Лидия Чарская - Газават
Он махнул рукою в небо и обнял товарища. По суровому, некрасивому лицу Полянова пробежала короткая судорога.
Видно, боевой служака крепился через силу, чтобы не проронить непривычную слезу.
— Слушай, Зарубин, — произнес он дрогнувшим голосом, — я тебе вот что скажу: ты, брат, горячий парень. Без толку в пекло не суйся. Я ведь тебя знаю… Помни, твоя жизнь нужна; храбрость и без этого проявить можно. Осторожнее действуй и зря на кинжал не лезь. — И потом, помолчав немного, заключил он нахмурясь: — Человек ты золотой и солдат бравый, и мне душевно будет жаль, если эти разбойники убьют тебя.
— Во всяком случае, если убьют, — произнес Миша не совсем твердым голосом, — ты сообщи отцу. Он тебя знает по письмам моим и чтит, как героя. Ты ему передай, Алексей, что он может быть спокоен: его сын шел по его следам и жизнь свою не щадил ради царя и родины…
— Передам, Зарубин. Облегчу душу старика. А теперь позволь благословить тебя, как старшему брату.
— Спасибо, Алексей! Благодарю, товарищ! — мог только произнести Миша.
Полянов несколько раз перекрестил его, потом обнял крепко, по-братски.
Снова прозвучал сигнал горниста. По этому сигналу охотники должны были неслышно выступить из лагеря и сосредоточиться у самой подошвы горы.
Миша еще раз крепко обнял своего друга, пожал ему руку и поспешил к команде, выстроившейся длинной шеренгой и готовой к началу своего трудного пути.
— Или там, за облаками, или на том свете! — мысленно повторил Полянов и медленно поплелся к своей палатке.
Глава 5
Роковая задача. Снова Гассан
Ночь на 25 августа была черна, как могила. Только зловеще белели уродливыми привидениями горные уступы среди ее непроглядной темноты. Тишина царила кругом. Такая тишина, что, казалось, вымер и Гуниб, и окруживший его плотным кольцом русский лагерь. Только Кара-Койсу да Андийский Койсу нарушают своим монотонным шепотом эту тишину. Лишь едва уловимый, как скреб тигровых когтей по камню, шелест чуть прорывается сквозь рев потоков.
Тихо, неслышно поднимается охотничья команда с уступа на уступ, с камня на камень.
Смельчаки, как кошки, взбираются на утес, подсаживая один другого, зацепляя за чуть заметную горную выбоину шестами.
Чтобы не производить шума, на ногах у всех надеты мягкие чевяки. Впереди охотников лезет бесстрашный начальник капитан Скворцов. За ним удальцы-юнкера Сресули, Терпев и Миша Зарубин.
Руки и ногти Миши давно уже изодраны об острые кремни и утесы. Страшная ломота от продолжительной непривычной и непосильной гимнастики охватила все тело. Голова кружилась. Сердце бьется так сильно, что, кажется, можно услышать самый звук его биения.
«Еще, еще немного, — подбодрял себя молодой человек, — и я буду вон на том утесе, что белым гребнем выступает из темноты». И он лезет и лезет вперед и вперед, цепляясь ногтями за каменную грудь утесов, стараясь не отставать от Сресули, Териева и других.
— Ваше высокородие, — слышится где-то над его головою шепот, — пожалуйте. Я лесенку прикрепил к утесу, на первую террасу влезем.
Это рядовой Молодых, ловкий гигант-парень, привязал веревочную лестницу к уступу и приглашает его… Минута, другая… Слава Богу! Он достигает террасы, согнувшись в три погибели, на четвереньках, как зверь. А впереди много еще таких утесов. Только вряд ли достигнут они их. Каждую минуту могут заметить или, вернее, услышать их мюриды, и тогда… Тогда они на выбор по одному перестреляют их, как куропаток.
Еще долго, очень долго ползти, а уже ночь начинает расползаться понемногу, и где-то наверху чуть брезжит первая полоса рассвета. Теперь уже яснее выступают над ними глыбы террас. О, сколько сил, нечеловеческих сил надо положить здесь, прежде нежели они достигнут последнего уступа! Теперь не только эти уступы, но и лица своих спутников может отличить Миша в побелевшей пелене рассвета. Бледные, изнуренные лица. Вон змеей извивается перед ним юнкер Сресули, повисший над бездной, ухватясь руками за утес… Вот с трудом вскарабкался он на выступ и оборачивается к Мише.
— Пожалуйте руку, поручик. Я вам помогу. — И улыбается, а у самого пот катится градом. Взобрался совсем, Мише помог взобраться. — Теперь бы вон на вторую террасу, — бормочет он озабоченно, — засветло бы.
И приноравливается забросить веревку за новый гребень.
