Тарас Бурмистров - Ироническая Хроника
МЛГ После смерти Ланского Екатерина в свои 50 с лишним лет была в таком горе, что излечилась только попыткою составить сравнительный словарь всех языков по Кур де Жабелену, исписала гору бумаги без всякой научной пользы, однако исцелилась.
ТБ Если верить Байрону, то государыня императрица исцелилась другим, правда, не менее литературным увлечением - появлением при ее дворе юного Дон-Жуана (с донесением от Суворова о благополучном взятии Измаила). Что же касается словаря, то действительно, опечаленная Екатерина утешалась, по своему обыкновению, работой - обложившись всеми лексиконами, которые она только могла найти, императрица усердно отыскивала общие корни в разноязычных словах и выражениях. При этом она еще тормошила запросами всех, кого попало - послов, восточных патриархов и даже маркиза Лафайета. Наконец, в 1787 году вышел в свет первый том "Сравнительных словарей всех языков и наречий, собранных десницею высочайшей особы". Правда, из попытки отыскать единый праязык у Екатерины так ничего и не вышло, и неудивительно - вряд ли стоило брать за основу всех наречий такой язык, как русский.
МЛГ "Внедрять просвещение с умеренностью, по возможности избегая кровопролития" - эта мрачная щедринская шутка действительно специфична именно для России. Но - пусть менее кроваво - культура привносилась со стороны и привносилась именно сверху не только в России, но и везде. Петровская Россия чувствовала себя культурной колонией Германии, а Германия культурной колонией Франции, а двумя веками раньше Франция чувствовала себя колонией ренессансной Италии, а ренессансная Италия - античного Рима, а Рим - завоеванной им Греции.
ТБ Это последнее замечание - одно из самых занятных наблюдений Гаспарова. Сам Петр, создатель "петровской России", формулировал ту же мысль в обратном порядке: науки и искусства сначала зародились в Греции, потом "по превратности времен" перешли в Италию, после чего распространились по всей Европе, не дойдя, впрочем, до варварской России. Это культурный круговорот Петр считал самой естественной вещью на свете, сравнивая его с кровообращением в человеческом организме.
МЛГ XVIII век был веком движения культуры вширь - среди невежественного дворянства. Начало XIX века было временем движения этой дворянской культуры вглубь - от поверхностного ознакомления с европейской цивилизацией, к творческому ее преобразованию у Жуковского, Пушкина и Лермонтова. Середина и вторая половина XIX века - опять движение культуры вширь, среди невежественной буржуазии; и опять формы культуры упрощаются, популяризируются, приноравливаются к уровню потребителя. Начало ХХ века новый общественный слой уже насыщен элементарной культурой, начинается насыщение более глубинное - русский модернизм, время Станиславского и Блока. Наконец, революция - и культура опять движется вширь, среди невежественного пролетариата и крестьянства. Сейчас мы на пороге новой полосы распространения культуры вглубь: на периферии еще не закончилось поверхностное освоение культуры, а в центре уже начались новые и не всем понятные переработки усвоенного.
ТБ Ознакомившись с этой реконструкцией, я испытал если не катарсис, то по крайней мере, сильное облегчение. Может быть, действительно, русская культура не погибла, может, она еще возродится? Последние триста лет нашей истории в самом деле замечательно укладываются в схему Гаспарова. Только под "культурой", последовательно распространяющейся в толщу русской цивилизации, он понимает, конечно, западные, европейские "науки и искусства". Исторически это справедливо и оправданно; но что сейчас мы можем заимствовать с Запада, который сам впал в самое жалкое и бессмысленное состояние?
МЛГ "Мне писала как-то киевская неизвестная поэтесса: все бы ничего, да вот не могу довести себя до апогея..." (Гиппиус - Ходасевичу, 1.10.1926).
ТБ Ничего, тогда не смогла, теперь доведут - в Киеве полным ходом идет "нацiональне вiдродження".
МЛГ В Москве перекрасили старый Арбат под внешность 1900 года. Реставрации не получилось: в новом московском контексте вместо старой улицы появилась очень новая улица со своей внешностью и своим бытом - весьма специфическим и весьма органичным, как это знает каждый москвич. В Москве этот Арбат останется выразительным образчиком советской культуры 1980-х. Потом заново выстроили храм Христа Спасителя - здание, которое лучшие художественные критики считали позором московской архитектуры. Получилась такая же картонная имитация, как новый старый Арбат, только вдесятеро дороже. Теперь призывают заново построить Сухареву башню. Я бы лучше предложил поставить на Сухаревской площади памятник Сухаревой башне насколько мне известно, памятников памятникам в мировой истории еще не было, так что это, помимо уважения к старине, может оказаться еще и любопытной зодческой задачей.
