Иван Рукавишников - Проклятый род. Часть II. Макаровичи.
Но бродила теперь по дому. И плакала. И шепталась с Антошиком. И с каждым днем шептание ее более похоже становилось на причитания церковных старух.
Страдала Дорочка. Тягучие дни.
Однажды перед вечером привел Яша Виктора.
Так было: Яша после Антонова выстрела не раз в гостиницу к Виктору заходил. И легко стало: внизу Антон больной лежит, наверху с Ирочкой неизвестно что делается. Не до Яши. В первый раз тогда не допустили Яшу к Виктору. Но Юлия вышла. Говорили. Знакомились. Друг другу не понравились... Но успокоила. Домой пришел - узнал. На другой день в гостиницу опять. Сказали, что в столовой. Пошел в столовую. Увидев брата, Виктор засмеялся. И долго его разглядывал явно. И говорил много, расспрашивал. Узнав про Антона, - а Юлия ему еще не говорила, хотя и знала - Виктор забвенно сказал:
- Антоша? Да. Наверно, милый мальчик. Нехорошо. Это нехорошо.
Робко подступил Яша к цели приезда Викторова. Но как-то так повел тот беседу, что не о том вовсе говорили. И не об Антоне. Уходя Яша думал:
- Голова! Этот устроит. И неспроста все. О, Антошка, как я на тебя зол!
Назавтра опять пришел Яша в гостиницу. И хоть застал брата в номере, повлек его тот в столовую.
- Так вы тут и живете? Ай, ай! Скучно ведь. Вот и Антон со скуки... Ну, как ваш Доримедонт?
Рассказывал Яша обстоятельно. Виктор без слов смеялся часто. А Юлия от смеха того то бледнела, то взор отводила в стены гостиничного зала. Тут же и Степа Герасимов сидел. Молчал.
- Племянникам? Племянникам? Занятно, Степа? Степа, слышишь? А мы затем и приехали.
И смеялся Виктор. И мало грусти было на лице его, когда он говорил:
- Антоша, - это жаль. Не нужно, не нужно этого; Ну, да поправится. Пусть живет. Пусть живет.
И.сделал Юлии знак. И сказала что-то Яше. И увела.
И опять приходил Яша. И все пытался спросить о главном, и не смел.
- Может быть, тайные планы имеет. Вот здесь он, то полдела уже.
В тот день пришел Яша и сказал:
- У бабушки я был вчера. У верхней. Дорочка стала какая-то странная.
- Дорочка? Дорочка? Это моя тетка, кажется? А что она вообще делает?
- Да вот теперь плачет.
И рассказал Яша, что знал. А Виктор сказал:
- Дорочка. Дорочка... Пойдем к Дорочке.
- Как же ты?.. Ты ведь инкогнито.
- Это интересно. И, быть может, это нужно. А вы здесь. Вы здесь. Мы вдвоем, мы с Яшей.
Ушли. И скоро там.
Яша Виктора ввел. Сказал входя:
- Брат мой - Виктор.
На звонок давно уж вышедшая дивилась старуха:
- Быть не может. Внучонок!
Но увидев взор Яшин, вспомнила что-то свое, хотя и не о том Яша думал.
Где-то там, за деревянными стенами, Дорочка, слыша гостей, мыла лицо спешно.
Виктор был веселый сегодня. И, увидев Дорочку, сказал-крикнул:
- Здравствуйте, здравствуйте! Так это вы, Дорочка?
- Здравствуйте.
- Милая Дорочка, вы плакали. Вы и сейчас плачете. Кто же не плачет? Все плачем. Все плачем. Люди мы. И нужно нам плакать. Оба давайте плакать. Оба. Вы меня не знаете, Дорочка. Это потому, что забыли. Но вы не любите меня только потому, только потому, что я не успел еще вас полюбить. Право так. Ну, поцелуемся. Вот так. Вот так. Я уже полюбил вас, Дорочка.
И целовал ее горюющую. И смотрел на то брат Яша. И еще смотрела и не видела верхняя бабушка.
В гостиной сидели вкруг стола преддиванного.
- Что это я? Зачем «вы» говорим? Помню, на «ты» были. Давно это было. Ах, давно. А что, Дорочка, совсем ты меня забыла? Если б на улице увидала, не узнала бы? Давно. Да, Дорочка. Тетя Дорочка...
Говорил раздумчиво. Последние слова не ей, себе сказал. Глядел на Дорочку, как в окно с цветными стеклами. А за окном тем детство, ныне забвенное. А Дорочка ответила, чуть чего-то застыдившись:
- Нет. Не узнала бы. Но глаза ваши... твои глаза на Антошины похожи. И рот. Ну, голос, конечно. Но волосы... Разве у тебя всегда такие светлые волосы были?
И дрожал голос, и влажными глазами глядела на пушистые, не коротко стриженные волосы Виктора.
- Да! Антоша... Что вы тут с Антоном сделали? Не уберегли мальчика. Нехорошо. Нехорошо. Грех. Те бездельники его там замучили. А тебе бы его пожалеть, приголубить. Так-то. А еще тетя! А очень плох Антон? Я пойду к Антону.
Говорил быстро, нить слов обрывая. Взоры по стенам комнаты бегали. Слезы по щекам Дорочки потекли. Не заметил.
