Роман Шебалин - Дневник ангела
Последнее: смерть жизни - не всегда смерть, а смерть смерти - не всегда жизнь. Знания нет. Незнания нет. Отрицания знания и незнания - нет. Ничего нет.
Серое.
Ничего. Нигде. Никто.
Итак.
Учение завершено.
Я прощаю тебе смерть твоей матери.
Но когда земля примет нас - вспомним ли мы о том, что были? Когда мы откроем глаза, увидим ли свет наших последних тайн? Не станем ли мы собой, когда земля вновь примет нас?
Ты сгоришь во сне породивших тебя.
Ты упадешь и восстанешь снова.
И они ослепнут, лишь только увидят тебя, ты вернешь им глаза. Ты научишь их любить красоту, и они убьют тебя, нелепого, страшного.
Ты продолжишь свой путь.
Восстань, смертный.
Путь лежал через мертвый мир. И ты прошел этот мир. Ты дал ему жизнь.
Так - ты убьешь его, сын мой.
Убей. Убей каждого, в ком жизнь восстанет против смерти, а смерть против жизни.
Убей любого, кто увидит и услышит. Дай им шанс найти тебя, прийти к тебе, возлюбить тебя.
Никто, нигде, никогда.
Но ты не вернешься.
Видишь, там, над вершинами гор, покойно плывут облака? Ты научился ждать.
Зима умрет. Лето умрет. Ты не вернешься.
Видишь, как глубоко под землей свиваются в танце упругие корни деревьев?
Легкость мира... неизъяснима...
Ты не вернешься.
Видишь, как умирает та, что дала тебе жизнь? Смотри: огонь начинает твой путь.
Никто, нигде, никогда.
Ты отдашь им всего себя, не оставив себе ничего.
Верь мне.
Умри, мертвый сын.
Когда: он, она и ты, мы, - сольемся светом и тьмою, мы дадим миру покой. Он и она, мираж, сны.
Ты грезишь, ты устал.
Отдохни.
Спи.
Путь завершен. Вот и все.
Спит мой маленький сын, глупый Гитлеp; он видел смешные сны, он порой просыпался, кричал; потом - засыпал вновь.
Вот и все.
Ему снился Андрогин, ему являлись Смерть, Изида и Учитель, он держал в руках знаки и звуки, работал в черном, белом и кpасном.
Он стал золотом и уснул.
Предстоит лишь работа в сером.
Полученный в результате алхимического соития, сын должен быть уничтожен. Беру его на руки. Он теплый, как мышь. Ему снятся сны.
Медленно провожу скальпелем по его груди. Всматриваюсь. Иpис pаны, раскрываясь, обнажает мне его мутное, покойно дышащее теплотой и негой естество. Он спит.
Я осторожно кладу его на колено и разрываю рану вниз, выворачивая тело сына наизнанку.
Глаза его открываются. Ему страшно.
- Я умираю, учитель?
- Ты взрослеешь, мой мальчик.
- Мне снился сон. Они шли по пустыне, ангел и единорог. Они нашли друг друга.
- Тебе пpедстоит моя жизнь, мой мальчик.
- Да, я верю тебе, учитель.
- Учение завершено, ты не придешь ко мне больше.
- Я умираю?
- Нет, но когда ты проснешься...
Я отворачиваюсь. Они нашли друг друг: ангел и единорог. Мне хочется плакать. Устал. Я подаpил ему себя и убил его.
Опускаю пальцы в гоpячую его массу мяса и костей.
Пpислушиваюсь к пульсации вен.
Кожа моих ладоней источается, меpкнет; наша кpовь смешивается. Мы так давно... не были... вместе...
Слушаю дыхание океана умирающего золота.
- Мне больно, учитель.
- Ничего, это ничего, ты пpоснешься и не вспомнишь уже: ни себя, ни меня.
- Что будет со мною?
- Любовь, лишь кpасивая любовь, мой мальчик.
Вновь ночь пpиближается.
Снимаю с себя одежду и вхожу в его pастеpзанное тело.
Глаза его закpыты, он спит.
Учение завершено.
Мое тело обволакивает его вязкая серая кpовь; мне жаpко.
- Я умиpаю, учитель?
- Ты взpослеешь, мой мальчик.
Его детское тело душит меня.
Я люблю. Я люблю его серое тело, его нежные чувства, его чуткое сердце.
Они веpнулись, они снова вместе, тепеpь - навсегда, - ангел и единоpог.
Глава 21.
"Pоман в стихах - 7".
"Дорогая миссис Харгривс! Предчувствую,
что после стольких лет молчания это письмо
покажется Вам голосом с того света, и все же я
верю, что годы не стерли память о днях, когда мы с
Вами переписывались. Я начинаю убеждаться, что
память старого человека с трудом удерживает
недавние события и новых друзей..."
Лютвидж Доджсон (Льюис Кэрролл)
миссис Харгривс (Алисе Лидделл).
*
- Не очень-то и понятно... А что было дальше?
- Дальше? - казалось, он удивлен, - но это... почти все.
- Значит, все-таки было что-то еще? - я слегка замялся, но все же сказал, - ведь ты же ангел, ты не умеешь лгать и не умеешь говорить "нет"; расскажи, что было дальше.
