Лев Толстой - Том 20. Избранные письма 1900-1910
С согласия автора письма, пересылаю вам его для напечатания в вашей газете*. Рассказ о жизни и впечатлениях этой крестьянской девушки мне кажется очень замечательным: и по своей искренности, простоте и очевидной правдивости, и в особенности потому, что ясно выражает ту совершившуюся в крестьянском рабочем населении за последнее время перемену, заключающуюся в живом сознании несправедливости своего положения. Как ни стараются люди властвующих классов скрыть от себя, заглушить в себе сознание несправедливости своего положения, такие рассказы, как рассказ этой крестьянской девушки, неотразимо должны вызывать это сознание. В рассказе этом испытываемая миллионами людей несправедливость своего положения представляется как что-то совершенно новое и никому не известное.
Думаю поэтому, что напечатание этого рассказа может быть полезным.
Лев Толстой.
Ясная Поляна.
29 апреля 1910 года.
275. П. С. Прошкову
1910 г. Апрель (начало). Ясная Поляна.
Прокофий Семенович!
Ко мне из Тулы приходит мальчик, который рассказывает, что он должен покинуть ваше училище вследствие того, что, как он говорит, он несправедливо подозревается в воровстве. Мальчик этот очень жалок, и потому хотя и не могу знать, насколько справедливо то, за что он исключается из училища, я все-таки позволяю себе обратиться к вам с просьбой дать мальчику возможность получить аттестат*.
Надеюсь, что вы не посетуете на меня за мое обращение.
С совершенным уважением Лев Толстой.
276. А. Л. Толстой
1910 г. Мая 2. Кочеты.
Пишу тебе, голубушка Саша, из Кочетов вечером 2-го. Приехал я с Душаном и Булгаковым. Чудная погода, милые Сухотины и все радостно. Даже и про тебя вспоминаю без боли, но… жутко. Пишу весело, и вдруг от тебя дурные вести*. Мама немножко была недовольна, что я не отложил отъезд на день, но все-таки отпустила меня без раздражения. Она приедет сюда 4-го послезавтра, если что-нибудь ее не задержит. Каюсь, что мне от многого и многого хотелось уехать из Ясной. Очень много суеты и посетителей и других причин. А нынче как раз был посетитель, которого мне жаль было покинуть так скоро. Я едва успел с ним поговорить ¼ часа. Это Шнякин, отказавшийся и отбывший 4 года арестантских рот, — добролюбовец* — такой спокойный, твердый и радостный. Сильный, сдержанный, рабочий человек, не говорящий лишнего, но все, что скажет, — важно, нужно и добро, и такая сияющая улыбка. Дорогой неприятно было смотрение меня, но здесь чудесно. Может быть, и напишу здесь то, что хочется. Жду Черткова. Таня и большая и маленькая* так милы и так приятен Михаил Сергеевич*, что лучше ничего желать нельзя. Плохо то, что письма твои ко мне и мои к тебе теперь будут еще дольше идти. Raison de plus* чаще писать, что я и делаю. Хотя нынче и знаю, что пишу глупо, знаю и то, что тебе все-таки будет приятно знать, что у нас делается. Ольга* уехала к себе. Андрей хотел приехать теперь же в Ясную. А здесь завтра приезжает Сережа Сухотин. Вот и все, целую тебя, Варе привет.
Л. Т.
277. С. А. Толстой
1910 г. Мая 3. Кочеты.
Пишу тебе, милая Соня, чтобы самолично известить о себе. Доехали прекрасно*, а здесь не верю действительности, что можно выйти на крыльцо, не встретив человек 8 всякого рода просителей, перед которыми больно и совестно, и человек двух, трех посетителей, хотя и очень хороших, но требующих усилия мысли и внимания, и потом можно пойти в чудный парк и, вернувшись, опять никого не встретить, кроме милых Танечек* и милого Михаила Сергеевича*. Точно волшебный сон. Здоровье хорошо — 2-й день нет изжоги. Как ты, отдохнула ли?* С кем приедешь? Скажи Андрюше и Кате*, что жалею, что они меня не застали. Сейчас ложусь спать. Таня так заботлива, что хочется только удерживать ее. Гуляю по парку, ничего серьезного не писал. Целую тебя.
Л. Т.
278. А. Л. Толстой
1910 г. Мая 9. Кочеты.
Получил и нынче, 9-го мая, коротенькое письмецо твое, милая дочь, где пишешь о том, что шьешь и занимаешься стенографией, а злодейка Варя* не дает. Как-нибудь сходитесь с ней — середка на половине. Нынче приехала мама с Андрюшей*. Андрей стал говорить про Молочникова*, осуждая его, и я резко, в чем виню себя, je lui ai dit son fait*, и нехорошо. Удивительно, что здесь же в первые часы приезда я в первый раз высказал мамá мои чувства отвращения и страдания к той жизни, в которой участвую, живя в ней. Ушел взволнованный, потом пришел и поцеловал ее, и она, я думаю, поняла и почувствовала. Это было хорошо. Радостно мне присутствие здесь Черткова. Андрей и неприятен и жалок. Знаю, что с такими людьми надо обходиться, помня, что они не виноваты, что не понимают, и стараюсь. Но нынче сорвался. Его не обидел, но говорил резко о том мире, в котором он живет и который считает достойным уважения. Очень, очень у меня нарастает потребность высказать все безумие и всю мерзость нашей жизни с нашей глупой роскошью среди голодных, полуголых людей, живущих во вшах, в курных избах. Ну да что бог даст. Держись, милая. Будь, как была, строга и внимательна к себе. Целую тебя, милая дочь.
