Петр Краснов - Мантык, охотник на львов
Такъ выбѣжали они за ворота и направились внизъ, сначала широкими проходами между плетней, заборовъ и хижинъ, потомъ узкой уличкой, ведшей на большую дорогу, идущую на Бальчи, ту самую, по которой пришелъ въ Аддисъ-Абебу Мантыкъ.
Постройки кончились. Узкая тропинка шла между высокой сухой травой, колючихъ кустовъ и кдсматаго можжевельника. Воздухъ былъ свѣжъ и душистъ. Впереди въ глубокой впадинѣ голубымъ казался туманъ. Тамъ мѣрно шумѣла по камнямъ черная рѣчка Хабана.
Мальчикъ прошелъ мимо большой бѣлой постройки бывшаго Русскаго госпиталя и сталъ спускаться по крутизнѣ къ рѣкѣ.
Старый хакимъ вздохнулъ подлѣ Мантыка.
— Придется, — прошепталъ онъ, — начинать все сначала, если только онъ войдетъ въ воду.
Либечай дошелъ до крайнихъ камней и остановился. Онъ сталъ топтаться вдоль рѣки, Туда и назадъ. Или онъ не рѣшался войти въ темную, бурно шумящую рѣку, или онъ что-то раздумывалъ. Потомъ рѣзко повернулъ назадъ и кинулся къ Аддисъ-Абебѣ такъ быстро, что ашкеры и слуги мистера Брамбля едва успѣли ему дать дорогу. Онъ духомъ взлетѣлъ на крутой берегъ и окраиной города, узкими, круто извивающимися между хижинъ бѣдноты тропинками выбѣжалъ на Габайу — мѣсто базара и тутъ сталъ зигзагами носиться по площади, точно что-то искалъ.
Потомъ рѣшительно, видно уже твердо зная, куда надо идти, вошелъ въ городъ со стороны Габайи и переулочками углубился въ западную часть Аддисъ-Абебы.
Тутъ все было погружено въ мертвый сонъ. Плетневыя ворота были приперты, маленькія камышевыя хижины стояли въ дворахъ. Пахло ладаннымъ дымомъ, горѣлою соломою и куринымъ пометомъ.
Когда либечай проходилъ мимо дворовъ — дворы продолжали спать, но едва показывались ашкеры — собаки начинали злобно лаять за воротами, кричали пѣтухи и надрывно, давясь и икая, вопили ослы. Вдругъ распахивались ворота и сухощавый абиссинецъ въ грязной, серо-желтой шамѣ появлялся въ нихъ и смотрѣлъ широко раскрытыми глазами на бѣжавшую по улицамъ толпу.
Либечай бросилъ трость и вытянулъ обѣ руки впередъ, поднявъ ладони. Онъ точно видѣлъ того, кого онъ преслѣдовалъ и боялся наткнуться на него. Лицо либечая выражало ужасъ. Потъ лилъ съ него градомъ.
Дворы становились меньше, хижины бѣднѣе, заборы и плетни ниже. Воротъ не было и въ открытые проходы въ лунномъ обманчивомъ свѣтѣ четко чеканились невзрачныя бѣдныя скирды, круглые курятники и склады соломы и хлѣба. Косматая скотина дремала подъ открытымъ небомъ.
Мальчикъ вбѣжалъ въ чей-то дворъ, закружился по нему, и упалъ на ворохъ соломы, лежавшій въ углу. Забился въ корчахъ. Хакимъ бросился къ нему и сталъ его поить. Либечая положили на разостланную на землѣ шаму, завернули въ нее и понесли со двора. Онъ былъ, какъ мертвый.
Во дворѣ распоряжался помощникъ Афа-негуса и баламбарасъ, командовавшій ашкерами.
XXVII
НИКАКОЙ НАДЕЖДЫ НА СПАСЕНІЕ
Въ дверяхъ невзрачной темной хижины появилась старуха въ грязномъ землистомъ рубищѣ. Сѣдыя космы волосъ неопрятно торчали на черной головѣ. За края ея рубашки цѣплялось двое дѣтей. Молодая женщина испуганно смотрѣла изъ-за ея плеча. Во дворѣ терпко пахло ладаномъ и углями.
