишневые, и из крыжовника.
Стал смотритель гостей рассаживать и тоже опять показал свою ловкость: не повел князя в конец стола к хозяйскому месту, а усадил его, где тот сам хотел, — между адъютантом князя и прехорошенькой дамочкой, чтобы было фельдмаршалу с кем сказать и короткое слово и любезностями к приятному полу заняться. Князь с дамочкой сразу же очень разговорился: он интересовался, откуда она, и где воспиталась, и какое в таком далеком уездном городе находит для себя развлечение?
Она ему на все его вопросы отвечала очень смело и без всякого жеманства и открыла, что больше всего, будто, чтением книг занимается.
Князь спрашивает: какие она книги читает?
Она отвечает: Поль-де-Кока романы.
Князь засмеялся:
— Это, — говорит, — веселый писатель, — и спрашивает: — Что же вы именно читали: какие романы?
Она отвечает:
— «Кондитер», «Мусташ», «Сестра Анна» и прочие.
— А своих русских писателей не читаете?
— Нет, — говорит, — не читаю.
— А почему так?
— У них мало светского.
— А вы любите светское?
— Да-
— Почему же это так?
— Потому, что мы о своей жизни сами всё знаем, а то интереснее.
И тут говорит, что у нее есть брат, который сочиняет роман из светской жизни.
— Вот это любопытно! — сказал князь. — Нельзя ли хоть немножко видеть, что он там пишет?
— Можно, — отвечала дама, и на минуточку встала и принесла небольшую тетрадку, в которой Барятинский, взглянув только на первую страницу, и весь развеселился и подал ее Фаддееву, сказавши:
— Посмотрите, как бойко начато!
Фаддеев посмотрел на первые строки светского романа, и ему стало весело.
Роман начинался словами: «Я, как светский человек, встаю в двенадцать часов и утреннего чаю дома не пью, а езжу по ресторанам».
— Чудесно? — спросил Барятинский.
— Очень хорошо, — отвечал Фаддеев.
В это время все развеселились, а хозяин встал, поднял вверх бокал с шипучим цимлянским и говорит:
— Ваша светлость, прошу вашего позволения, ко всеобщему и моему удовольствию, в сей драгоценный для меня день дозволить мне изъяснить: кто я такой, и откуда и кому всем, чтó имею к своему благоденствию, обязан. Но не могу я этого изложить в хладном слове человеческого голоса, так как я учен на самые мелкие деньги, а разрешите мне во всем законе моего естества при всех торжественно испустить глас природы!
Тут уже настало время самому фельдмаршалу сконфузиться, и он до того смешался, что нагнулся вниз, будто хотел салфетку поднять, а сам шепчет:
— Ей-богу, не знаю, что ему сказать: что это он такое спрашивает?
А дамочка, его соседка, щебечет:
— Не бойтесь, разрешайте: уж Филипп Филиппович дурного не выдумает.
Князь думает: «Э, была — не была, — пусть испущает голос!»
— Я такой же гость, — говорит, — как и все прочие, а вы хозяин — делайте, что вы хотите.
— Благодарю всех и вас, — отвечает смотритель и, махнув головой Амалии Ивановне, говорит: — Иди, жена, принеси, что ты сама знаешь, собственными твоими руками.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Амалия Ивановна вышла и идет назад с большою, ярко отполированною медною валторною, и подала ее мужу; а он взял, приложил трубу к устам и весь в одно мгновенье переменился. Только что надул щеки и издал один трескучий раскат, как фельдмаршал закричал:
— Узнаю, брат, тебя, сейчас узнаю: ты егерского полка музыкант, которого я за честность над плутом интендантом присматривать посылал.
— Точно так, ваша светлость, — отвечал хозяин. — Я вам этого напоминать и не хотел, а сама природа напомнила.
Князь обнял его и говорит:
— Выпьемте, господа, все вдруг тост за честного человека!
И изрядно таки выпили, а фельдмаршал совсем выздоровел и уехал чрезвычайно какой веселый.
