Владимир Шаров - Воскрешение Лазаря
Не знаю, Анечка, может, и случайно, но последнее письмо ушло точно в день, когда у Девы Марии кончился срок и она вышла на свободу. Вряд ли все же это простое совпадение. Скорее, Коле опять откуда-то стало известно, что Матери Божьей на земле нет и писать Феогносту больше не о чем. Правда, тремя месяцами позднее Феогност получил от Коли еще одно письмо, но оно другого рода. Ниже, Анечка, я тебе его подробно изложу, однако прежде необходима вставка.
Тебе известно, что Коля Кульбарсов особой симпатии никогда у меня не вызывал, однако то, что ты сейчас услышишь, меня поставило в тупик. Я даже не понимаю, как к этому относиться. Но начну по порядку. При разборке архива, который после Коли остался в Москве, а потом попал сюда, в Рузу, я однажды наткнулся на письмо Ольги Сергеевны Вздоховой, адресованное Нине Петровне Лемниковой; ни о той, ни о другой я раньше ничего не слышал. Две страницы в нем были посвящены Коле и Нате, непосредственно их венчанию в церкви Воскресения Христова в Кадашах и началу Колиного похода из Москвы во Владивосток. Все было описано очень красиво и романтично. Сначала само венчание, во время которого невеста была одета в общем и целом как полагается, естественно, с поправкой на тогдашнюю нищету, тем не менее была и фата, и белое платье, белые же "лодочки" и перчатки по локоть. Даже, несмотря на то, что венчались они в первых числах февраля и везде еще лежал снег, свежие цветы.
Другое дело - жених. Коля, отвечая священнику, что готов взять рабу Божью Наталью в жены, всегда любить ее, заботиться о ней и ее защищать, имел на ногах швейцарские горные ботинки, выше - казацкие кавалерийские галифе и ватник, а поверх него красноармейскую шинель нового образца. Однако, писала Ольга, ссылаясь на очевидцев, несмотря на такой шутовской костюм у жениха, венчание прошло торжественно, и друзей, пришедших их поздравить прямо в церковь, по нынешним временам тоже оказалось немало, десятка полтора, если не больше. Когда церемония окончилась, молодые вышли из храма, и здесь началось самое интересное: Коля и Ната прямо на паперти стали прощаться. Они обнялись, поцеловались и дальше оба перед надвратной иконой поклялись хранить себя в чистоте и воздержании четыре года, пока Коля, спасая Россию, не дойдет до Владивостока и не вернется обратно.
После этого, как и принято провожая в долгую дорогу, Ната трижды перекрестила мужа, Коля закинул за спину небольшой солдатский мешок, и вот, когда он уже сошел с паперти, прибежал незнакомый человек, оказавшийся Колиным тренером по конькобежному спорту и давним другом. Он опоздал на бракосочетание, потому что готовил для Коли свадебный подарок, а именно: толстую пачку только что отпечатанных в две краски листовок, где говорилось, что Колин пеший поход от Москвы до Владивостока организуется Объединенным московским союзом конькобежцев и велоциклистов-любителей в ознаменование грядущего десятилетия Октябрьской революции. Поход имеет огромное агитационно-пропагандистское значение, в связи с чем Союз обращается ко всем местным органам власти с просьбой оказывать члену Союза и призеру многих соревнований Николаю Кульбарсову возможное содействие, в частности предоставлять ему кров и пищу.
Коля поначалу брать пачку не хотел, но тренер убедил его, что листовки необходимы. Они - мандат, без которого он дальше Малоярославца никогда не доберется, и Коля, устав спорить, засунул их в вещмешок. Ната больше не таясь плакала, они с Колей отошли в сторону, она опять его трижды перекрестила, и Коля зашагал по Малой Полянке к Калужской и дальше, в сторону Заставы.
Согласись, Аня, история звучит и красиво и достоверно, попробуй выдумать столько деталей, в общем, я никогда бы не усомнился в ее подлинности, если бы из собственных писем Коли не знал, что после венчания он в их квартире на Полянке прожил с Натой почти год. Оттуда, а отнюдь не с церковной паперти Коля и ушел во Владивосток, оставив жену на четвертом месяце беременности. А спустя еще шесть месяцев Ната благополучно разрешилась здоровой, хорошей девочкой, законной Колиной дочкой, которая при крещении была наречена Ксенией. Естественно, что Коля к письму Вздоховой отношения не имеет, в вину ему я ничего не ставлю, лишь удивляюсь, как легко рождаются легенды.