Ашкеры, по приказанію помощника Афа-негуса, охапками растаскивали солому. Подъ нею показался небольшой сундучекъ — аршинъ въ длину, полъаршина шириною. Мантыкъ узналъ Русскую работу. Такой, только побольше, сундукъ былъ и у Колиной матери.
Покрашенный когда-то въ темно-малиновую краску съ черными разводами, окованный по краямъ и крестъ на крестъ желѣзомъ, онъ облинялъ, облѣзъ и былъ выпачканъ въ желтоватой землѣ, крѣпко въ него въѣвшейся. Желѣзо проржавѣло насквозь и осыпалось кусками. За сундучкомъ лежала небрежно скомканная солдатская сѣрожелтая шама. Ашкеръ развернулъ ее — на ней были черныя пятна крови.
Помощникъ Афа-негуса тщательно собралъ найденныя въ соломѣ вещи и завернулъ ихъ въ свою шаму.
Мантыкъ, до сего времени сохранявшій бодрость, задумался. Онъ посмотрѣлъ на англичанина. Мистеръ Брамбль былъ невозмутимо спокоенъ. Трубка съ вонючимъ англійскимъ табакомъ была у него во рту. Мантыкъ незамѣтно вышелъ со двора и легко, бѣгомъ, бѣгомъ, абиссинской скорой побѣжкой, побѣжалъ къ дворамъ, гдѣ помѣщалась негусова гвардія.
Минуту спустя, онъ скакалъ на сѣрой лошади изъ Аддисъ-Абебы, направляясь къ Бальчи, за нимъ едва поспѣвалъ абиссинецъфарассанья. Бѣлыя шамы мотались у нихъ за плечами и, когда попадали онѣ въ лучи луннаго свѣта, казались выкованными изъ сверкающаго серебра крыльями…
Во дворѣ шелъ допросъ обѣихъ женщинъ. Онѣ кидались на колѣни передъ Афа-негусомъ, обнимали его ноги, молили о пощадѣ и клялись, что онѣ ничего не знаютъ, и не понимаютъ, какъ и когда попали всѣ эти вещи къ нимъ въ соломенную скирду.
Ночь шла. Ясный, ущербный мѣсяцъ высоко стоялъ надъ плоскогорьемъ и тихими и тревожными шорохами была полна абиссинская столица.
Въ гэби никто не расходился. Ожидали исхода поисковъ либечая. Нѣсколько свѣтильниковъ, поставленныхъ въ углубленіи каменныхъ стѣнъ едва разсѣивали мракъ ночи и бросали желтыя пятна на темныя головы и бѣлыя шамы абиссинцевъ. Никто не спалъ. Глухой говоръ волнами шелъ по толпѣ. Коля чувствовалъ, какъ непрерывно наростало озлобленіе противъ него въ этой, такой чужой и чуждой ему толпѣ.
Лиловая занавѣсь была опущена. Возлѣ нея горѣло четыре свѣтильника. Свѣтлыми отсвѣтами блистали тутъ и тамъ украшенія на щитахъ, ружейные стволы, шитье дорогихъ лемптовъ. Старики сидѣли, молча.
Помощникъ Афа-негуса вернулся со всею свитою. Мистеръ Брамбль занялъ свое мѣсто въ мягкомъ креслѣ. Посерединѣ на низкомъ квадратномъ столикѣ положили шаму въ темныхъ пятнахъ крови, и небольшой сундучекъ. Сюда же принесли найденный подлѣ Стайнлея кинжалъ.
Сердито и зычно крикнулъ что-то по-абиссински одинъ изъ ликомакосовъ[78] негуса, застучали по головамъ и по плечамъ тонкія жерди и наступила въ залѣ тишина. Смолкли споры и разговоры.
Тогда постучалъ о полъ тростью старикъ въ золотомъ лемптѣ и медленно раздвинулась лиловая завѣса.
Въ серебряномъ чеканномъ блистаніи луннаго свѣта появился негусъ. Медленно рѣяли надъ нимъ страусовыя опахала, вспыхивая серебристымъ свѣтомъ, попадая въ лунные лучи и бросали живыя синія тѣни на бѣлыя рубашки юношей.
— Раскройте сундукъ и объявите, что въ немъ находится, — сказалъ Афа-негусъ.
Старый абиссинецъ Маркъ, Русскій переводчикъ, подошелъ къ сундуку. Два ашкера своими саблями сбили заржавѣвшую петлю замка, и Маркъ сталъ вынимать содержимое сундучка и объявлять негусу, что тамъ находилось.
