Наум Фогель - Капитан флагмана
Неподалеку послышался и стал нарастать звук мотора. Кто-то шел на полном ходу по ерику. Мотор вдруг взвыл. "Ну конечно, намотало водоросли на винт, - подумал Багрий. - А теперь, не выключая мотора, поднял хвостовину, чтобы сбить водоросли. Не жалеет машину, бездельник этакий".
С ерика донеслась ругань. "Сам виноват, а на мотор злится, - усмехнулся Багрий и посмотрел на часы, - скоро Вадим Петрович и Романов должны приехать. Чем бы их попотчевать? Надо было мне сегодня на рыбалку съездить, наловить рыбы, уху сварить: все же лучше меня здесь уху никто не приготовит. Батя научил: он заядлый рыбак был, даже на белугу хаживал. Да, надо бы мне на рыбалку съездить, но и подвязку откладывать нельзя. Может быть, у сторожа рыба есть? Он, по-моему, браконьерствует потихоньку, говорят, в потаенных местах ятеря ставит".
Багрий пошел к домику сторожа, но того не было. Жена сказала, что старик должен скоро вернуться с рыбалки.
- Когда вернется, если улов хороший будет, пусть и мне рыбы принесет, попросил Багрий.
Женщина пообещала, и Андрей Григорьевич вернулся на свой виноградник успокоенный. Снова принялся за подвязку, но мысли его сейчас были уже о соседе - Назаре Каретникове. "Только бы он не набрался и сегодня или не завеялся куда: мне обязательно нужно поговорить с ним сегодня. Впрочем, на второй день он обычно не пьет".
Он снова стал перебирать в памяти подробности пьяной болтовни Каретникова и на лестничной площадке, и дома, перед тем как улечься в постель.
- Здорово, Андрей Григорьевич!
Багрий так ушел в свои мысли, что даже вздрогнул от неожиданности. У яблони стоял сторож - невысокий, коренастый, очень загорелый, с добродушным широким лицом, инвалид Отечественной войны. Он был босой. Серые полотняные брюки закатаны выше колен. Легкая из такой же ткани куртка широко распахнута, рукава тоже подвернуты выше локтей. Багрий подошел, поздоровался, спросил, как рыбалка.
- Рыбалка не дюже, - ответил сторож. - На базар нести нечего. А вот на уху для вас насмыкал. Казала жинка, что вы приходили, вот я и принес.
- Спасибо, - поблагодарил Багрий, принимая садок с трепещущейся рыбой. - У меня сегодня гости. Садок я вам потом принесу и деньги за рыбу.
- Ладно, за вами не пропадет, - сказал сторож и ушел, припадая на правую ногу.
Андрей Григорьевич вымыл руки у ключа, набрал ведерко воды и наточил кухонный нож, стал чистить рыбу. "Да, старик прав, - подумал он, - и впрямь добрая уха будет".
Рыба была уже почищена и вода в котелке звонко булькала, когда Багрий увидел их - Шарыгина и Романова. Они шли не торопясь по мостику через ерик. Багрий поднялся им навстречу. Он и позабыл, что на нем измазанные землей брюки и непомерно большой клеенчатый фартук. Потом, заметив, он махнул рукой. Вытер ладонь о брюки, поздоровался с Романовым, кивнул Шарыгину и, обращаясь к Романову, произнес:
- Вы уж простите меня: собрался переодеться к вашему приходу, да завозился вот на винограднике и не успел.
- Ну что вы, Андрей Григорьевич, - успокоил его Шарыгин, - на даче как на даче.
Иван Семенович рассмеялся. Действительно, какие могут быть церемонии: дача - она дача и есть.
- Давненько я у вас не был тут, дорогой Андрей Григорьевич. Почти год.
- Меньше, - сказал Багрий. - С августа прошлого года. - Он повернулся к Шарыгину и попросил: - Будьте за хозяина, Вадим Петрович: вы у нас ведь свой человек. Покажите Ивану Семеновичу усадьбу, а я тем временем уху заправлю. За междурядья на винограднике извинитесь - не успел граблями пройтись.
- А мы их сейчас поскородим с Вадимом Петровичем. Надо же перед завтраком поработать, аппетит нагнать.
- Ну, поскородьте, поскородьте, - улыбнулся Багрий. - Грабли в кладовой лежат. Вадим Петрович знает.
27
Андрей Григорьевич колдовал над фарфоровой чашкой с леком* и прислушивался к бодрым голосам гостей на винограднике. Разобрать слов нельзя, но голоса были хорошо различимы. Больше говорил Вадим Петрович.
______________
* Лек - острая приправа к ухе.
