Надежда Тэффи - Том 3. Городок
Главную роль играла очень старая и очень толстая женщина, как говорят, с прекрасным прошлым.
– С кем же она живет? – спрашивали друг друга удивленные зрители.
Потому что в парижских театрах не знать, с кем живет актриса, значит расписаться в своем литературном невежестве.
Французская актриса, чтобы получить роль, должна жить или с режиссером, или с дирижером, или с автором, или с редакторами, или со всеми зараз.
– Боже мой! – воскликнул один из зрителей, увидя кривоносую, кривоногую и кривобокую актрису в роли главной адюльтерши. – Боже мой! Да эта несчастная должна была жить по крайней мере со всей Францией, чтобы попасть в театр!
С серьезным репертуаром дело идет туго. Возобновляются старые пьесы Анри Батайля, старые пьесы, совершенно не по заслугам дождавшиеся такого скорого воскресения из мертвых.
Публика некоторых парижских театров странная. Перед этой публикой я не представляю себе, как можно было бы сыграть пьесу, например, Леонида Андреева. Ведь ничего буквально не поняли бы.
Или, скажем, дать им Ибсена в постановке Мейерхольда!
Где же та публика, которая поняла и приняла первый русский балет?
Говорят, что теперь театры наполнены нуворишами, но все-таки не может быть, чтобы только нуворишами. А представители прессы, ради которых устраиваются генеральные репетиции, – неужели их функция сводится только к тому, чтобы лансировать живущих с ними актрис?
За четыре месяца моего пребывания в Париже я видела не менее двадцати пьес и – честно скажу – из тех, что я видела, ни одну нельзя было бы поставить в серьезном русском драматическом театре. Лучшие из них едва достигают высоты Суворинского.
Никаких «исканий», никаких стремлений, студий, споров о театре – ничего.
Ничего, кроме «живущих» актрис и дающих жить режиссеров.
Гогочущей публики.
Кики и Фифи.
Есть еще песенки.
Их поют во всех кафе-консер.
Песенки трех разрядов: сантиментальные с красотами, неприличные и жанр-апаш.
Сантиментальные очень нежны.
Нечто вроде:
«N'écrasez pas le papillon qui chante
Parce qu'il chante l'amour!»[76]
В этих песнях у «нее» глаза, как звезды, «comme deux étoiles». A щеки, как розы, «comme deux roses».
Одним словом, – слушаешь их и кажется: вытащил из-под комода прошлогоднюю туфлю, сдул пыль и радуешься:
– Здравствуй, старая! Неужто жива!
Поются сантиментальные песенки вполголоса, фистулой, в нос, с горошиной в горле, большею частью каким-нибудь жирным молодым человеком с сине-бритыми щеками.
Неприличные песенки очень скучны. Слушаешь их, точно рассматриваешь анатомический атлас. Женщина в разрезе, мужчина в разрезе.
– О чем это он так сладко?
– Ах да – вот страница пятая – гинекологическая.
Но причем тут музыка? Дело научное и должно быть поставлено серьезно…
Жанр-апаш самый приличный.
Исполняет его обыкновенно серьезная певица с бледным гримом и хрипло-ревущим голосом.
Большей частью под гитару.
Тема уголовная.
Она изменила. Он убил. Его гильотинировали.
Стихи сами по себе скверные.
Музыка однообразная. Исполнение с раздутыми ноздрями и оковращением. Впечатление – очень грустное, как при виде всякого неудачного предприятия.
И жалко, и немножко совестно.
Для них Вертинский был бы Гейне, как поэт, и Мендельсон, как композитор.
Отчего все это так?
La miserable question d'argent.[77]
На товар тонкой выработки не найдется спроса?
Скучно.
Визы, каюты и валюты
«Не пожелай себе визы ближнего твоего, ни каюты его, ни валюты его».
Так гласит ново-беженская заповедь.
Единственная и мудрая.
Ибо слишком много скорби и в визе, и в каюте, и в валюте нашей.
Что знали мы, средние российские обыватели, в былые времена о визе?
Знали только, что если едешь в Австрию или через Австрию, то нужна какая-то ерунда с паспортом. Нужно зайти на Сергиевскую и там кто-то вроде швейцара пришлепнет что-то вроде печати и возьмет за это что-то вроде трех рублей.
– И на что это?
– Австрия страна бедная, нужно же им чем-нибудь питаться. Тоже ведь люди.
Вот и все.
Теперь виза приобрела форму и значение почти мистическое, посему и человек, общающийся с нею, называется визионером.
