Ал Разумихин - Короткая жизнь
Действительно, нас вели к церкви. На площади лежало около пятидесяти трупов, страшно обезображенных; у одного выколоты глаза, у другого отрезаны уши, руки, ноги и т. д. Рядом с ними лежала женщина, еще полуживая, метавшаяся в предсмертной агонии и державшая в руках голову убитого около нее ребенка... Наконец мы прошли эту площадь и повернули за угол. Там Адил-паша находился около пушек, разрушавших церковь. Заметив нас издали, он послал нам навстречу какого-то офицера, который сказал что-то солдатам, и они повели нас обратно. По дороге возле одного забора лежала женщина с отрубленной головой, а ее шестимесячный ребенок сосал у нее грудь... Заметив это, один из солдат захохотал и, повернув ружье, проколол ребенку живот; несчастный младенец перестал плакать... Пройдя еще несколько переулков, нас остановили перед одним богатым домом, принадлежавшим Петру Дудакову, все семейство которого было зверски убито. Там жил теперь Афыс-паша. Когда нас привели к нему, то бывшие с нами дети, по совету своих матерей, поклонились ему в землю и стали целовать полу его кафтана. Тогда великодушный паша произнес: "Я вам дарю жизнь, потому что вы очень бедны". После сего он приказал солдатам отвести нас к "другим", и они немедленно повели нас обратно. Через несколько минут нас впустили на один двор, где было заперто девять тысяч женщин и детей и немного мужчин. Половину этого числа составляли поселяне окружных деревень, искавшие во время восстания спасения в Панагюриште. Войдя на двор, мы уселись вместе с другими, ибо ноги уже отказались служить. Здесь все сидели неподвижно и безмолвно, только по временам раздавались глухие стоны раненых и невинные крики младенцев. Лица у всех были бледны, загорелы и покрыты пылью; тусклые глаза то и дело возводились к небу, а из груди вырывались немые вздохи.
Спустя несколько часов ко мне осторожно подошла одна старушка и сказала, чтобы я не сидела рядом с матерью, а отошла бы на другое место, ибо одна женщина, которая меня хорошо знает, отправилась по приказанию паши отыскивать меня по городу вместе с солдатами. Я послушалась совета старушки и вместе с нею пробралась на другой конец двора, где одна поселянка переменила со мною часть своей одежды, а старушка замарала у меня лицо отысканным ею углем. Не успели мы это окончить, как во двор взошла вышеупомянутая женщина с десятью-двенадцатью солдатами. Но хотя она и искрестила двор несколько раз по всем направлениям, ей не удалось узнать меня. когда же она разыскала мою мать, то солдаты начали ее расспрашивать: есть ли у нее дочь и где она находится? Мать отвечала им, что я погибла вместе с отцом и теперь, следовательно, нахожусь на том свете. Они ей поверили и удалились. На этом дворе мы находились три дня и только два раза получили по небольшому куску хлеба.
В это время пожар все еще продолжался. Войско тщательно обыскивало все дома и строения. Сам Афыс-паша ходил повсюду с солдатами и, отыскивая деньги, рылся по сгоревшим домам, по сараям, погребам, конюшням и колодцам. После этого обыска в недавно цветущем городе не осталось ни одного пиастра, ни одного платья, ни одного горшка. 300 повозок увезли все в соседние турецкие деревни. Материальные убытки нашего города простирались до 30 миллионов пиастров (2 миллиона рублей), не включая в это число до 400 сожженных домов и до 2 тысяч людей убитых. Обе церкви, оба мужских училища, все лавки и магазины, наконец, все лучшие дома в городе обратились в мусор и пепел.
После этой катастрофы участь нашего города постигла и все окружные деревни. В это время исчезла и чуть ли не единственная во всей Болгарии редкость - церковь в деревне Мечка, оставшаяся от времени болгарского царства, сооружена в девятом веке.
После трехдневного ареста, на шестой день убийств, грабежа и пожаров, нас выпустили на свободу. Тогда же было объявлено прощение и позволение вернуться домой тем, кто прятался в горах; но несмотря на это, у заставы всех поголовно обыскивали и подвергали побоям. Первым делом освобожденных из-под ареста было погребение убитых, потому что атмосфера была невыносимая до крайности.
