Дмитрий Стахов - Арабские скакуны
- Нет, что вы! Ни в коем случае! Я со своей страной, я с ней всегда...
- Вот тебя как-нибудь примут за боевика, а ты всего лишь приехал в село у детей контрольные работы по математике проверить, всех учителей там поубивали, всадят в тебя несколько пуль, а потом выбросят из вертолета, вот ты тогда и поймешь, с кем ты навсегда! - произнес сверху кривопалый. -Поймешь, да поздно будет. Ох, поздно!
- Не обращайте внимания! - понизив голос сказал худой. - Это у нашего уважаемого сокамерника видения, видения наяву. Это учитель одной из наших средних школ, его взяли на торговле наркотиками, сам он наркоман, ему кажется, что...
- Да? Ему кажется... - я привстал, попытался разглядеть лежавшего, но мешал свет лампы. - Но совсем недавно я слышал нечто похожее, только рассказанное как бы с другой стороны...
- Я так и думал, - сказал худой и, дернув меня за куртку, заставил сесть. -Так и думал! Все вокруг заражено этими бреднями! От них уже некуда деться! Давайте о другом! Давайте?
- Ну давайте, давайте! - сказал я, взял спички из кафе "Куполь", откусил кончик сигары, раскурил. - Давайте, что вы замолчали?
- Хорошо! - худой, получив разрешение, замолотил языком. - Вот меня задержали, как и вас, по ошибке. Вы, я вижу, раздосадованы, нервничаете, наверняка пытались что-то доказывать, пытались объясниться. Так?
- Нет, ничего я не объяснял. И не спорил. Просто я не согласился подписать протокол или как там это называется...
- А я со всем соглашался. Я все принимал как должное. Ведь время все расставит по своим местам, во всё внесет ясность. И потом их ошибка - это моя ошибка, когда ошибаются они, ошибаюсь я, потому я - это они, и наоборот. Понимаете?
- Ну, конечно, - дым длинной сигары был удивительно ароматен, я курил ее, а не она меня, не каждое взаимодействие было оборачиваемо, далеко не каждое. Они - это я, я - это они. Ох ты, говнюк! И я сказал худому, что, несмотря на свой патриотизм и лояльность, я, видимо, все-таки не так глубоко интегрирован, не так полно включен в окружающее, чтобы в окружающем и окружающих видеть себя, в себе - окружающее и окружающих.
- Я очень рад, что вы это сказали, - обрадовался худой. - Вы сказали это потому, что вы понимаете ход моих мыслей, понимаете мою логику. Пусть даже вы в чем-то и несогласны, я же чувствую, что несогласны. Но мне важно понимание. Улавливаете разницу. Согласие и понимание. Понимание и согласие. Мне, увы, приходится слишком часто сталкиваться с непониманием. Даже не с непониманием, а - с нежеланием понимания. Перед моими аргументами выстраиваются не противоположные, не иные аргументы. Передо мной выстраивается стена. А со стеной говорить невозможно!
- Вы правы, вы правы, - сказал я. - Со стенами говорить действительно невозможно. Но, скажите, почему все-таки вас задержали? Почему вы здесь сидите? По подозрению в чем?
- Тут недавно было совершено очень дерзкое ограбление. И со слов свидетелей был составлен фоторобот подозреваемых. А один из фотороботов оказался похожим на меня. Или я оказался похожим на фоторобот. Но все в свое время выяснится, все станет на свои места. Я в этом уверен. Просто иначе не может быть!
- То есть верите в конечную гармонию?
Худой посмотрел на меня с интересом.
- О гармонии я бы все-таки не говорил. Согласитесь - она недостижима. Но я верю в вечное к ней приближение. По шажку, по полшажочку. Я еще сигаретку возьму?
- Берите! Берите-берите. Выкурим всё! - я постучал по верхней койке. Эй! Учитель! Сигаретку?
Мне не ответили. Хорошо... Я понимаю, понимаю. Я задержал во рту сигарный дым, потом медленно выпустил его горячей тонкой струей и сказал:
- Меня не привлекает постепенное приближение. Мне бы хотелось обладания, полного, сразу.
- Я через это уже прошел, - кивнул худой. - Для меня это пройденный этап. Полного обладания я больше не желаю, оно меня, скорее, пугает.
- А что именно ограбили? Я про то ограбление, по которому вас арестовали. Частное имущество, личное? Государственное?
- Собственность смешанного характера. Акционерное общество с большой долей федерального участия. Грабители не смогли открыть сейф и вытащили его в проломленную стену. Но главное - они унесли два компьютера и в одном имеется совершенно секретная информация. Государственного значения. И, представляете, сижу я дома, смотрю телевизор, местный канал, по которому как раз и говорят об ограблении, а в дверь мою звонят, я открываю - и на тебе! Захват, наручники... Но - разберутся, разберутся... Мое дело - дело простое, а вот ваше... - он вздохнул. - Ваше дело крайне серьезное!