Бьется человек, старается и права все имеет на какой-нибудь въезд или выезд – а визы не получает. И почему – неизвестно.
Наводит справки.
Выплывают из мистического тумана странные штуки. Из Лондона советуется ехать в Париж через Голландию.
Почему?
Потому что видят визионеры то, чего другим видеть не дано. Видят они, что какие-то большевики проехали прямым путем. Следовательно, раз вы тоже поедете прямым путем, то и вы большевик. А так как Франция в большевиках не нуждается, то вас во Францию и не пустят. Ясно? Железная логика визного дела несокрушима. Раз по той же дороге, значит такой же.
Видна птица по полету.
А через Голландию это дело другое. В Голландии каналы, воздух чистый – человек выветривается. Большевик воздуху боится, настроением своим дорожит и через Голландию не поедет.
Еще одна фигура визной логики очень нас смущает: почему выезд из Франции так же затруднен, как въезд в нее?
Я понимаю: Франция очень любит нас и расстаться с нами ей тяжело. Потому она всячески затрудняет наш выезд, так сказать, отговаривает нас. Это очень любезно. Хозяева так и должны.
– Ну посидите еще! Все равно на метро опоздаете. Не пустим вас, и баста. Вот двери запрем и ключ спрячем.
Правда – даже приятно? Лестно, что так дорожат.
Но вот почему назад въехать трудно – этого уж я не понимаю, и никак в свою пользу объяснить не могу. Неужели какая-нибудь шестинедельная разлука сделает меня нежеланной и немилой?
«Забыть так скоро, Бож-же мой!»
Что за капризы!
Обычно в сердечных делах так: чем тяжелее расстаться, тем радостнее встретиться. А тут…
Неужели это просто нежелание, чтобы мы «циркулировали»?
Опасение сквозняков?
И вот приступаем к изучению вопроса.
Начинаем «хлопотать».
Этот удивительный глагол существует только на русском языке. Хлопочут только русские. Иностранец даже не понимает, что это за слово.
Хлопотать – значит бегать в посольство, когда оно уже закрыто, и в консульство, когда оно еще не открыто. Сидеть там и тут в передней на венском стуле. Всюду просить разрешения поговорить по телефону и никуда не дозвониться. По чьему-то совету начать ездить к чьей-то тетке, чтобы тетка на кого-то надавила. Ловить на улице знакомых и, держа их за пуговицу, – чтобы не удрали, рассказывать все подробно и спрашивать совета. Потом заглянуть в какой-то банк и спрашивать какого-то Петра Иваныча, которого там отродясь не было. Потом поехать жаловаться на беспорядки в газету, как раз в те часы, когда в редакции никого нет.
При всем том полагается досадливо хлопать руками по бокам, терять кошелек и забывать портфель с бумагами всюду, куда только можно его приткнуть: в метро, в автобусе, в такси, в ресторане, на прилавке магазина, в посольстве, в консульстве и в банке. И искать его не там, где он оставлен.
Все вместе взятое называется «хлопотать», и занимаются этим только русские. Прочие народы просто едут. Русские хлопочут о праве выезда. Прочие народы учатся – русские хлопочут о праве учения. Прочие народы лечатся – русские хлопочут о праве лечения. Наконец, прочие народы живут, а русские только хлопочут о праве существования.
Обрядливый русский человек до того привык хлопотать, что стакана чая не выпьет, не похлопотав предварительно, сколько полагается.
* * *Получившему визу тоже не сладко. Ее можно не то просрочить, не то недосрочить, не то утратить в значении. Лежит-лежит виза на дне бумажника, да вдруг и потеряет свой срок. И опять все заводи сначала: забывай портфели, звони, лови и бегай.
Но пока виза цела и в полном соку, человек спешит обзавестись каютой. Это дело трудное. Никто не хочет человека везти. Или ставят такое условие: двенадцать дней ничего не ешь. И опять надо хлопотать.
Французы не берут, англичане не берут, итальянцы не берут. Говорят, есть такие племена, которые берут – южно-полинезийцы, но возить им не на чем.
Иногда какие-то греки нахитрят человека за большую сумму на какой-нибудь американский пароход, гуляющий под тайтийским флагом между Севастополем и Константинополем. Посадят и начнут мотать. Потащат в Одессу, чтобы в него постреляли, потом в какой-нибудь Бердянск, чтоб похлопотал. Дней двадцать поболтают и назад привезут. А где надо высадиться, не позволят. Вернут назад и опять хлопочи: теряй кошелек, забывай бумаги, звони, лови, бегай.
* * *О валюте писать не стану.
