Анатолий Ким - Остров Ионы
- Теперь все можно, - был ответ. - Дело движется, по-видимому, к концу романа.
- Благодарю, но я никогда не курил, кажется... А по каким признакам вы определяете приближение конца?
- Я это чувствую по некоторой усталости и обтертости слов, отпускаемых для его построения... Тот, кто замыслил роман, становится все скупее и прижимистее на слова. Чудесный материал, отпущенный на это строительство, видимо, заканчивается. Напор словесного потока заметно ослабел, а это, я знаю по опыту, означает предупреждение о скором сворачивании дела.
- О, я хорошо понимаю, о чем вы тревожитесь. Вот наступит конец романа, да, словно конец света, и наше совместное путешествие прекратится. Куда же тогда нам всем деваться, его участникам? В особенности в том случае, если роман не будет опубликован?
- А что, вы полагаете...
- О, ничего я особенного не предполагаю, уж вы меня извините, потому что ничего не знаю... Этими делами я никогда не занимался, романов не писал. Сказано было, что мне хотелось строить прекрасные дворцы с помощью обычных строительных материалов, а не с помощью слов. Но и этого не получилось. Не появилось на свете городов, возведенных мной, стало быть, и не было, и не будет на свете такого румынского царя - Догешти-Строитель... Что же я могу предполагать? Вот меня недавно просветили, что многие известные на весь мир люди возникли не от рождения, а от слов, так же, как и я. Но дело в том, что книги, в которых они появились, были все же напечатаны, а наша книга еще даже и не написана... Поэтому я и обеспокоен, естественно, а что с нами станется в том случае, если роман не будет завершен или его никогда не напечатают...
- Но ведь к вам подходил, я видел, некий бомж с подобной же кармической проблемой...
- Кто? Бо... бомж?
- Ну да. Из не опубликованного нигде русского романа "Бомжи", автор неизвестен.
- Ах, этот господин... с голой грудью! Какое у него звучное аристократическое имя... или фамилия?.. Ну да, подходил. Так что же?
- Вот будем и мы шататься по разным непроявленным мирам, подобно этому господину. Что тут страшного?
- Пожалуй... О, вы так же меня убедили, как и другие господа из литературного клуба. Доводы одного были особенно убедительны и сильны. Он мне внушал: "Не старайся заглядывать в бездну, иначе она будет заглядывать в тебя. Вы оба сможете убедиться, что ничего особенного из себя не представляете, что с обеих сторон вы равным образом пусты. И скучнее этого знания ничего нет во всех бесконечных мирах. Так что не заглядывайте в бездну, Ваше Высочество, ибо она есть всего лишь зеркало, в котором вы увидите свою унылую физиономию".
- Вот кто-то и мне внушает сейчас... звучит внутри моего уха: Бог создал мир, чтобы рассматривать Самого Себя. Бог создал человеческие игры, чтобы играть с Самим Собой. Наверное, где-то близко находится пророк Иона. Это его строптивые мысли. Значит, мы скоро его встретим, и конец романа действительно приближается. И я хочу просить у вас прощения, Ваше Высочество, что явился невольным виновником вашей командировки в этот мир русских слов. Но я честно признаюсь вам, что никакого в том не было умысла с моей стороны, ни хорошего, ни плохого, буквально за миг до первого вашего появления в романе я ничего не знал о вас, Ваше Высочество, и такого имени - Догешти - никогда раньше не слыхал. В добавление ко всему этому - я никогда и в Румынии-то не бывал, ничего о ней не знаю. Но простите меня, ваш покорный слуга получал именно такие слова от Того, Кто правит моей жизнью, а распорядился я ими по своему усмотрению. Я решил вас включить в состав экспедиции на остров Ионы - и вот цель, кажется, наконец достигнута.
Он, конечно, очень опытный писатель, великолепный мастер в определенном смысле - в сочинении новых необычных читательских ощущений. Поэтому А. Ким и почувствовал, стремительно жонглируя подбрасываемыми ему словами, что в последнее время состав их становится все обыденнее и затрапезнее. По мгновенно определяемой им весомости каждого брошенного ему слова он угадывал в нем тяжесть обычных бытовых предметов, предназначенных как-то скрасить тот небольшой срок пребывания человеков на земле, что называется жизнью. И он правильно понял значение бытовой утяжеленности посылаемых ему слов, - только таким образом Я мог обратить внимание человека на то, что Тот, Кто командировал его на землю работать писателем, не особенно доволен им, в особенности тем, что в последние годы он позволяет себе заглядывать туда, где ему ничего не светит. И если жизнь, куда его отослали, - на этот раз великолепно оснащенным для творческой деятельности, - перестает ему нравиться, то его ведь могут и отозвать назад. Нет, Я не угрожал ему и не предупреждал уставшего писателя, Я только хотел, чтобы в голове у него наступила ясность: раз ты чувствуешь утомление от жизни, значит, и она несколько утомилась тобой. Если ушла из нее любовь, то зачем тебе, друг мой, дальше коптить небо?
