Вера Крыжановская - В царстве тьмы
Через полчаса веселый огонь трещал в печи, на столе горела лампа и вся семья, сидя за самоваром, с наслаждением пила и ела. Напившись чаю, Мэри послала брата с девочкой-прислугой закупать на следующий день мясо и все остальное для обеда, а с ними отправилась и маленькая Ни-та.
Когда дети ушли, Мэри стала помогать матери украшать елку и рассказала свое приключение в Гостином Дворе.
— Благослови Господь этого доброго человека! Его предложение было бы для нас, конечно, счастьем, если он действовал без задней мысли: а я боюсь, не кроется ли тут что-нибудь грязное, — заметила Суровцева.
— Я не думаю этого, мама. Он казался человеком зрелых лет и, во всяком случае, очень больным, с впалыми глазами и бледным, точно восковым, лицом. Да ведь у меня есть его карточка: посмотрим, кто он.
Она сходила за своей сумочкой и достала из нее визитную карточку, которую осмотрела с матерью, а затем прочла:
"Оскар Ван-дер-Хольм.".
— Имя ничего не говорит, а вот тут что-то странное, — заметила Суровцева, указывая внизу карточки на черные пятиконечные звезды, повернутые вершиной вниз, с адресом в середине: "Каменный остров, собственный дом".
— Это, вероятно, какой-нибудь чудак и, возможно, ему действительно нужна чтица и секретарь. Несомненно у него доброе сердце, и я думаю, что на второй день праздника ты можешь письменно спросить, когда он примет тебя.
— Хорошо, мама. Ведь неразумно было бы не попытаться даже воспользоваться таким выгодным занятием.
Воодушевленные новой надеждой, мать с дочерью принялись усердно приводить в порядок квартиру, состоявшую из крошечной темной кухни и двух маленьких, почти пустых комнат. Когда же вернулись дети с провизией, то все уже приняло праздничный вид: елка весело горела, освещая разложенные под ней подарки и сласти, и давно уже бедная семья не ложилась спать сытой, счастливой и полной надежд на будущее.
Скажем несколько слов о предшествовавшей полосе в жизни несчастной Мэри Суровцевой, которую судьба так жестоко поразила, отняв у нее сразу любимого человека, состояние и общественное положение. Тотчас же по переезде в глухой переулок Выборгской стороны из роскошной квартиры, где много лет жилось привольно и счастливо, Анна Петровна серьезно заболела, а крошечные, оставшиеся после погрома средства ушли на доктора и аптеку.
Оправлялась она медленно, и началось полное лишений унизительное прозябание, постигающее многие разоряющиеся семейства, которые, будучи выброшены за борт своей среды, носятся еще некоторое время, если есть сила бороться, никому не нужные по мутным волнам жизни пока те окончательно не захлестнут их.
Для "света", в котором жили Суровцевы, они действительно исчезли и "пошли ко дну", но вместе с тем, в отношении таких людей, которые, потеряв прежнее общественное положение, представляли собой лишь докучную обузу и внушали опасение — не пришлось бы о них заботиться и помогать им, встали во всей своей наготе эгоизм, черствость и бесцеремонная подлость людская. Никто не пожелал даже узнать, как и где устроились несчастные, а те застыли, словно в немом оцепенении, которое нарушала порой лишь какая-нибудь новая беда.
Едва стала подниматься с постели Анна Петровна, как ей пришлось взять сына из кадетского корпуса.
Самолюбивый мальчик не мог сносить сострадальческого отношения товарищей, быть нищим там, где его знали богатым и куда он возвращался из отпуска в собственном экипаже. Кроме того, он воспитывался на свой счет, а платить значительную по их настоящему положению сумму было уже не из чего. Уступая настоятельным просьбам сына, Суровцева взяла мальчика домой, и это отозвалось на их скромном бюджете.
Мэри считала себя глубоко несчастной после смерти Заторского. Но когда она очутилась в убогом домишке Выборгской стороны и нужда стиснула ее своей железной лапой, лишь тогда поняла она, что существует горе еще страшнее. На нее напал точно столбняк: она не могла даже плакать и иногда днями просиживала у окна, сухими глазами глядя на грязный узкий двор, где шумно играли дети дворника и жильцов, преимущественно рабочих.
Но Мэри была натурой гордой и энергичной. Лишь только она заметила, что из немногого оставшегося у них одна вещь за другой исчезает в ломбарде, то пересилила себя, стряхнула мертвенную апатию и решила работать.
