Николай Лесков - Обойденные
- Унижение паче гордости,- шутливо заметила Bepa Сергеевна и, оставив этот разговор, тотчас же спросила: - А что делается с вашей очаровательной больной?
- Ей лучше,- отвечал Долинский.
- Я видела ее сестру.
- А-а! Где же это?
Вера Сергеевна рассказала свое свидание с Анной Михайловной, как будто совсем не смотря на Долинского, но, впрочем, на лице его и не видно было никакой особенно замечательной перемены.
- И больше ничего она не говорила?
- Нет. Она сказала, что вы часто переписываетесь.
Тут Нестор Игнатьевич слегка покраснел и отвечал:
- Да, это правда.
- Что вы не курите, monsieur Долинский, хотите папироску?
- Нет, благодарю вас, я не курю.
- Вы, кажется, курили.
- Да, курил, но теперь не курю.
- Что же это за воздержание?
- Так, что-то надоело. Хочу воспитывать в себе волю, Вера Сергеевна,-шутил Долинский.
- А, это очень полезно.
- Только боюсь, не поздненько ли это несколько?
- Ну, mieux tard...
- Que jamais {Лучше поздно... чем никогда (франц.)}- замечание во всех других случаях совершенно справедливое,- подсказал Долинский.
- Не собираетесь в Россию? - спросила Вера Сергеевна после короткой паузы.
- Нет еще.
- А там новостей, новостей!
- Будьте милостивы, расскажите.
M-lle Онучина рассказала несколько русских новостей, которые только для нее и были новостями и которые Долинский давно знал из иностранных газет. Старая Онучина все не выходила. Долинский посидел около часу, простился, обещал заходить и ушел с полной решимостью не исполнять своего обещания.
- Что ты там сидел так долго? - спросила его Даша, встречая на крыльце, с лицом в одно и то же время и веселым, и несколько тревожным.
- Всего час один только, Дора,- отвечал покорно Долинский.
- Час! Как это странно...- нетерпеливо сорвала Дора и остановилась, чувствуя, что говорит не дело.
- Нельзя же было, Дора.
- Ну, да... очень может быть. Ну, что ж тебе рассказали?
- Ничего. Просто поклон привезли.
- От Анны? - Да.
Оба долго молчали. Даша сидела, сложа руки, Долинский с особенным тщанием выбивал щелчками пыль, насевшую на его белой фуражке.
- Что ж еще рассказывали тебе? - спросила, поправляясь на диване, Даша.
- Ничего, Дора.
- Как это глупо!
- Что не рассказывали-то?
- Нет, что ты скрытничаешь.
- О новостях говорила m-lle Vera.
- О каких?
- Ну, все старое. Я тебе все давно говорил.
- Чего ж ты таким сентябрем смотришь?
- Это тебе кажется! Тебе просто посердиться хочется.
- Первый туман,- сказала Даша, спокойно давая ему свою руку.
- Какой туман?
- На лбу у тебя.
- Ну, что ты сочиняешь вздоры, Даша!
- Не будь, сделай милость, ничтожным человеком. Наш мост разорен! Наши корабли сожжены! Назад идти нельзя. Будь же человеком, уж если не с волею, так хоты с разумом.
- Да чего ты хочешь, Даша? Даша вместо ответа посмотрела на него искоса очень пристально и с легкой презрительной гримаской.
- Я ж люблю тебя! - успокоивал ее Долинский.
- И боишься?
- Чего?
- Прошлого.
- Бог знает, что тебе сегодня кажется.
- То, что есть на самом деле, мой милый.
- Напрасно; я только думаю, что честнее было бы с нашей стороны обо всем написать...
Даша задумалась и потом, вздохнув, сказала:
- Я сама знаю, что нужно делать. Вечером, по обыкновению, они сидели на холмике и в первый раз порознь думали.
- Ты ничего не работаешь? - спросила Даша.
- Ничего, Дора.
- Я тоже ничего.
- Что ж тебе работать?
- А деньги у нас есть еще?
- Не беспокойся, есть.
- Работай что-нибудь, а то мне стыдно, что я мешаю тебе работать.
- Чем же ты-то мешаешь?
- Да вот тем, что все ты возле меня вертишься.
- Где ж мне еще быть, Дора?
- И это, конечно, правда,- сказала с задумчивой улыбкой Даша и, не спеша пригнув к себе голову Долинского, поцеловала его и вздохнула.
Тихо они встали и пошли домой.
- Какой ты покорный! - говорила Даша, усевшись отдохнуть на диване и пристально глядя на Долинского.- Смешно даже смотреть на тебя.
- Даже и смешно?
- Да как же! Не курит, не ходит никуда, в глаза мне смотрит, как падишаху какому-нибудь.
- Это все тебе так кажется.
- Зачем ты перестал курить?
- Наскучило.
- Врешь!
- Право, наскучило.
- Право, врешь. Ну, говори правду. Чтобы дыму не было - да?
Долинский улыбнулся и качнул в знак согласия головой.
- Чем ты меня любишь?
- Как чем?
- Ведь у тебя сердце все размененное, а любить можно раз в жизни,-сказала, смеясь, Даша.