Творчество, призвание, кармическое задание? Но ведь все это игра, и не твоя, и меньше всего значишь в этой игре ты сам, творец, и порой прекрасная фигура нагой лежащей на шелках женщины, изображенная мужественной рукой, или букет желтых подсолнухов в глиняном кувшине, пастозно, неистовыми мазками написанный рыжебородым мастером, становятся вдруг в миллион раз дороже этого рыжего смешного творца! О, Я не призываю тебя делать глупости, Я просто хочу открыть тебе глаза на самого себя. Творец, говоришь? Да ведь творчество - это слон, который живет в Африке, кушает с деревьев листочки, потом наваливает на землю дымящиеся кучи, - а ты живешь в каком-то провинциальном русском городишке, в деревянном доме самого унылого вида и, того и гляди, помрешь в нем от звериной тоски бытия. Творец, какая связь между тобой и твоим творчеством? Ну чего ты идеализируешь засранца африканского слона, пусть даже он огромный и очень симпатичный? И не стоило тебе в своих романах, на которые ты потратил почти все переданные мною слова, прямым текстом с неслыханной наглостью писать о несовершенстве человеческого мира, о его злодействах, лицемерии, чудовищной сексуальной озабоченности. Что это? Как это? Да кто ты такой? Зачем? Как смеешь ты, наглец? Тебе больше всех надо? Ты соображаешь, парень? Куда прешься? По шее захотелось? Или мало показалось? Отдохнуть на нары потянуло? В Могилевскую губернию просишься? Опупел? Шизанулся? Чокнулся? Какого рожна лезешь не в свои сани? Ты, что ли, строил этот дом? Тебя впустили, обогрели, накормили - а ты изобличать, видишь ли! Тебе порядки в доме не н-дравятся... Ах ты, метла с-с-с...драная!
- Я не метла с-с-с...драная, я писатель, - с достоинством вслух ответил А. Ким, обернувшись в мою сторону.
- С кем это вы? - удивленно и обеспокоенно спросил принц Догешти, во все глаза глядя на писателя.
- Ты меня извини, братец, - тотчас же опомнившись, молвил Я. - Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, незаметно съехал на уровень бомжа. Но мне на моем уровне не пристало, разумеется, ругаться как последнему бродяге. Однако я не выдержал. Я очень тревожусь за тебя. Тебе грозит опасность.
- Кто это? Чей это голос слышится? - уже сильно встревожился принц, вращая головой из стороны в сторону.
- Успокойтесь, Ваше Высочество, - отвечал А. Ким, понурившись. - Это всего лишь голос Того, Кто опекает меня. Я его сам никогда не видел. Он всегда был добр ко мне, а теперь вот ругается. Видно, что-то я в своей жизни сделал не так.
Ну, этого Я также не мог спустить ему! И довольно сдержанно, сухо высказался:
- Ты всегда нравился мне редкой внутренней честностью. Я ценил тебя за это. А теперь ты лицемеришь... И это не нравится мне.
- В чем мое лицемерие?
- Ты ведь прекрасно знаешь, что в своей жизни сделал не так.
- Ну, допустим... Если так - тогда мне можно приступить к покаянию?
- Если хочешь. Никто тебя не принуждает. Ты действительно СВОБОДЕН.
- Так я покаюсь? Начинаю. Я всю жизнь боялся смерти. В детстве я сильно болел поэтому, наверное.
- Все человеки боятся смерти. Ее и надо бояться. Так что грех невелик.
- Но я ее так боялся, до потери пульса, что невольно стал искать бессмертие.
- И каковы успехи? Нашел его?
- Только в слове безсмертие, в нарушение правил новой русской орфографии.
- Это не страшно. Что еще?
- Я в детстве был слабым и болезненным, поэтому сильные дети колотили меня. Но я был умным, а в прошлых своих инкарнациях был высокородным, из королевских отпрысков. Поэтому я возненавидел грубых и сильных, которые, как правило, глупы и из самого подлого рода.
- Вообще-то ненавидеть кого бы то ни было - это нехорошо. Но, мой друг, ты же знаешь, что ненависть умных - это оборотная сторона их любви. Вот ненависть глупых - она одностороння, это сплошняк ненависти. А ты был умненьким, значит, ненависть твоя имеет скидку наполовину.
- А еще я имел смелость написать кучу книг, в которых эта любовь и ненависть так и бурлили, кипели, переливаясь через край. Я их замешивал поровну, считая это самым умным принципом, потому что меня научили: две близняшки правят человеческим миром - любовь и ненависть.