- Мое? Дело? - мне не нравилось само слово "дело", будучи произнесенным в этой камере предварительного заключения, оно вызывало не самые приятные ассоциации. - На меня нет никакого дела! Я ничего не совершил, на меня не составляли фоторобот! Я прилетел за телом сына, а почему его убили, кто его убил - вот это и может составить дело, настоящее дело, учитывая, что мой сын...
Я замолчал. Следовало закончить фразу, но я не знал - как. Мой сын, кем он был? Что я мог сказать худому? Я многое чувствовал, но выразить этого не мог, не находил слов нужных, соответствующих.
- Это такая боль! - проговорил я.
- Да, - кивнул худой. - Это ужасно! Какое варварство! В людях столько нетерпимости, столько злости. Ну, приехал молодой человек со своими друзьями, начали хозяйствовать, развели коров, кур, начали огородничать. Так нет, им вставляют палки в колеса, их подозревают в каких-то страшных грехах, им приписывают что-то чудовищное. Знаете, что тут говорили про вашего сына и его друзей?
- Что? - спросил я. - Что про него говорили?
- Будто это садистская секта, где предаются извращениям, в том числе половым, где будто истязают тех, кого ловят ночью на улицах, а потом убивают, из мяса делают котлеты и продают в кафе. А вашему сыну принадлежали небольшое кафе-мороженое да вегетарианский ресторан. Единственный в регионе, кстати. И какие котлеты, позвольте вас спросить? Да, спросите, спросите! - худой вдруг начал нервничать, его глаза возникали из тени, загорались огнем, с ним надо было держать себя осторожно. Спросите меня о котлетах!
- Я?
- Вы! Вы! Спросите!
- Я? Ну, хорошо... Спрашиваю! Что там с котлетами, а?
- Никаких котлет не было и в помине! Да! Ни в одном из заведений вашего сына не подавали мясного! Ни в одном! Но стоило сказать об этом распространителям слухов, как они тут же говорили, что котлеты продают не в кафе, а в кулинарию, которая в торговом центре и которая вашему сыну не принадлежала! Да! Директору торгового центра пришлось даже специально выступать с опровержением, показывать производство котлет, показывать холодильник с коровьими тушами, мясорубки, фарш. Правда, это было уже после смерти вашего сына, не далее чем вчера, это как бы снимало часть слухов, постфактум, но погиб-то он под знаком котлет. Все-таки люди странные существа!
- Я согласен. Они очень странные, - в худом было что-то особенное, с ним хотелось поделиться, хотелось быть с ним откровенным. И я сказал:
- Неизвестно чего от них ждать. Ждешь добра, получаешь гадости, ждешь гадостей, тебе целуют руки...
- Вам целовали? - быстро спросил худой. - Хотя - да, понятно почему. Вы его отец! А мне никогда не целовали рук, передо мной не становились на колени. Вы когда-нибудь кому-нибудь дарили фотографии с дарственной надписью, чтобы этот человек поставил вашу фотографию на полку и смотрел на нее, вспоминал вас?
- Дарил, - сказал я. - Я дарил свою фотографию бабушке. Дарил одной женщине. Нет, даже двум... А что?
- В вас гнездится нечто, о чем вы сами не подозреваете, - худой вдруг взял меня за руку и крепко сжал. - В вас бродят суровые силы, кипят соки. Перед вами очень большие перспективы. Вы знаете об этом? Вам предстоит дарить свою фотографию тысячам людей. Может быть - сотням тысяч. Может быть - миллионам.
- Послушайте, - после некоторого колебания я отнял руку. - О каких перспективах вы говорите? Я уже не молод, совсем не молод. Перспективы были у моего сына, но его убили...
- А тут всех убивают, - вклинился в разговор взятый на торговле наркотиками учитель. - Тут без этого не могут. Убьют, а потом орут на похоронах. Плачут, просят прощения. Потом напьются до соплей и снова убивают...
- Не слушайте его! Не слушайте! - худой быстро взял ещё одну сигарету. - Это у него таски. Он вообще-то человек добрый, мухи не обидит, но вот под кайфом всякие ужасы, всякую, понимаете, околесицу несет...
Краем уха я услышал звук шагов, кто-то подошел к двери нашей камеры, заглянул в глазок. Я посмотрел на дверь, встретился взглядом с наблюдавшим за нами, наблюдавший моргнул, отпрянул от глазка, и глазок закрылся шторкой.
- Понимаете, - медленно, с расстановкой сказал худой, - вашего сына убили не из-за всех этих глупостей, не из-за всяких там слухов. Существовала версия, ее озвучивали еще тогда, когда сын ваш был жив и ничего, казалось, его жизни не угрожало, - версия, будто ваш сын шпион, будто он приехал в Кокшайск, чтобы быть поближе к военным секретам, чтобы этими секретами овладеть, что за секреты он готов щедро платить.