Одиночный выстрел нежданно раздается над их головами.
За ним другой, третий.
— Пропало наше дело! — прошептал какой-то солдатик и истово перекрестился широким крестом.
— Врешь, не пропало, — с каким-то бешеным ожесточением произнес другой голос. — Мы, гляди, робя, у цели… Вон и караулка Шамилева на ладони… Так оно и есть.
Миша поднял голову. Что такое? Неужели они под мраком ночи доползли до самой башни, где Шамиль утвердил первую защиту Гуниба!
Действительно, на той террасе стоит караулка… При окончательно водворившемся над горами рассвете можно уже ясно разглядеть башню, из амбразур которой торчат стволы мюридовых винтовок.
— Ну, братцы, не робей. Шашки наголо! С нами Бог! — слышится звучный голос капитана Скворцова. — Не дадим перестрелять себя в одиночку. Ура!
— Ура! — эхом подхватили неустрашимые солдатики и бегом кинулись к башне. Немного их кинулось, человек десять во главе с юнкерами Териевым и Сресу-ли, поднявшимися первыми на Гуниб. Остальные еще карабкаются на террасу. Еще работают руками и крючьями. Но их некогда ждать.
— Ура! — кричит вместе с остальными не своим голосом Миша и несется с обнаженной шашкой прямо ко входу башни.
Оттуда грянул залп. Кто-то из бегущих тяжело рухнул с утеса прямо в бездну, кто-то с тихим стоном бесшумно опустился на землю. Некогда смотреть, некогда жалеть.
Из караулки выбежало человек двадцать мюридов, шашки наголо, кинжалы в зубах.
— Ля-иллях-иль-Алла! — завопили они и с остервенением кинулись на русских.
— С нами Бог! — еще раз мощным призывом прогремел голос Скворцова, и разом завязалась жаркая схватка.
Миша очутился в самом центре сражающихся. Вся мысль молодого офицера сводилась к одному: как можно больше уничтожить врагов, как можно скорее проложить путь к Гунибу.
Но русских было вдвое меньше, нежели мюридов. Команда еще не успела взобраться на уступ, и число штурмующих обогатилось лишь двумя-тремя подоспевшими солдатиками.
Зарубин смутно понимал одно: надо было драться с удвоенной силой, потому что одному приходилось биться против двоих. А между тем они значительно ослабли, эти силы, от долгого же карабканья на горы дрожала рука, нанося неверные удары.
Быстро тает число нападающих. Миша не может не заметить этого. Несколько человек из его спутников уже лежат на земле, кто с раздробленным черепом, кто с прорванной шашкой грудью… А из караулки бегут новые мюриды…
— Алла! Алла! — вопят они.
О, как невозможно резок и противен ему этот крик! Он напоминает ему отвратительное время его плена, те ужасные мгновения, когда он бежал, преследуемый Гассаном, по поляне к крепостным воротам.
— Помоги, Господи! — шепчут пересохшие губы Миши, и он, собрав последние усилия, поднимает шашку. Перед ним высокий, сухой горец с горящим взором и черной бородою. Красная чалма обвивает его голову. Зарубин быстро поднял на него глаза, и вдруг невольный крик вырвался из груди молодого офицера.
Он узнал красную чалму и хорошо знакомое лицо мюрида.
Гассан-бек-Джанаида был снова перед ним.
Вмиг усталость как-то разом исчезла из его существа. Безумная, острая ненависть охватила его при виде своего мучителя. Жгучей враждой запылало сердце.
— Наконец-то я встретил тебя, разбойник! — крикнул он охрипшим голосом, совершенно не заботясь о том, понимает ли его мюрид.
Но тот, очевидно, понял, потому что его глаза ярко блеснули, непримиримой враждой исказилось сухое лицо. Он также с первого взгляда узнал своего бывшего пленника и врага.
— Будь ты проклят! — вскричал он дико и с обнаженным кинжалом кинулся на Мишу.
Но тот был наготове встретить нападение. Он поднял саблю и предупредил ею удар Гассана. Оружия их скрестились теперь. Глаза врагов пожирали взорами друг друга.
Вот снова взмахнул своим кинжалом Гассан, и алая струя крови брызнула из руки Миши. Но Зарубин даже и не заметил раны; все его существо было наполнено одним порывом, одною целью: уничтожить во что бы то ни стало своего злейшего врага. Он поднял шашку и готовился нанести удар прямо в сердце мюрида, но в эту минуту Гассан ловким движением вышиб из его рук оружие и сильным толчком бросил своего противника на землю…
В одну минуту он был уже на груди Зарубина и, придавливая его к земле, хрипел глухим, срывающимся голосом:
— Урус!.. Гяур!.. Собака!.. Будешь помнить канлы Гассана… Умри… собака… гяур!
