Михаил Салтыков-Щедрин - Том 2. Губернские очерки
Разбитной. Ну, вот видите, о каких пустяках вы утруждаете его сиятельство!
КнязьЧебылкин (Разбитному). Calmez-vous, mon cher, calmez-vous… lorsqu’on est haut placé, il faut bien boire le calice…[87]
Забиякин. Вот вы изволите говорить, Леонид Сергеич, что это пустяки… Конечно, для вас это вещь не важная! вы в счастье, Леонид Сергеич, вы в почестях! но у меня осталось только одно достояние — это честь моя! Неужели же и ее, неужели же и ее хотят у меня отнять! О, это было бы так больно, так грустно думать!
Разбитной. Пожалуйста, объясняйте князю, не впутывая посторонних обстоятельств!
Забиякин. Это не постороннее обстоятельство, Леонид Сергеич… (Строго и закусывая нижнюю губу, как бы желая удержать рыдания.) Это… честь моя!
Князь Чебылкин. Дальше, сударь, дальше!
Забиякин. Засвидетельствовав, как я сказал, нанесенное мне оскорбление, я пошел к господину полицеймейстеру… Верьте, князь, что не будь я дворянин, не будь я, можно сказать, связан этим званием, я презрел бы все это… Но, как дворянин, я не принадлежу себе и в нанесенном мне оскорблении вижу оскорбление благородного сословия, к которому имею счастие принадлежать! Я слишком хорошо помню стихи старика Державина:
Собой пример он должен дать,*
Что звание его священно…
И что ж? господин Кранихгартен не только не принял моей просьбы, но меня же еще осмелился назвать шаверой*.
Князь Чебылкин. У вас это, вероятно, все на бумаге написано?
Забиякин. Как же-с, ваше сиятельство… (Подает прошение.)
Князь Чебылкин. Разберем, сударь, разберем. (Передает бумагу Разбитному. Подходя к Пафнутьеву.) А! почтенный ветеран!
Но Пафнутьев, к общему удивлению, вероятно вспомнив о госпоже Хоробиткиной и ее муже, вместо объяснения своего дела, внезапно фыркает. Милостивый государь! вы, кажется, забыли, где вы находитесь? (Вырывает из рук его просьбу и отдает ее Разбитному.) Извольте, сударь, идти! (Пафнутьев уходит; князь вслед ему.) Вы где потеряли руку?
Пафнутьев останавливается, но, вместо ответа, опять фыркает. Вон!
Живновский. Смешливый час нашел-с!
Князь Чебылкин (Разбитному). Подите, mon cher, узнайте, где этот почтенный ветеран руку потерял. (Разбитной выходит. К Белугину.) Ну, ты что?
Белугин. А вот, ваше сиятельство, такое у нас случилось дело, что даже не привидано…
Разбитной (возвращаясь). На охоте с лошади упал, князь!
Общий смех.
Белугин. Затеял я этта, ваше сиятельство, строиться. Что́ ж, думаю, и в городу украшение, ну, и нам тоже с старухой поваляться где будет… палаты затеяли каменные-с, и плант свой преставили… Только вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник, что ли, он прозывается — «плант, говорит, у тебя не как следственно ему быть надлежит». — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А вот, говорит, как: тут у тебя, говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…» И так, сударь, весь плант сконфузил, что просто, выходит, жить невозможно будет.
Князь Чебылкин. Как же это? я что-то не понимаю…
Белугин. Да и мы, ваше сиятельство, пытались об этом толковать… просто умопостиженье выходит!
Разбитной. Сколько я могу понимать, князь, его план составлен несогласно с правилами по искусственной части…
Белугин. И он то же говорил, чиновник-то! да помилосердуйте же, батюшки вы наши! ведь это, значит, жить невозможно будет… я материялы припас…
Князь Чебылкин (Разбитному). Expliquez-lui![88]
Разбитной. Если тебе архитектор сказал, что план твой сделан не по правилам, стало быть, надо сделать другой план.
Белугин. Помилосердуйте, ваше сиятельство!
Князь Чебылкин. Нельзя, любезный, нельзя… ты слышал, закона нет! (Подходит к Скопищеву.) Ты зачем?
Белугин (в сторону). Вот тебе и резолюция!
Скопищев (вздыхает). Я все насчет того дела…
Князь Чебылкин. Нельзя, братец, нельзя…
Скопищев (вздыхает). Ох, я бы еще полтинничек спустил.
Князь Чебылкин. Нельзя, любезный друг; закон прямо говорит… нельзя!