Однако цитировал я Вздохову не случайно - здесь впервые возникает Нина Лемникова, которая скоро нам очень понадобится. В Колином архиве сохранилось несколько десятков писем Наты к Нине Лемниковой и наоборот. Все они по-женски обстоятельны, и я, полгода назад выборочно их просмотрев, решил, что они не для первой очереди, но и тут ошибся. По прочтении переписки Нины и Наты напрашиваются два вывода: первый - нельзя читать письма главных действующих лиц и не знать о них ничего или почти ничего, кроме того, что они сами о себе пишут. Жизнь человека - единственный по-настоящему честный комментарий к его письмам, без него мало что понятно. И другой камень в свой собственный огород: письма надо читать подряд и по возможности обращая внимание на даты, адреса словом, не пролистывать, а стараться разобраться, и что хотят сказать, и о ком, и для чего. Я же ключ к переписке Наты с Ниной Лемниковой пропустил и не сразу понял, какой сюрприз они мне приготовили.
Первое письмо Нины Лемниковой дошло до Наты 20 августа 1922 года, и отправлено оно было, судя по штемпелю, из Иркутска. В Гражданскую войну родители Нины были, по-видимому, связаны с Колчаком и, когда Иркутск вновь заняли красные, ее семейству пришлось несладко. Иркутские письма чрезвычайно тяжелые - ниже одно из них я приведу, - там много намеков на то, что ей пришлось пережить, и настоящая мольба помочь из Сибири выбраться. Последнее связано с тем, что раньше на высших женских курсах Ната и Нина были ближайшими подругами, но главное, Ната не скрывала от Лемниковой, что в Москве у нее теперь есть очень влиятельный покровитель - ясно, что она говорила о Спирине.
Лемникова пишет: "Милая, дорогая моя, два дня назад мне сказали, что ты жива, никуда не уехала, дали твой адрес, и теперь я могу тебе написать. Помнишь, Ната, как в Тамбове мы с тобой прощались у калитки, думали, что всего на две недели, дальше - Москва и наши курсы, а прошло между тем больше четырех лет. Избалованная, я узнала нужду, голод, узнала рабскую зависимость, власть сильных, злых, бесконечно гадких и ничтожных людей. Именно у них, падая от голода, я пошла просить кусок хлеба. Это не фраза и не фантазия прежней мечтательницы Нины, вечно делающей из мухи слона. Это, Ната, жизнь, это самая настоящая правда. Прошлую зиму я прожила в сторожке у железнодорожного переезда, после только что перенесенного сыпняка питалась пустым чаем да куском хлеба. Чтобы и оттуда, в стужу, не быть выгнанной на улицу, чтобы не отняли и хлеба, который я зарабатывала почти пятнадцатичасовым ежедневным трудом, я должна была сносить гнусные предложения. Немудрено, что я сломалась, что во мне все умерло, атрофировалось, и лишь в подсознании теплилась мысль, что на свете есть человек, который меня любит, с которым мы вместе столько мечтали о душевной близости, о детях, о совместной работе.
Я не знала, где он. Почти год мы не виделись, но потом встретились, причем случайно, на улице, и я поняла, что он такой же, как другие. Он сказал мне, что наши отношения в прошлом, и я ушла. Это была последняя капля. Больше, Ната, сил у меня нет, и я не хочу жить. Когда Алеша меня оставил, я не умерла лишь потому, что есть мама и ей я не в силах причинить горе.
Пойми, мысли о смерти - не малодушие. Ведь мы добиваем безнадежно раненую собаку, считаем это актом милосердия. Вот и я такая же безнадежно раненая. Нельзя жить, Ната, не веря. А я за эти годы не видела правды. Нельзя человеку быть одному. Нельзя никого не любить, а у меня и любовь оказалась ложью. Я мечтала иметь ребенка, была уверена, что в этом и смысл, и радость жизни, а теперь никого не хочу.
Ты, может быть, скажешь, что идет строительство нового мира, я не должна отчаиваться, будет у меня и любовь, и дети, и интересная, нужная людям работа. Работа у меня имеется и сейчас: как проклятая, днем и ночью перепечатываю протоколы допросов и приговоры. И я никуда не могу уйти, во-первых, потому что надо же что-нибудь есть, а здесь сравнительно хороший паек, а во-вторых, я "идеальная машинистка" и меня не отпустят.
Ты, Ната, однажды сказала, что я ищу общества, шума, рассеянной жизни, оттого что у меня внутри громадная душевная пустота, такая, добавила ты, от которой люди стреляются. От подобного я бы и ныне не отказалась, но уже по другой причине, раз на раз не приходится, теперь душа у меня полна до краев. Я чересчур хорошо знаю и жизнь, и людей, и себя.
Пустоту, конечно, надо было заполнить, но, наверное, иначе. Может быть, время и сгладит, но пока я плохо верю, что сумею выкарабкаться.
А родители передают тебе большой привет. Папа стал стариком. Работает очень много и очень устает. Мама тоже страшно сдала, все делает сама, по-прежнему ради нас готова на какие угодно лишения.