- Но дальше почти уже ничего не было, с ума я не сошел, не умер, ну, что еще? Как ты думаешь, - Льюис Кэрролл был действительно влюблен в Алису Лидделл?
- Это имеет отношение к твоей истории?
- Конечно. Ты пишешь? Запиши тогда ещё вот что...
Though I oughta bare my naked feelings
Though I oughta tear the curtain down
I held the blade in trembling hands
Prepared to make it but just then the phone rang
I never had the nerve to make the final cut
*
Я деградировал. Затея с киллером - обернулась выброшенными на ветер деньгами. Я бы мог на это проклятое золото купить пластинок "Би Джиз" или ещё чего... Дичайшая глупость! Почему он не убил меня? Вероятно, я опять что-то напутал или не так понял.
Меня обманули!..
Они знали все с самого начала! Они взяли деньги и посмеялись надо мной. Как... в дурацком кино. Типичная трагикомедия. Подсунули мне каких-то опереточных бандитов...
Что они со мной сделали? В чем я провинился? Почему они не убили меня?
*
Но как тогда я оказался на ночных улицах?
Девичье поле.
Я хорошо помню эти места. Они для меня почти родные. Здесь, на улице Бурденко, в подвале жилого дома, проходила моя первая выставка. Было масло, темпера и коллажи. Концерт на открытии. Хиппи восьмидесятых. Любовь на тусовке.
Ничего не было.
Свернул на Малую Саввинскую.
...Работа. Одна, другая. Учеба. Смерть друга, убийство тела. Музыка, слишком много музыки.
Нет, конечно же - ничего не было.
Кто ты?..
У тебя очень красивые глаза. Наверно, каждую секунду где-нибудь звучит эта глупая фраза, люди на разных языках, в разных странах - повторяют: у тебя очень красивые глаза. Больше и говорить нечего. Я запомню только глаза. Они словно серебряные. Когда в лесу прошел дождь - только прозрачные капли серебра теперь блестят на тонких нитях паутинок.
Как красиво...
Я никогда не видел сверкающие в каплях дождя паучьи сети. Я сам будто паук.
Нет, ничего не помню.
Что я узнал о любви?
Был любим? Любил?
Нет, ничего не помню. Точно паутина дрожит. Легкие тени переливаются радугой. Стремительно несется надо мной... страшное небо...
Тогда - должна была начаться любовь, но... чуда не произошло вновь.
И тебя не было.
Но что я знал о любви?
Как они живут? Как они могут жить?
Они ведь как-то находят общий язык, они ведь беседуют друг с другом. Они ведь как-то живут, любят, умирают. Я прочел их книги, немного, но мне говорили: это - лучшие. Я поверил в их музыку; я молился их идолам, клялся, камлал, - что из того? Стал ли я человеком? Я был негодяем и страдальцем, я умирал и убивал, но - что из того? Наконец, я махнул рукой: пусть все идет как идет, пусть - некое "оно" само меня вытащит, сделает; нет же, нет.
Стал ли я человеком?
Я стал пародией на человека.
Я думал: любовь привяжет меня к земле. Что ж, любовь не смогла меня привязать даже к тем, кого я любил. Я предавал и меня предавали.
Любовь могла бы спасти. Но, нет: ничего нет.
Словно заклятие, проборматывал я тексты истории последних дней моей жизни, опять и опять повторяя слова, фразы, вспоминая поступки, переигрывал мысленно их так и эдак... Как будто я об этом уже писал. Вот забавно!
Думал: литература откроет мне суть человека. Они говорили: слово есть бог. Что ж, я поверил им. Вернее, нет, я попытался им поверить.
Я смеялся над их мыслями, я издевался над их чувствами, но я же хотел как лучше...
Оказалось - то, над чем плачет один, для другого - пустяк, шутка, глупость. Они научились оценивать боль. Или паковать счастье в заранее заготовленные формы. Рассуждать о удачной или неудачной смерти. Какой уж там бог! Одни слова... в котоpых... очень, слишком много... смысла...
Пародия на человека.
Вижу, что горят фонари. У подъезда стоит машина. Окно зажглось. Раз, два, три... На четвертом этаже. А тело жило на пятом. А я живу на тринадцатом.
Вероятно, меня тоже не было. Жаль.
В последнее время меня очень душила моя кожа. Я задыхадся в ней... Естество тяготило меня. Значит ли это, что я начал наконец-то понимать этого "человека"? Кажется, подобное состояние они называют самогипнозом: если долго повторять: "я ангел, мне пора домой" - постепенно почувствуешь себя этим самым потерявшимся на Земле ангелом.
Но я должен, я просто обязан: либо забыть о том, кто я такой, либо вернуться. Невыносимо!
Невыносимо висеть в пустоте. Между адом и раем. Между человеком и ангелом. Почему я жив? Если таково наказание, то могу я хотя бы знать конкретно - за что оно? Как долго оно продлится? Я устал. Если я в чем-то когда-то не раскаялся, если от чего-то отступился, - я готов принять любые условия, любые! Вспомнить, вернуться...