Андрей Григорьевич всегда был рад Шарыгину. Это был один из наиболее способных его учеников. Он пришел в отделение пять лет назад совсем еще молодым врачом. Вначале Багрию не понравилось, что Шарыгин пришел в больницу не как все - после трех лет работы на участке - и не по решению конкурсной комиссии, а по ходатайству каких-то таинственных лиц. Но вскоре молодой человек стал правой рукой Багрия. Была у него удивительная способность схватывать все на лету. И еще была у него феноменальная память: он умел запомнить любую цитату всегда к месту и привести с такой подкупающей простотой и непосредственностью, что даже у недругов своих вызывал чувство уважения. Учеником он был прилежным: во время обхода ловил каждое слово. Всегда заносил в блокнот то какую-нибудь значительную фразу, то рецепт, то фамилию автора монографии, о которой Багрий вспоминал даже мельком. Его педантичная аккуратность иногда раздражала Багрия. Но ведь смешно ополчаться против аккуратности, нет ничего более неприглядного, чем неряшливый врач. Истории болезни, которые вел Вадим Петрович, всегда были идеальны: заключения консультантов подчеркнуты красными чернилами, анализы подклеены. И еще покоряла Багрия неиссякаемая энергия Шарыгина. Вадим Петрович никогда не считался со временем. Часто приходил на обход и вечером, а к тяжелобольным - и ночью. Когда надо было, охотно выезжал в подшефный колхоз, работал там иногда по нескольку дней. Возвращался без тени усталости, отчеты его о проделанной работе были короткими и содержательными. Людмила Владиславовна всегда ставила их в пример. Он умел демонстрировать особо сложного больного на клинико-анатомической или научной конференции. Готовился к демонстрации добросовестно. И докладывал предельно сжато, но так интересно, что все слушали затаив дыхание. Особенно нравилось Багрию, что Шарыгин с высокой требовательностью относился к языку - все у него было написано в хорошем литературном стиле. Вскоре в отделении он стал незаменимым. Старшим ординатором только числилась теперь пожилая, добросовестная и очень знающая женщина. И врачи, и сестры, даже санитарки по любому пустяку обращались уже не к ней, а к Вадиму Петровичу. И когда эту женщину перевели в другую больницу, никто не удивился, что старшим ординатором назначили Вадима Петровича, хотя в отделении были другие врачи, с большим стажем, знающие. Иногда по вопросам, которые прежде разрешал только Багрий, стали обращаться к Шарыгину.
"Правильно сделали, что ко мне пришли, - говорил тот, непринужденно улыбаясь. - Зачем шефа беспокоить по пустякам". Он охотно взял на себя миссию разговаривать с родственниками больных. Умел он с ними говорить спокойно, очень серьезно и с той подкупающей доверительностью, которая всегда вызывает чувство уважения к врачу и веру в его знания. И Людмила Владиславовна, когда в отделение попадал какой-нибудь высокопоставленный или нужный пациент, поручала этого больного Вадиму Петровичу. Андрей Григорьевич соглашался, он знал, что если такого пациента будет вести Шарыгин, все будет хорошо. Все будут довольны - и родственники, и сам больной, и те, кто протежировал. Конечно, в отделении знали, что Вадим Петрович берет не столько высокой квалификацией, сколько подчеркнутым вниманием. Больные же и особенно их родственники нередко путают внимание и квалификацию. Что ж, в работе врача многое зависит и от того, что называется импозантностью.
Шарыгин охотно брался и за общественные поручения. И выполнял их тоже аккуратно. Вот почему, когда на отчетно-выборном профсоюзном собрании секретарь партбюро сказал, что есть предложение ввести Вадима Петровича в состав месткома, никто не возразил. При голосовании был только один голос против. И все решили, что это Шарыгин вычеркнул свою фамилию. На следующий день Галина, когда кто-то намекнул на скромность Вадима Петровича, сказала:
- Это я вычеркнула. Так что за себя-то он проголосовал.
- Зачем вы так? - спросил Багрий. - Вадим Петрович порядочный человек.
- Я не верю в его порядочность, - ответила Галина.
- Ну, знаете, - даже растерялся Багрий. - Какие у вас основания?
- Это интуитивное.
- Интуиция - дело ненадежное.
- А я верю в интуицию.
- Председатель месткома из него будет превосходный. И за интересы больницы там, где нужно, он сможет постоять.
- В этом и я не сомневаюсь, - согласилась Галина. - Но для меня этого мало.
Багрий решил, что лучше не продолжать спор. Ему вспомнился случайно подслушанный разговор Шарыгина с Будаловым, когда Илья Артемович лежал в отделении.
- Человек в общем-то сволочь, - говорил Шарыгин. - Дурак или сволочь. Дураков меньше, а вот сволочей - множество. Человек по своей сущности хищник. Цивилизация испортила ему зубы, но клыки у него остались. И хватка у него, если он настоящий парень, волчья.
- Старо это, Вадим Петрович, - произнес Будалов. - От этой вашей философии веет не цивилизацией, а каменным веком.