ТБ Храм Христа Спасителя настолько удачно вписался в новую лужковскую Москву, что его архитектуру ретроспективно оцениваешь как первый проблеск современной глянцевой культуры. Теперь в Москве взялись за реконструкцию храма Василия Блаженного, причем, как выразился директор Исторического музея, у которого это сооружение стоит на балансе, "состояние памятника в последние годы вызывает беспокойство - не столько с точки зрения прочности его фундамента, сколько внешнего облика, который давно потерял отличающее его многокрасочье". "Многокрасочье" восстановят, нет сомнения; неплохо бы также заодно найти этому бесцельному строению применение и разместить в нем, скажем, "Макдональдс".
МЛГ Аннотация для библиотечной карточки к книге "Избранное", 1978. "Валентин Сорокин - поэт русской души. Он пишет о горчавой полыни, о том, как хруптят пырей хамовитые козы. Он любит: "И заекают залетки, зазудятся кулаки, закалякают подметки, заискрятся каблуки!" Он просит за себя: "Не стегайте меня ярлыком шовиниста - кто мешает нам жить, тот и есть шовинист!"". Вообще говоря, аннотаторам полагалось такие книги отбраковывать и писать скучные мотивировки их непригодности для районных, городских и областных библиотек. Но я предпочитал писать честную аннотацию, чтобы начальство посмеялось и отбраковало книгу само.
ТБ Эх, как жаль, что Гаспаров не издал свои "честные аннотации" отдельным сборником! Такие проекты очень любил Борхес; я думаю, у Гаспарова получилось бы не хуже.
МЛГ Список опечаток в "Русском стихосложении" Б. Томашевского 1923: "Стр. 18, 48, 55, 62, 63, 64, 87, 88 напеч. Бог, следует: бог. Стр. 53, 88 напеч. Господь, следует: господь" итд. Ср. примеч. к "Мистериям" Байрона 1933 г.: "Господь и пр. пишутся с большой буквы только как выступающие и невыступающие персонажи; отступления просим считать опечатками"
ТБ "Когда человек умирает, / изменяются его портреты", писала Ахматова. Когда "Бог умер", изменилось только написание его имени.
МЛГ С. Кржижановский об одесском лете: на спуске к пляжу тропинка огибала цветочную грядку, все срезали угол и топтали цветы, никакая колючая проволока не помогала. Тогда написали красным по желтому: "Разве это дорога?" - и помогло.
ТБ В лучшем эпизоде Маркесова "Ста лет одиночества" жители Макондо заболевают бессонницей, приводящей к провалам в памяти, все большим и большим. Когда герои романа начинают забывать названия самых обычных бытовых предметов, они принимаются надписывать их: "стол", "стул", "дверь", "часы". По мере того, как забывчивость их увеличивалась, надписи все усложнялись: "Это корова, ее нужно доить каждое утро, чтобы получить молоко, а молоко надо кипятить, чтобы смешать с кофе и получить кофе с молоком". У входа в город повесили плакат "Макондо"; другой, побольше, установленный на центральной улице, гласил: "Бог есть".
Вообще говоря, это особенность литературных наций - такое трогательное доверие к тексту и его действенности. В старых английских домах вешали на стенах вместо картин изящно выполненные списки популярных стихотворений; о китайской и японской каллиграфии я уж и не упоминаю. В Китае горную вершину - и ту не могут оставить немой, обязательно выбьют на ней огромную надпись, что-то вроде: "Пики гор вздымаются до небес". Вешали там раньше (почти по Маркесу) и объявления над городами: "Во время моления о дожде запрещается резать скот. Небо заботится о жизни".
МЛГ О. Седакова сказала: "Умберто Эко в докладе очень пространно и патетично рассуждал, что никакой подлинности на свете нет и быть не может. Но когда пошли обедать, он так вдумчиво вникал в меню, что я подумала: нет, кое-что подлинное для него есть".
ТБ Когда синьор Эко приезжал к нам в Петербург, он очень долго рассуждал о том, что никакой литературы нет и быть не может. Он даже рассказал на эту тему анекдот из своей жизни: обращается к нему некий молодой человек с просьбой подсказать "как лучше писать", на что маститый итальянский нигилист отвечает: "Может, не надо писать, может, лучше по телефону?" Учитывая его фантастическую литературную плодовитость в последние десятилетия (два или три романа с 1980 года), сам он с успехом следует этой своей рекомендации.