Л. Т.
279. А. Л. Толстой
1910 г. Мая 15. Кочеты.
Опять пишу, опять о тебе думаю, тебя чувствую, как каждый вечер. У меня в комнате навоняла лампа, и пишу в Танином кабинете. Она проводила нынче мам через Абрикосовых на Мценск и теперь стоит подле меня, и мы с ней говорили про мама́. Таня милая так хорошо умеет видеть в ней — мама́ — все доброе. Я ей благодарен за это. Тут теперь все семейство, и жизнь очень приятна, легка. Остается мне жить здесь 4 дня. Хотя я ничего не делал здесь, мне было очень хорошо. Надеюсь, так же будет до конца. Нынче не было от тебя письма. Надеюсь, будет завтра, и хорошее. Нынче с утра ходил по деревне и много и приятно беседовал с мужиками и бабами*. Вечером приехал сосед Матвеев — ученый*. Какая страшная разница и в пользу первых. Прощай, душенька. Целую тебя. Привет Варе.
Л. Т.
280. А. Л. Толстой
1910 г. Мая 18. Кочеты.
Пишу еще на всякий случай два слова 18-го вечером.
Я последние два дня был нездоров: чрезвычайная слабость, но нынче не только лучше, но совсем хорошо. По просьбе Черткова нынче занялся поправкой пьесы и думаю отдать; для телятинской публики, и очень важной публики, годится*. Здесь Тапсель*, и снимал нас для кинематографа. А мне все это, все эти выдумки, роскошь противны все больше и больше. Нынче нет от тебя письма, и мне недостает чего-то. Прощай, голубушка. Как ты устроишься с поездкой и когда приедешь?
Варе мой сердечный привет.
Л. Т.
281. В. А. Романике
1910 г. Мая 26. Ясная Поляна. Ясная Поляна, 26 мая 1910 года,
В. А. Романике.
Слухи о том, что ссылают куда-то тех, кто выйдет из общины, ложны*. Но выход из общины считаю очень нехорошим делом, и отец ваш, выходя из общины, поступает дурно. Земля — божья и никому в собственность принадлежать не должна. Владеть землею как собственностью — великий грех. Помещики знают это и хотят и крестьян ввести в этот грех и приучить к нему. Им нужно это, чтобы себя оправдать. Когда у крестьянина будет собственная земля, — хоть 10, хоть 5 десятин собственных, — тогда помещик, у которого 5000 десятин, может сказать крестьянину, что тебе не на что обижаться — у тебя 5 десятин, а у меня 5000; я не виноват, что я и мои предки умели нажить, а ты и твои предки не умели. Наживешь ты, а я проживу, и у тебя будет много, а у меня мало.
Закон 9-го ноября о том, что можно крестьянам выкупать землю помещиков, — мошенническая штука, и на нее поддаваться не надо*.
282. В редакции газет
<неотправленное>
1910 г. Июня 7-10. Ясная Поляна.
В газеты.
Я уже два раза* заявлял в печати о том, что я не могу и почему не могу удовлетворять требований людей, обращающихся ко мне за денежной помощью, но число таких людей, письменно и лично обращающихся ко мне за деньгами, все увеличивается и увеличивается, и потому считаю нужным еще раз повторить мое прежнее заявление.
30 лет тому назад я распорядился своим имуществом, включая и мои сочинения, вышедшие и до 81 года, так, чтобы наследники мои: 9 человек детей и жена разделили между собою при моей жизни по законам наследования после умершего все, что я имел. На все же сочинения мои, какие я писал после 81 года, я отказался от права собственности, предоставив печатание и перепечатывание их всем, кто хочет*. И потому с 1881 года, не имея никакой собственности, я, очевидно, никак не могу удовлетворять не только поступающие ко мне просьбы на тысячи и больше рублей ежедневно, на удовлетворение которых недостало бы состояния Ротшильдов, но не могу оказывать и самой ничтожной денежной помощи. И потому очень прошу всех нуждающихся людей, подпавших тому странному недоразумению, по которому видят во мне обладателя миллионов, обратить внимание на это мое заявление и избавить себя и меня от тяжелых чувств, которые вытекают от этого странного недоразумения, избавить себя от того тяжелого разочарования и тех недобрых чувств, которые обращающиеся ко мне люди письменно, и особенно лично, должны испытывать, не получая ответов на свои просьбы или получая при личном объяснении определенные отказы, а во-вторых — признаюсь в эгоистическом чувстве — и избавить меня, доживающего последние месяцы, если не дни своей жизни и потому желающего одного: чтобы быть в любовных, хотя бы не во враждебных отношениях с людьми, от мучительного чувства сознания своей виноватости перед людьми за то, что я вызвал в них недобрые к себе чувства и вместе с тем не имею никакой возможности исполнить их желание или хоть как-нибудь смягчить их разочарование.
