Борис Казанов - Осень на Шантарских островах
В комнате были две женщины. Одна из них, темноволосая, с длинной худой спиной, -- узкий больничный халат так обтягивал се, что проступали позвонки, -- находилась у рукомойника и, подняв руки на уровень лица, сосредоточенно намыливала их. Другая стояла посреди комнаты и, раскрыв чемоданчик с инструментами, отыскивала в нем что-то. Это была девушка в очках, которая брала у него кровь... Она рассеянно посмотрела на него, но тотчас мускулы ее лица сделали припоминающее движение, лицо у нее искривилось, и она испуганно прижала руку к груди.
-- Значит, это вы... -- сказала она. -- Конечно, вы... Я знала, что на это способны только такие, как вы... И вы сидели там до сих пор, и пили, а тут... Как это жестоко! -- закончила она и вдруг расплакалась.
-- Зачем ты ему говоришь это? -- сказала худая женщина. -- Он все равно не поймет ни черта.
-- Я понимаю, это Иванка...
-- Почему вы заставили ее пойти на это? -- спросила девушка в очках.
-- Я понимаю, расскажите мне... -- повторял он.
-- Да он же ничего не знает! -- Худая женщина повернулась к нему, но обращалась она к девушке в очках. -- Они всегда узнают последние... -- И тут она сказала что-то на неизвестном ему языке, по-видимому что-то очень грубое, потому что девушка в очках вздрогнула, словно ее ударили по лицу.
-- Елена Николаевна... -- сказала она.
-- Я не обязана быть вашим ангелом-хранителем! -- закричала она девушке в очках. -- Сами расплачивайтесь за свою любовь, а меня оставьте в покое!
-- Елена Николаевна, вы же врач... -- прошептала девушка.
Худая женщина нервно передернула плечами и склонилась над умывальником.
-- Это я так... простите меня, -- спустя минуту устало проговорила она. -- А вы уходите... Вы свое сделали, не мешайте нам работать... -- сказала она Полудворянину и потрясла мокрыми руками. -- Унесите в палату! -- Она теперь обращалась к санитарам, которые появились в комнате с носилками.
Полудворянин, не отрываясь, смотрел на нее. У женщины были тонкие нервные руки, и по прошлой ассоциации это связалось почему-то с руками корейца, сидящего на табурете у него в доме... И внезапно он понял, что происходит, и тупое отчаянье захлестнуло его...
Весь мир сегодня был против него, мир, на который он замахнулся, который уже был готов восхищенно произносить его имя... Сперва они выкачали из него кровь, так что он уже перестал соображать, что делает, а теперь выставили на посмешище и прогоняли отсюда, а девушка, которую он так любил, чтоб отомстить ему, сделала что-то гадкое себе и сейчас лежит на этом отвратительном столе -- любой может войти и смотреть...
Он метнулся к санитарам -- они уже брали Иванку, чтоб переложить на носилки, -- и так дернул одного из них за руку, что тот вскрикнул от боли. Второй санитар тут же оставил Иванку и испуганно попятился.
-- Не трогайте ее, -- хрипло сказал Полудворянин, -- это моя девушка...
Он увидел, что Иванка открыла глаза и смотрит на него. Лицо у него искривилось, и он улыбнулся ей. Потом он наклонился и взял ее на руки.
-- Что вы собираетесь делать? -- опомнилась худая женщина. -Немедленно остановитесь! Санитары, задержите его!
Остановили его не санитары, а девушка в очках.
-- Простите ее! -- умоляюще сказала она и показала на женщину возле умывальника. -- Она добрая, это такой хороший хирург... Ваша девушка перенесла операцию, ей необходим покой, поймите это, если вы любите ее...
-- Почему вы меня не любите? -- спросил он прерывающимся от волнения голосом. -- Скажите, что вы меня любите, любите...
-- Что вы говорите! -- прошептала она с ужасом. -- Зачем вы это... Как вы жестоки... -- Она выбежала из комнаты...
Уже возле пристани он подумал, что лодку, наверное, конфисковали и лучше не показываться там, но у него не оставалось другой дороги.
Его лодка была вытащена из-под пирса, и ее сейчас обыскивал работник охраны, а на причале стояла машина, и возле нее были старший инспектор Козырев, Генка Волынщиков и еще несколько человек. Козырев стоял, повернувшись к нему спиной, и переговаривался с человеком в лодке, и когда Полудворянин появился на причале, обернулся и удивленно посмотрел на него. Даже тот, кто сидел в лодке, перестал рыться под брезентом.
-- Вот... -- нарушил молчание Генка Волынщиков. -- Пришел сам, собственной персоной...
-- Мы конфискуем на время лодку, -- сказал Козырев. -- Разберемся, что к чему, а потом будем решать...
-- Мне надо сейчас на остров, отдайте ее мне, -- попросил Полудворянин.
-- Ты в своем уме? -- Козырев постучал пальцем ему по голове. -- Ты же утонешь в такую погоду!
-- Мне надо...
-- Да ты же не доберешься туда, упрямый ты человек!