Въ полной тишинѣ жадно глядѣли абиссинцы на вынимаемые предметы. Въ залѣ было душно и темно. Глухо звучалъ голосъ Марка. Колѣ казалось, что онъ сейчасъ лишится сознанія.
— Черная суконгіая рубашка, какія носятъ московы, — выкликалъ Маркъ. — Совсѣмъ истлѣла.
Онъ бросилъ ее на шаму.
— Ремень съ бѣлою бляхою и буквами «С.П.1.Г.».[79]
— Что могутъ означать эти буквы? — спросилъ Афа-негусъ.
Маркъ пожалъ плечами.
Я полагаю, — сказалъ онъ, — «сей повинуется одному Государю». Умершій московъ, вѣроятно, былъ ашкеромъ своего Джонъ-Хоя.
— Пергаментный пакетъ и на немъ надпись: «Его Величеству, негусу-негусти».
Негусъ нагнулъ голову. Афа-негусъ, почтительно закрывая ротъ лиловымъ плащемъ, подалъ негусу пакетъ.
— Еще пакетъ: на немъ по-Русски, абиссински и французски надпись: «Тому, кто Найдетъ этотъ кладъ». Старый кинжалъ… Мѣшокъ, въ немъ Немного талеровъ.
— Сосчитайте, — сказалъ Афа-негусъ.
Маркъ и ашкеры стали считать монеты. Въ тишинѣ зала съ легкимъ звономъ падали серебряные кружки.
— Ровно сто, — возгласилъ Маркъ, ссыпая монеты въ кожаный мѣшокъ. — Больше въ сундучкѣ ничего нѣтъ, добавилъ онъ, переворачивая сундукъ.
Негусъ, сидѣвшій съ полуприкрытымъ плащомъ лицомъ, спустилъ плащъ и тихо и явственно сказалъ:
— Мудростію и соизволеніемъ Божіимъ, покровительствомъ святыхъ Георгіоса и Михаила мы нашли причину преступленія, совершеннаго бѣлымъ надъ бѣлымъ. Выслушаемъ заключеніе нашего верховнаго судьи мудраго и справедливаго Афа-негуса.
Въ темнотѣ раздался звонкій, точно блеющій, дребезжащій голосъ стараго Афа-негуса:
— Благородное собраніе! Расы, геразмачи, кеньазмачи, аббуны, баламбарасы, баши и ашкеры великаго негуса. Мертвый предметъ, вещь — по волѣ Божіей говоритъ, какъ честнѣйшій свидѣтель. Вы видите — ножъ… Это твой ножъ? — кинулъ онъ Колѣ быстрый вопросъ.
— Да, — отчетливо и спокойно сказалъ Коля. — Это мой ножъ. Его мнѣ подарилъ еще на пароходѣ мистеръ Брамбль и его…
— Довольно! — перебилъ Колю Афа-негусъ. — Ножъ! Это ножъ москова Николая. Онъ этого не отрицаетъ. Шама! — такими шамами полна вся Абиссинія. Московъ могъ взять ее, гдѣ угодно. И вотъ этотъ сундучекъ… Московъ нашелъ его и откопалъ у Минабеллы. Это было до его охоты на льва… Это было до встрѣчи его съ храбрымъ охотникомъ на львовъ Мантыкомъ. Онъ откопалъ его и тутъ увидѣлъ другого инглеза — Стайнлея. А мы знаемъ, что инглезъ Стайнлей тоже до убійства льва показывался въ Минабеллѣ. Это все равно, что произошло между двумя бѣлыми, нашедшими этотъ сундукъ? Намъ важно то, что американецъ Стайнлей былъ убитъ. Его кровь вопіетъ къ вамъ и требуетъ отмщенія. Московъ Николай, убивъ инглеза Стайнлея, спокойно идетъ на охоту, но забываетъ на мѣстѣ преступленія свой ножъ. Онъ съ кѣмъ то отправляетъ этотъ сундучекъ и его закапываютъ у бѣдныхъ женщинъ на окраинѣ города. Мы доберемся до тѣхъ, кто были его сообщниками, и они понесутъ свое наказаніе. Сейчасъ мы судимъ москова Николая. Мы судимъ: — убійцу.