Наш дом остался цел и теперь должен был приютить мою тетку, у которой погорело все. Все мои маленькие братья и сестры остались живы; их привела домой одна наша соседка, вместе с которой они находились на том же дворе, где и мы. В доме было сохранено только около четверти оставшейся муки, а все остальное исчезло. Возвратившись домой, я боялась выходить не только на улицу, но и во двор. Поводом к этому послужило то, что несколько солдат еще в первый же день навестили наш дом, но, не отыскав желаемого, удалились, не говоря ни слова. После этого они перестали беспокоить нас, и мы стали думать, что они обо мне забыли, тем более что некоторые из наших соседей как-то узнали, что я осталась жива. Но спустя двадцать пять дней в наш дом неожиданно нагрянули десять солдат и двое из наших горожан. Так как мне не удалось спрятаться, то они, подошедши, попросили, чтоб я последовала за ними, так как бинбаши, в это время еще оставался один полк в городе, желает меня видеть и о чем-то расспросить. Услышав эти слова, моя мать заплакала, ибо полагала, что меня взяли с тем, чтобы убить; но я вместе со своими соотечественниками постарались убедить ее, что ничего дурного не будет. Однако по дороге я сама стала сомневаться в этом.
Мне невольно вспомнились слова, произнесенные еще задолго до восстания другом моего покойного родителя. Я живо себе представила его глубокомысленное молчание во время моего рассказа о насильственно исторгнутом у меня согласии сшить болгарское знамя и потом сказанные им с глубоким вздохом слова: "от турок придется тебе пострадать". Теперь я поверила, что это не простые слова, а настоящее пророчество, которое исполнится во всех своих подробностях. Мне невольно вспомнились рассказы о турецких тюрьмах со всеми их ужасами... пожизненное заключение... и меня тотчас объял какой-то необыкновенный страх: руки и ноги тряслись, сердце громко стучало и стремилось вырваться наружу, кровь с шумом проносилась по всему телу, в глазах совершенно потемнело, и я упала на землю... Через несколько минут оба моих соотечественника помогли мне подняться на ноги и смотрели на меня испуганными взглядами. Солдаты шли безмолвно и не понуждали меня ускорять шаги. Я постепенно приходила в себя и стала мириться с предстоящими испытаниями... Однако тюрьма и медленная смерть все же казались мне жестоко мучительными. Я стократ стала сожалеть о том, что мне не пришлось умереть еще тогда, вместе с отцом, ибо та смерть была легкая и скорая, безо всяких душевных волнений и телесных мучений; притом там меня прямо ожидал венец болгарских мучеников и мучениц. И скажут некогда будущие поколения: "Она умерла за болгарское имя и свободу". А теперь приходилось изнывать где-нибудь в тюрьме и окончить жизнь позорною смертью, не будучи никем замеченной... А мать, эта нежная и любящая мать, и без того горем убитая женщина? За что она должна выносить этот постоянный страх, эти жгучие страдания? Нет, надо постараться умереть, решила я, надо покончить разом, чтобы не отравлять по крайней мере невинные воображения малолетних братьев и сестер!..
В это время мы подошли к конаку. На диване полулежа сидели бинбаши и мидюр, покуривая длинные чубуки. Они внимательно смотрели на меня несколько минут, а потом бинбаши обратился ко мне с таким вопросом:
- Ты ли носила знамя?
- Достославный вельможа, - ответила я. - Я училась всем наукам и читала все книги, я хорошо знаю девятую заповедь нашего закона и поэтому скажу тебе настоящую истину: да, я его носила.
Этот ответ, как и следовало ожидать, ему не понравился. Турки никогда не любят прямого признания, так как оно скорее ведет к разрешению дела и отнимает у них возможность подвергнуть подсудимого пыткам"...
Счастлив народ, имеющий таких женщин! Тонка Обретенова, Райна Георгиева, Наталья Каравелова, Венета Ботева, Йорданка и Величка Добревы великие дочери великого народа!
Короткая жизнь, необыкновенные и удивительные приключения
Павла Петровича Балашова, российского помещика, ставшего свидетелем
и участником исторических событий и решившего письменно запечатлеть их
для последующих поколений. Написано им самим
(Окончание)
Шла вторая неделя мая. Полыхало зеленое пламя весны, теплой, ликующей, раскручивались на деревьях молодые листочки. Под вечер одного из дней зашел я к Судзиловскому. Здесь находилась штаб-квартира отряда, с которым Ботев собирался вернуться на родину.
Чаще всего я видел там одни и те же лица. Но мелькали среди них и люди, которые появлялись и исчезали, как в калейдоскопе; не все отвечали требованиям Ботева, он подбирал бойцов в отряд, как в гвардию.
Четники сидели на полу, на диванах, поджав ноги под себя. Сизое облачко висело поверх голов хышей. Кто курил, кто потягивал винцо прямо из горлышка бутылей, стоявших тут же под рукой. Они очень походили на грачей, спустившихся во время перелета на межу и о чем-то между собой совещающихся. Не по доброй воле скитаются.