- Ба! Обои те же. Честное слово, вспоминаю эти букеты. Бабушка, какой это стиль? Это empire по-вашему? Ха-ха... А жаль, что у вас Сережа умер. Мне вот Яша рассказывал. Лечить надо было. Лечить. Я Сережу помню. В нем даже душа была, что по здешнему климату большая редкость. Проклятая местность эта ваша Россия. Изводят здесь люди сами себя и друг друга и весь живот свой... или как это по-вашему. Уеду я. Дорочка, поедем со мной. К Антону вот пойти надо. Идея! Я портрет его напишу... Умирающий. И уеду. Как же, Дорочка?
Но Дорочка плакала. Не заметил Виктор странного молчания комнаты. С кресла встал. На диван пересел, с Дорочкой рядом. Руку ее в свою руку взял.
- Плачешь? Плачешь?.. И слезы-то в этой местности не таковы, как надо. Я, Дорочка, тоже плакал. Там плакал. Ну, и здесь тоже. Здесь хуже. Коли плакать, так нужно, чтобы слезы душу возвышали, чтоб человека закаляли. А русские слезы, особенно женские русские слезы - это что такое! Просто тает человек. Тает, уменьшается, совсем маленьким станет, вот таким, вот таким. И потом со скуки помирает. Дорочка! Я тебя увезу. Идея! Тут у вас революция затевается. Начинаю понимать. Конечно! Конечно! Там дико. Вдруг перед базиликой баррикада. Во все дворцы по бомбе. Трах и к черту. Дико! Дико! А здесь... Да, конечно. Вместо того, чтобы плакать и киснуть, и друг друга подсиживать... Положительно, молодцы. Улусы эти, вигвамы, огороды разные... Благословляю. Положительно, начинаю понимать. А то у вас тут меряченье разовьется. Букеты вот. Разве старина это? Просто грязные обои. Бабушка, вы уж извините – чуть что, и к вам бомбочку, У меня Степа есть. Страшный человек. Для того в эти степи приехал. Я ему скажу. Трах! И готово. Ну вас мы предупредим. Вы погулять в тот день пойдите... Ну, вот молодец, Дорочка. И не надо плакать. Довольно. Ну их, эти русские слезы. Ну, а теперь к Антону. К Антону хочу. Яша, одевайся. И Дорочка пойдет. До свиданья, бабушка. А Дорочку оттуда я к себе, в гостиницу. Ей здесь скучно. Как вошла, увидел: так скучно, так скучно... Хуже, чем мухе в варенье. Весь вечер у меня Дорочка. Чай будем пить. С ромом чай. У меня там Юлия. Она тоже бомбист. До свиданья, бабушка.
Порывно встал, с бабушкой прощался почтительно, но не глядя в перепуганное мигающее лицо ее.
Непонятное в душе Дорочкиной смятение приход этого человека разбушевал. Глаза родные, родные, ласковые, то прямо в душу глядящие, то сразу пропадающие в своем каком-то мире, далеком и недоступном. А слова... Голосом, до жути похожим на голос Антона, только более мужественным голосом, слова странные говорит, будто в разных книгах сразу читает.
«Красивый какой. Простой. Только, видно, и у него горе свое. Тайное горе. Перемогает на людях. Не боится никого. К Антошику собирается. И, ведь, пойдет! Пойдет! Утешит милого мальчика. А мы здесь...»
Порыв безудержного стыда; стыда всех минувших дней. Встала. С подзеркальника шапочку взяла свою белую пушистую. Мысли зашептали.
«С ним пойду. С ним можно. В обиду не даст. Раиса потом... Да что потом? Сейчас меня мальчик мой милый ждет. Вот-то порадуется. И Виктор... Сколько лет о Викторе мечтал. К тебе иду, мальчик милый... Пусть потом Раиса со свету сживет. Да нет. Руки коротки. В Петербург!.. Только ты выздоровей, милый, милый... А Виктора пустят ли?»
- Дорофеюшка, куда ты это, матушка, сбираешься?
- Так. Гулять. Их вот провожу.
Дивился Яша, вокруг себя глядя. Но здесь говорить не хотел. Решил по пути сказать. А в Дорочке голосок маленький все настойчивее шепчет:
- Там видно будет. До дому дойду, а там видно будет.
Провожаемые невнятным бормотаньем вдовы Горюновой, вышли все трое. За угол завернули, чтоб на Набережную выйти. Мимо окон низких идут. Форточка открылась. Голос испуганный, жалкий из домика:
- И впрямь не вздумай, Дорофеюшка, туда иттить. Господь тебя сохрани...
- Не беспокойтесь, бабушка. Сохранит. Он таких любит. Душа у нее хорошая. Только увезу. Увезу! Addio!
Шли. Яша, шаги замедляя, говорил голосом срывающимся:
- Как же так ты пойдешь? А maman? Да она тебя, представь, просто-напросто не пустит. И потом вот что: ее ты видеть хочешь? Или к Антоше тем ходом? Тогда не сейчас. Она к нему часто заходит. А через полчаса обед. Тогда свободно.
Остановился Виктор. Тростью по тротуару заснеженному постукивая, сказал размеренно:
- К брату иду. Умирающего брата видеть хочу. Говорить с ним. Может быть, надо ему слово такое сказать. Слово. Слово сказать и у него спросить про одно. А от тех таиться не желаю. Но и видеть их также. Как выйдет. Мне все равно. К брату иду. Это случай, что брат умирающий в том вон доме лежит. Не пустят, говоришь? Кто меня не пустить может? Антон меня ждет. И Дорочку. Дорочка, тебе все равно откуда и как идти?