Скопищев. Для нас бы подряд-то этот уж оченно сподручен.
Разбитной. Русский человек, князь, задним умом крепок.
Скопищев (вздыхая). Кто ж его душу знал, что он после торгов станет… Я бы, ваше сиятельство, и еще полтинничек скинул…
Разбитной. Ваше сиятельство! с ним говорить — только время тратить,
Скопищев вздыхает. Разбитной подходит к Долгому; князь беспрекословно следует за ним.
Князь Чебылкин. Ну, ты что?
Долгий (мрачно и отрывисто). Писарь дерется, ваше благородие.
Князь Чебылкин. Ну, так что ж? стало быть, ты стоишь этого, любезный друг.
Долгий. Стою не стою, а в законах того не написано, чтобы драться.
Князь Чебылкин. За что ж он, любезный? (К Разбитному.) Nous allons rire…[89]
Долгий. А вот за что! Идем мы, слышь ты, этта с Обрамом, по улице… ну, ничего! Только идем мы это, и начал меня вдруг Обрам обзывать: и такой-то ты и сякой-то ты… Только я ему говорю: Обрам, мол, Сергеич, за что, мол, вы меня обзываете? А он меня по зубам: я, говорит, что хочу, над тобой изделаю… Только я от него побег к писарю: «Иван Павлыч, говорю, за что, мол, Обрам Сергеич меня искровенил?» А писарь-то — уж почудилось ему, что ли, что-нибудь! — как размахнется, да и ну меня по зубам лущить… Так что ж это у нас за порядки будут!
Разбитной. Что ж ты не жаловался по начальству?
Долгий. А кому жалиться-то? Уж сделайте ваше распоряжение, прикажите мне Обрамке сдачи дать.
Князь Чебылкин. Хорошо, любезный, хорошо; мы обсудим! (Подходит к Малявке.) Ну, ты?
Малявка. А я, ваше сиятельство, об корове (вздыхает)… Была, то есть, у нас буренькая коровушка, такая ли, слышь, гладкая да смирная…
Разбитной. Объясняй без околичностей.
Малявка. Ну! вот я и говорю, то есть, хозяйке-то своей: «Смотри, мол, Матренушка, какая у нас буренушка-то гладкая стала!» Ну, и ничего опять, на том и стали, что больно уж коровушка-то хороша. Только на другой же день забегает к нам это сотский. «Ступай, говорит, Семен: барин[90] на стан требует». Ну, мы еще и в ту пору с хозяйкой маленько посумнились: «По́што, мол, становому на стан меня требовать!..»
Князь Чебылкин. Да ты любезный, не мажь…
Малявка. Только прихожу я это на стан, а барин в ту пору и зачал мне говорить: «Семенушка, говорит, коровушка у тебя моей супружнице оченно понравилась, так вот, говорит, тебе целковый, будто на пенное; приводи, говорит, коровушку завтра на стан…»
За дверьми слышится шум и раздаются голоса. Входят: княжна, Шифель и Налетов; Живновский и Забиякин стараются принять грациозные позы.
Сцена IX
Те же, княжна, Шифель и Налетов.
Налетов. Vous me permettrez de vous accompagner, princesse?
Княжна. Mais oui…[91] Папа́, скоро?
Князь Чебылкин. Сейчас, ma chère, сейчас кончим.
Налетов вставляет стеклышко и смотрит гордо на просителей.
Малявка. Только я ему говорю: помилосердуйте, мол, Яков Николаич, как же, мол, это возможно за целковый коровушку продать! у нас, мол, только и радости! Ну, он тутотка тольки посмеялся: «ладно», говорит… А на другой, сударь, день и увели нашу коровушку на стан. (Плачет.)
Княжна (томно). Pauvres gens![92]
Князь Чебылкин. Хорошо, любезный, не плачь! твоя корова будет тебе возвращена!
Княжна (подбегая к князю). Папа́, сделаем подписку в пользу этого бедного семейства.
Налетов. Quel cœur![93]
Князь Чебылкин. Хорошо, хорошо, моя Антигона! бери его в свое распоряжение… Тут есть еще бедная женщина. (Показывает Шумилову.)
Малявка (внезапно повеселев). Когда ж за деньгами-то приходить нужно?
Княжна. Quelle naïveté![94]
Князь Чебылкин (подходя к Сычу). Ты зачем?
Сыч молчит и только усиленно моргает глазами. Ты говори, любезный, не бойся! ты представь себе, что перед тобою не князь, а твой добрый староста…
