Роман Солнцев - Полураспад
- Со мной едут: Левушкин-Александров... - В зале раздалось "ура!" Его лаборант Володя Нехаев... - Он перечислил около десяти человек, в том числе и Артема Живило, и Женю Коровина, и Вебера с Таней, любимых аспирантов Алексея Александровича. - Но это не все! Моим полномочным представителем здесь остается Кунцев Иван Иосифович. Мы сделаем ваш - наш! - институт филиалом преуспевающего университета в Бостоне! На договорах со мной будут работать: Марданов Вадим Владимирович, Муравьева Анна Константиновна, Золотова Елена Сергеевна... - По мере чтения списка в ресторане наступала полная тишина. Белендеев перечислил практически всех, кто сидел.
Получалось, что отныне весь Академгородок будет работать на него. Спрыгнул со сцены и поднял бокал:
- За наши успехи! За наши Нобелевские премии!
- За успехи! - поддержал кое-кто Белендеева. Но многие почему-то неловко переглядывались и молчали. Словно протрезвели.
"А потому что стыдно, - вдруг сказал себе Алексей Александрович, и кожа на его лице словно замерзла. - Нет, милые... Нет!"
- Алексей Александрович хочет сказать! - зашумели вокруг, увидев его поднятую руку.
- Я, собственно, хотел сказать... - Он медленно встал, стараясь больше не задеть стола (вызвав этим смех), тронул свой нос, и аспиранты, ожидая шутки, засмеялись. - Я, пожалуй, не поеду.
- Что?! Что он сказал?! - ахнул издали Белендеев и побежал к нему меж столами. - Ты что, Алеша?!
- Не поеду.
- Да он шутит! - Белендеев схватил его за длинную руку. - Леша! "Алеха жарил на баяне!.." Или ты пьян?! Очнись, милый! Ты будешь там наш мозговой центр... один из номинаторов фонда...
Алексей Александрович, хмурясь, оторвал руку, ничего не ответил и, сунув кулаки в карманы пиджака, опустился на стул. Белендеев тут же подсел рядом:
- Я же тебе отдаю на первых порах половину своего дома. Тысячу зеленых в месяц... - В ресторане стало очень тихо. - Ну что, что ты такое придумал? - сердито шептал Мишка-Солнце. - Ты же был согласен! Газеты вон пишут...
Алексей Александрович, как будто оправдываясь, пробормотал:
- Чтоб мы очнулись, видно, нужно публичное оскорбление. Весь этот список слышать... Короче, нет.
В зале наконец зашумели:
- Он серьезно?
- Или котировки хочет поднять?
- А куда выше?
- Но если он не поедет... А, Вадим Владимирович?
- Ну не поедет - так не поедет. Что ж теперь, проклятье!
Белендеев, озираясь, бросая растерянные улыбки вправо-влево, тихо увещевал народ:
- Да успокойтесь, он шутит! - И, обняв Левушкина-Александрова, сказал в самое ухо: - Или что, Алексей? Тебя там сломали?
Золотова пробасила:
- Он струсил. Его государство опустило.
- Все за вас болели! - донесся юношеский голос. - Ваши гневные слова в адрес властей предержащих доходили до нас. Вам верили...
- И вот выручили из черных лап! - подхватил Белендеев. - А ты? - Он дудел рядом, как осенняя муха, продолжая время от времени посылать вокруг, как луч света, ободряющую улыбку.
Левушкин-Александров отодвинулся, вытер ладонью ухо.
- Что ж теперь, снова туда напроситься, чтобы вы мне поверили?
- Если хочешь красиво выглядеть перед правительством, то давай, нищенствуй, живи тут... А если хочешь науку двигать вперед, она вне наций, она от гения... Не твои ли слова?
- Но продаваться не намерен! И никому не советую.
- А как же Сагдеев? Ты им восхищался. Или по одному можно уезжать, а вот так - сработавшейся командой - уже преступление? - Белендеев оглянулся и еле слышно добавил: - А как же Галя Савраскина? Ведь ждет! Я сделал для этого все!
Левушкин-Александров, меняясь в лице, молчал.
- Алекс, ты сам не знаешь, что говоришь.
- Может быть. Воля твоя.
- Ну, ты даешь! "Но я умру под этими березами..." - ядовито пропел Белендеев.
- Может быть.
Мишка-Солнце вскочил, хлопнул себя по лбу:
- Они с ним что-то сделали! Они, наверно, тебе вкололи транквилизаторы... И ты сейчас уже не тот? Как, помните, после аварии Ландау уже был не Ландау!
- Но тот хоть понимал, что он уже не Ландау, - сказал кто-то из молодых. - А этот не понимает.
"Кто это сказал? Иркин? Редкая скотина. Хорошо бы уехал".
- Не понимаю, - согласился, медленно вставая, Алексей Александрович . - Потому что я все тот же... До свидания, господа.
- А нам-то как быть? - воскликнул умница Генрих Вебер. - Таня, почему молчишь? Что нас тут ждет, Алексей Александрович?