Легко было прийти к такому решению, но вовсе нелегко привести решение в исполнение. Чтобы трудиться, надо, разумеется, найти работу, что бывает весьма затруднительно в большом городе, где предложение труда обычно превышает спрос. Не будем подробно описывать изнурительное и напрасное хождение по разным местам, грубые отказы или грязные предложения, которые приходилось выслушивать молодой девушке. Словом, она дошла уже почти до полного отчаяния, когда случайно явилась помощь.
Однажды Мэри встретила свою бывшую преподавательницу французского языка. Это была девушка лет тридцати пяти, некрасивая и болезненная. Своим трудом она содержала мать и сестру-калеку. Хорошо зная нужду и тернии борьбы за существование, та горячо сочувствовала несчастной семье. Анна Петровна всегда была добра к ней и вместе с дочерью много дарила старой матери и больной сестре учительницы. Теперь она обрадовалась, увидев бывшую ученицу, и через несколько дней навестила их. Узнав, что Мэри ищет работу, она обещала достать через знакомых переводы и сдержала слово. Обрадованная удачей молодая девушка принялась за работу и переводила для редакции журнала современные романы или выдержки из иностранной прессы. Работы было много, а вознаграждения до смешного малы, но все-таки это было лучше, чем ничего. Вместе с тем Анна Петровна, при посредстве той же доброй души, нашла работу — вышивание для магазина, и они кое-как зажили. Хуже всего оказалось то, что будучи всегда богаты и привыкнув много проживать, ни мать, ни дочь не умели устраиваться и не знали, как жить на маленькие средства. Иногда в один день тратилось вдвое против того, на что семья имела право, зато на другой не хватало необходимого. Кроме того, немилосердно эксплуатировался труд бедных женщин, не имевших ни житейской опытности, ни смелости протестовать против самых бессовестных требований. Но, увы, относительное довольство их длилось немного более года, а затем снова посыпались беды. Первой была смерть Аксиньи, делившей все их невзгоды: она простудилась, схватила тиф и в несколько дней умерла в больнице. Закрылся журнальчик, и Мэри потеряла заработок. Потом их добрая учительница получила место в провинции и уехала со своими, и в заключение, у Анны Петровны сделалось воспаление глаз, и она не могла работать. Нужда, во всем ее отвратительном образе, водворилась в их бедной квартирке, и в озлобленной душе Мэри закипела буря. За минувшее время она вынесла немало булавочных уколов в виде встреч с бывшими "друзьями", проносившимися мимо нее в каретах и не кланявшихся ей, а если кто и узнавал, то всегда были так "заняты", так спешили, что едва здоровались и никогда не приглашали к себе. Но более всего возмутил ее следующий случай.
Года три или четыре перед тем знакомая дама, находясь временно в затруднительном положении, заняла у Суровцевой триста рублей, обещая вернуть через два месяца. Расплата не была произведена, и Анна Петровна забыла об этом долге. Вдруг случайно она нашла среди старых бумаг письмо этой дамы, благодарившей ее за исполнение просьбы с обещанием вернуть как можно скорее. Обрадовавшись, и в полной надежде, Анна Петровна написала об этом должнице, прося вернуть хотя половину.
Мать и дочь рассчитывали, что покроют этими деньгами необходимые расходы, но полученный ответ ошеломил их. В возмутительно грубых выражениях эта дама заявила, что в назначенный срок уже заплатила, но, не ожидая бесстыдного вымогательства по прошествии четырех лет, не обеспечила себя распиской. Если бы у нее попросили помощи, она охотно послала бы небольшую сумму, но теперь, боясь попасть опять в какую-нибудь ловушку с такими "бесцеремонными людьми", она просила не обращаться более к ней ни с какими посланиями.
Бешеное, горькое озлобление охватило сердце Мэри, а ее прежняя наивная вера сменилась глухим ропотом против Бога и судьбы. За что судьба била ее? Что сделала она, чтобы заслужить такое жестокое наказание Неба? В то время, как ее прежние подруги порхали с бала на бал, с одного веселья на другое, окруженные роскошью и поклонниками, она загнана в какой-то чулан, нуждалась в необходимом и работала, как каторжник, рискуя умереть с голода и холода… И ее душу наполнила ненависть к подленькому, узко себялюбивому обществу, которое забыло их, вычеркнув из своей среды, и ко всем тем блестящим кавалерам, будто бы любившим ее, любовь которых улетучилась вместе со ста тысячами, назначавшимися ей в приданое. Как баловень счастья, она не была готова к выпавшей на ее долю тяжелой борьбе, и настоящее считала адом, а будущее казалось ей безысходной пропастью.