-- Отдайте лодку, -- проговорил он, задыхаясь.
Старший инспектор помолчал с минуту.
-- Валяй, -- сказал он, не глядя на него. -- Желаю удачи...
Он махнул человеку в лодке и направился к машине. Генка Волынщиков и остальные направились за ним, и Полудворянин видел, что они изо всех сил сдерживали себя.
Он спустился с причала в лодку и посторонился, пропуская работника охраны, который выходил на берег, потом взял фонарь, который перед этим вынул из кармана куртки, и тщательно осмотрел лодку -- все ли на ней в порядке, а потом включил двигатель и сбросил причальный конец.
В море было светло, хотя стояла глубокая ночь. Звезды заполнили небо -казалось, на нем не было ни одного свободного кусочка, свет от них струился в темном воздухе, но на воде его не было видно, потому что вода была белая от пены, как щелок, и разрывалась пластами, и эти пласты теперь шли на него, потому что ветер был в лицо...
Он увидел пласт воды, поднявшийся перед ним на такую высоту, что заслонил небо над головой, а внизу разверзлась бездна, и лодку будто всосало в нее, а потом она стала вертикально выходить на гребень волны, и он не выпускал румпальник из рук. Но тут его оглушило, ослепило, и стало нечем дышать, и он чувствовал, как дергалась под ним его лодка, румпальник вырывался из рук, а потом снова стало светло над головой и открылось море впереди, и можно было вздохнуть во всю грудь. Лодку наполнило на четверть -она глубже осела в воде, и он принялся лихорадочно вычерпывать воду; но с каждым ударом волны воды в лодке все прибывало, он не успевал теперь вычерпывать ее в паузах между ударами, и лодка оседала все ниже и ниже -она теперь плохо слушалась руля и почти не отыгрывала на волне, -- и вот она уже сидела в воде по планшир. И тогда он понял, что еще один-два удара -- и лодка утонет... И тут горняк выручил его: он стал заходить с борта, так что если чуток повернуть румпель, то он едва ли не приходится по корме. А ему как раз надо было повернуть, чтоб срезать угол... "Спасибо, милый, -подумал Полудворянин, -- теперь, кроме тебя, мне уже некому помочь..."
Сейчас лодка просто летела вперед, и хотя поднимало и бросало ее с прежней силой, воды уже забрасывалось значительно меньше, и он быстро вычерпал остатки, выровнял лодку и снова увидел звезды. Теперь для него наступило время, чтоб подумать обо всем. Он думал об Иванке, о том, что еще недавно обнимал ее в теплой чистой комнате, а теперь она в больнице... И если у судьбы есть глаза, то она, видно, закрыла их, когда связала их вместе на том берегу... Он думал, что она зря не сказала ему о ребенке. Хорошо, если б у них родился сын, он бы сам принял у нее роды, потому что смыслил и в этом деле, он бы никому не позволил прикасаться к ней. Но она не сказала ему об этом, а решилась совсем на другое, чтоб отомстить ему, когда он отказался взять ее с собой на остров... Но как он мог взять ее с собой, если у него была лодка -- та, в сарае, большая, красивая лодка, и еще этот океан, который был готов нести его вперед, и был еще этот горняк, и розовый парус, и казалось, уже ничто не могло его остановить... Нельзя разрывать себя на куски: может быть только одно. Если ты хочешь, чтоб тебя узнали на всей земле, если ты понял, что у тебя хватит для этого сил и это не будет идти поперек твоей души, потому что ты создан только для этого, что здесь бьется твоя кровь, -- значит, надо идти вперед не сворачивая, и никто не имеет права осудить тебя.
Но случилось так, что весь мир ополчился против него.
В один момент он отнял у него почти все. Но есть еще Иванка. Он привезет ее на остров -- там есть чистая теплая комната, аянские ели, и солнце взойдет над ними через несколько часов, и утки полетят над потоком -отлинявшие жирные утки, такие тяжелые, что если подстрелишь ее в воде, то она камнем идет ко дну... И они будут спать вдвоем возле печки, и солнце будет светить на ружья, а ночью ему будет сиять ее лицо...
Он уже видел берег, темной полосой поднимавшийся слева от него, и повернул к нему лодку, а берег все поднимался перед ним, и впереди засветился огонь -- это было его окно... Теперь ветер был опять в лицо, и волны обрушились на него, и он заработал черпаком. Он шел на огонь, но огонь приближался медленно, потому что началось сильное отливное течение и мешало его лодке, но огонь все приближался, и уже оставалось совсем немного, и тогда он, забыв об испорченном сцеплении, по привычке потянул шпагат от стартера, чтоб выжать всю скорость, -- в двигателе раздался треск, сломалась муфта сцепления, и вал прокручивался теперь на холостом ходу... Он схватил весла, но ими было тяжело управлять такой лодкой, он греб из последних сил. Он греб и греб, но течение относило его в океан, он греб и греб, а оно становилось все сильнее и несло его назад, и несло, и огонь в его комнате опускался все ниже, ниже, вот его совсем не видно, нет, еще видно, видно...