Впервые опубликовано — журнал «Осколки», 1883.
Примечания
1
Граф Егор Францович Канкрин род. 1774 г., состоял генерал-интендантом в 1812 г., а с 1823 года министром финансов. Умер в 1846 г. Был отличный финансист и известен также как писатель; писал на немецком языке. (Прим. Лескова.).
2
Здесь: побренчать (нем.).
3
с распростертыми объятиями (франц.).
4
Дитя мое (франц.).
5
Имена героя и героини я ставлю не настоящие и фамилии их не обозначаю. От этого изображение эпохи и нравов, надеюсь, ничего не теряет. (Прим. Лескова.).
6
Спасибо, дитя мое (франц.).
7
подноса (франц.).
8
прощайте, мое дитя (франц.).
9
до свидания, господин N — ов (франц.).
10
жалкое бренчанье (франц. и нем.).
11
Мой ангел (франц.).
12
«бывшей» (франц.).
13
интимный вечер (франц.).
14
Ваше сиятельство! (франц.)
15
конце концов (франц.).
16
подобное подобным лечится (лат.).
17
радуется (лат.).
18
меткое слово (франц.).
19
психический признак (франц.).
20
Я Бога не хочу, я не чую неба,
Я на небо не пойду… (польск.).
21
О да! (англ.)
22
Вот это действительно правда (франц.).
23
все это правда (франц.).
24
господин Равель (франц.).
25
Никанор (Клеменьевский) был митрополитом новгородским и с. — петербургским с 20 ноября 1848 г. по 17 октября 1856 г., когда умер. Его заместил с 1 окт. того же года в. — пр. Григорий (Постников), ум. 17 июня 1860 г. (Прим. Лескова.).
26
Высокопреосвященный Михаил (Десницкий) был митрополитом новгородским и с. — петербургским с 25 июня 1818 г. по день своей смерти, 24 марта 1821 года. (Прим. Лескова.).
27
Муравьевых было пять братьев: Александр — бывший декабрист и впоследствии ссыльный, а потом губернатор и сенатор — Михаил (Виленский), Николай (Карсский), Сергей, служивший где-то в небольших должностях, и общеизвестный Андрей Николаевич, которого называли «вселенским». Он был «друг всех патриархов» и «эпитрон». Часть свою из наследства отца Андрей Н. отдал брату своему Александру, а сам жил на Троицком подворье, в прекрасном, впрочем, помещении, которое даром предложил ему покойный митрополит московский Филарет (Дроздов). (Прим. Лескова.).
28
Вот клички некоторых других «муравьевских прихожан»: Эвальд назывался «Аз и Ферт», Мазовской — «Кукушка», Вагнер — «Корнет-хохол», Шаховской — «Колокольчик», Абамелик —«Зосима и Савватий». Дамы тоже имели клички. Пажи и берейторы назывались общим именем «сен-сиры», но степенью расположенности они пользовались у Муравьева неодинаковою. В числе ласкаемой Андреем Николаевичем молодежи («сен-сиров») были тогдашние юнкера Шереметев и братья Алексей и Петр Ахматовы, из которых один потом был обер-прокурором св. синода. (Прим. Лескова.).
29
Андрей Николаевич Муравьев писал золотым пером, которое было ему поднесено его почитателями, с надписью: «перо Муравьева». Куда оно делось — неизвестно. Писал он всегда прескверно и потому предпочитал диктовать. (Прим. Лескова.).
30
Если Андрей Николаевич приходил в церковь Пантелеймона перед начатием ранней обедни и видел, что священник готовится начинать литургию один, без диакона, которого Муравьев уже знал за человека ленивого к молитве, то Андрей Николаевич тотчас же просил батюшку «подождать», а за диаконом посылал сторожа с приказанием «поднять его с постели». Сторож шел и исполнял поручение так успешно, что диакон приходил очень скоро и служил с благоговением. (Прим. Лескова.).