- Ну, почему ж я это знаю.
- А что, если б я умерла? Долинский даже побледнел.
- Полно, полно, не пугайся,- отвечала Даша, протягивая ему свою ручку.-Не сердись - я ведь пошутила.
- Какие же шутки у тебя!
- Вот странный человек! Я думаю, я и сама не имею особенного влечения умирать. Я боюсь тебя оставить. Ты с ума сойдешь, если б я умерла!
- Боже спаси.
- Буду жить, буду жить, не бойся.
Утром Нестор Игнатьевич покойно спал в ногах на Дорушкиной постели, а она рано проснулась, села, долго внимательно смотрела на него, потом подняла волосы с его лица, тихо поцеловала его в лоб и, снова опустившись на подушки, проговорила:
- Боже мой! Боже мой! Что с ним будет? Что мне с ним сделать?
Опять все за грудь стала Даша частенько потрогиваться, как только оставалась одна. Но при Долинском она, по-прежнему, была веселою и покойною, только, кажется, становилась еще нежнее и добрее.
- Напишу я, Даша, Анне,- говорил ей Долинский.
- Что ж ты ей напишешь?
- Что я тебя больше всего на свете люблю.
- Она это и так знает! - улыбаясь, ответила Даша.
- Почему ты думаешь?
- Я это знаю.
- Все же надо написать что-нибудь.
- Нечего писать что-нибудь.
- Нет, по-моему, все-таки лучше писать ничего, чем ничего не писать.
- Подожди. Я напишу сама,- отвечала после минутной паузы Дора.
А все не писала.
Глава третья
ЦВЕТУТ В ПОЛЕ ЦВЕТИКИ ДА ПОМЕРКНУТ
Март прошел. Даше уже невмоготу стало скрывать своего нездоровья, и с лица она стала изменяться.
- Весна, верно, у нас начинается,- сказала она один раз Долинскому.
Долинский понял Дашино вступление и мгновенно побледнел.
- Слабость у меня какая-то во всем теле,- пояснила Дора.
- Что с тобою?
- Ничего, а так - слабость.
- Господи! Дорушка! Счастье мое, да что ж это с тобой?
- Ничего, ничего. Слабость маленькую все чувствую, и больше ничего.
А доктора звать ни за что не хотела.
Кашель стал появляться, и жар по ночам обнаруживался.
- Какой ты забавный! - говорила Даша, откашливаясь, смотря на Долинского.- Я кашляю, а его точно давит что-нибудь - откашливается по обязанности. Ну, чего ты морщишься? - весело спросила она и засмеялась.
- Не смейся так, Дора.
- Чего ж плакать, мой друг?
- Боюсь я за тебя.
- Чего? Что я умру?
Долинский смотрел на нее молча и менялся в лице.
- Ты умри со мной.
- Полно шутить.
- Ага! Любишь, любишь, а умирать вместе не хочешь,- говорила Дора, играя его волосами.
У Долинского навернулись слезы, и он отвечал:
- Нет, хочу.
- А лжешь!
- Да полно ж тебе меня мучить, Дора.
- Не мучить! Ну, хорошо, ну, слушай. Дорушка повернулась к нему лицом и сказала:
- Вот, мой друг, что сей сон обозначает... Дорушка снова остановилась.
- Да что же ты хочешь сказать? - нетерпеливо спросил Долинский, отирая выступавший у него на лбу холодный пот.
- А то, мой милый, что... не обращай ты внимания, если тебе когда-нибудь кажется, что я будто стала холодна, что я скучаю... Мне все стало очень тяжело; не могу я быть и для тебя всегда такою, какою была. И для любви тоже силы нужны.
- Да что же с тобой такое?
- Дурно.
- Господи! Что же такое? Что?
- Давно дурно.
- Чего ж ты молчала?
- Это все равно.
- Как, все равно?
- Ничто мне не поможет.
- Ты себе сочиняешь,- сказал, вскочив, Долинский.
Даша молчала.
- Иди, ложись спать и дай мне уснуть, - сказала она через минуту.
Долинский в раздумье сел у ее ног.
- Ложись тут и спи,- сказала опять Даша, указывая на место у своих ног.
По дрожащим и жарким губам Долинского, которыми он прикоснулся к руке Даши, она догадалась, что он расстроен до слез, и сказала:
- Пожалуйста, пусть будет очень тихо, мне хочется крепко уснуть.
Глава четвертая
ПРИГОВОР
Утром Долинский осторожно вышел из комнаты и отправился к доктору.
В двенадцать часов явился доктор и, долгонько посидев у Даши, вошел в комнату Нестора Игнатьевича, написал рецепт и уехал, а Даша повеселела как будто.
- Ну, чего ты так раскис! - говорила она Долинскому.- Все хорошо, я сама напрасно перепугалась. Поживем еще, поцарствуем.
Долинский только руки ее целовал. Он хотел надеяться и не смел верить.
- Ну, ну, полно же. А ты вот что сделай для меня. Принеси мне нашу казну.
- Денег еще много.
- Посмотрим.
Денег, точно, было около двух тысяч франков.