Сидевшая возле него Таня Камаева во все глаза смотрела на своего руководителя. Она видела, что он решился, а ведь Алексей Александрович не тот человек, который просто так меняет решение.
- Да, да... - загалдели молодые парни. - Сидеть тут за шестьсот рублей, изображать мыслительную деятельность... Нет же работы.
Белендеев попытался остановить шум:
- Я, я вам дам работу!
Но они хотели услышать Алексея Александровича. Тот остановился у дверей, и люди услышали его дрогнувший голос:
- У меня нет ничего. Единственное, что я могу, - отдать вам свою зеленую тетрадку. - Кстати сказать, к его возвращению на работу в лаборатории на своем месте стояли и кейс, и "жесткий диск" со всеми прибамбасами, и тетрадка лежала. - Там идей хватит многим... Я не смог осуществить по причине недостатка времени, а может, бездарности. Есть весьма денежные проекты - клянусь хлорофиллом! Даже при нашей тупой политике, если их раскрутить... Но раздам при одном условии - вы остаетесь. Хотя бы вот вы - Артем, Генрих, Таня, Женя, Володя... Остальных не имею права упрашивать. Но я уверен: не может Академгородок, давший стране столько гениев, превратиться в круглый ноль.
Белендеев облапил его на выходе, он понимал, что вся затея рушится. Подпрыгивая, что-то шептал Алексею Александровичу, но тот не слушал. В голове у него гремел гул, только на этот раз веселый, - так бывает в весеннем березовом лесу, с первыми птицами и первым теплым ветром. Он все-таки сказал им. Хватит плыть по течению.
В ресторане поднялся гомон, как в школе у младшеклассников. Тут еще и саксофонист, подмигнув Шурке, заиграл соло блюз.
Анна Муравьева сидела, насупясь, и ничего не говорила. Золотова хрипло хохотала: втайне она радовалась, что Мишка-Солнце проиграл. Кунцев и Марьясов тонко улыбались друг другу - они-то ничего не теряли. Если такие, как Левушкин-Александров, остаются...
Все знали о знаменитой тетрадке Алексея Александровича. Понимали, что предложения его многое значат. Но как же подписанные с Мишкой-Солнцем договора? Как поговаривали, каждый получил кто по триста, а кто и по пятьсот долларов аванса... А сам Левушкин-Александров на какие шиши собирается существовать? Или просто так брякнул - и моя хата с краю? Он-то не пропадет - талантливый... Однако ведь и честный. Еще в студенческие времена многим просто дарил мысли, оригинальные решения... за конфеты, которые тут же, смеясь, отдавал однокурсницам...
Нет, он не бросит коллег. Но все же как, как он собирается спасать Академгородок? Знает ли сам?
Алексей Александрович нервно обнял Белендеева и ушел.
Банкет был сорван. Пир побежденных сорван.
30
Дома Алексея Александровича ждала старуха-мать. И телеграмма от Гали Савраскиной: ЖДУ.
- Мам, - сказал он. - я вас не брошу.
Ангелина Прокопьевна заплакала и прижалась к сыну, к его животу такой высокий у нее сын. Он сморщился - еще ребра ныли, - но она не помнила этого да и не должна помнить...
О чем же она плакала? О вечной несвободе сына? Она же знала, что он любит Галю. Или она плакала о том, что не может помочь ему, честному и странному, выросшему под потолок, весь в отца, тихо-яростному человеку?.. Она бы сама сейчас не объяснила.
За окном уже царила новая осень, мела по каменной городской земле новыми листьями, которые в стихах сравнивают с золотом, однако это золото имеет цену только раз в году, пока радует глаз... Но, с другой стороны, они гниют и становятся теплой крышей в лесу и в садах для множества крохотных существ, у которых тоже есть глаза, сердце и свой язык, который мы когда-то понимали и, может быть, когда-нибудь снова поймем...
Митьки дома нет. Наверное, со своей девочкой в кино. Интересно бы знать, какое кино они смотрят? И если скажут, как вчера, что смотрели "Девять дней одного года", верить ли?..
И всему тому, что я сам говорил в Доме ученых час назад - верить ли? Так ли я думаю действительно? Почему щемит горькая мука душу? Что с нами? Куда нам плыть, как спросил однажды Пушкин...
Громада двинулась и рассекает волны...
А еще птица-тройка скакала по белому свету, восхищая нас....
А может, и нет ничего - ни корабля, ни тройки, лишь тайга с вековыми нетающими даже летом залежами льда по оврагам... Есть земля, набитая золотом и нефтью, и мы тут стоим, мелкие, робкие люди, недостойные этой сказочной земли, потому она и продана на наших глазах - кажется, вся с потрохами - говорящим по-русски жуликам с видом на жительство в дальних странах... И нам тут уже делать нечего. Изображать патриотизм? Какой патриотизм? С любовью вот к этой гнилой березе, на которой дети хотели покачаться, а она рухнула и придавила соседскому мальчишке ногу? Что делать?
