Викентий Вересаев - В тупике
– Вера, едем. Машина у крыльца, наши ждут… Что это с тобою?
Вера безучастно спросила:
– Куда едем?
Надежда Александровна удивилась.
– Как куда? В Джанкой. Приказ – немедленно эвакуироваться всем ответственным работникам, ты же знаешь. Воинским частям тоже приказ, – как можно скорее уходить с позиций.
– Да, да… – Вера повела глазами, словно стараясь что-то припомнить. – Да. Захватите других товарищей.
– Ты с ума сошла, Вера! Обязательно должна и ты ехать. Что же тогда партийная дисциплина?
– Конечно, я еду. За мною обещал заехать Леонид. Я его жду.
– Ну, это другое дело. Только не задержитесь. Деникинцы высадились в Трехъякорной бухте и идут наперерез железной дороги. Может быть, уже отрезали нас.
– Да, конечно…
Надежда Александровна пристально вглядывалась в Веру. Ее поразил ясный, радостный свет, сиявший на ее лице, и страдальчески сжатые губы.
– Вера, чего ты, право? Всегда же бывают неудачи. Приходится отдать Крым. Вообще это была ошибка, не следовало его сейчас занимать, Троцкий определенно это заявил.
– Да, это верно.
– Ну, пока!
Глаза Надежды Александровны вспыхнули светлыми прожекторами, с мягко-материнскою нежностью она обняла Веру, заглянула ей близко в глаза и крепко поцеловала. И еще раз с сомнением заглянула ей в глаза. Потом с усмешкою обратилась к Кате:
– До свиданья! Вы, наверно, рады, что возвращаются белые. Но недолго им тут быть!
Катя с ненавистью взглянула на нее и ничего не ответила.
– Значит, на повороте, у оврага, где разбитое дерево…
– Так точно!
Они стояли близко друг от друга и, глядя в стороны, говорили вполголоса. Пищальников продолжал седлать лошадей, а Храбров вышел из сарая и жадно закурил.
Спешно грузились на дворе фурманки. По улице проезжали орудия. Над крылечком в вечерних сумерках еще трепыхался красный флаг. Из помещения штаба вышел Крогер и холодно сказал:
– Нужно спешить, пока месяц не взошел. Едем.
– Едем. Лошадей седлают… Товарищ Мохов, через час вы выступите по маршруту, не дожидаясь нас. Мы выезжаем на позиции, пойдем вместе с полками.
– Хорошо, товарищ Храбров, – отозвался начальник штаба.
Пищальников вывел из сарая трех оседланных лошадей.
Храбров и Крогер, а сзади них Пищальников поехали крупной рысью через безлюдную деревню, разрушенную артиллерийским огнем. Выехали в степь. Запад слабо светился зеленоватым светом, и под ним черным казался простор некошеной степи. Впереди, за позициями, изредка бухали далекие пушечные выстрелы белых. Степь опьяненно дышала ароматами цветущих трав, за канавкой комками чернели полевые пионы.
Ехали молча. Лошадь Пищальникова горячилась, прыгала, то наскакивала сзади почти на круп лошади Крогера, то отставала, и Пищальников ругался на нее.
– Застоялся, Ирод!.. У, чума тебя возьми!..
Уродливою массою зачернелась над оврагом разбитая снарядом ветла, с надломившимся, поникшим к земле стволом. Опять лошадь Пищальникова наскочила сзади на лошадь Крогера. Быстрым движением Пищальников выхватил шашку, сжал коленями бока лошади и, наклонившись, с тяжелым размахом ударил Крогера по голове. Крогер охнул, повалился на гриву, и еще раз Пищальников полоснул его наискось по затылку.
Лошадь скакала, изогнув шею, на боку ее висел вниз головою Крогер, запутавшийся в поводьях и стременах, а рядом, нагнувшись, скакал Пищальников и старался схватить лошадь за узду.
Слезли с коней. Храбров коротко сказал:
– Стащи его в овраг.
В овраге, под кустом тальника, Храбров обшарил карманы латыша, вытащил у него печать и жестяную коробочку с чернильною подушкой. Засветил карманный электрический фонарик и приложил печати к заготовленным заранее бумагам. Пищальников обтирал с шашки кровь о потник крогеровой лошади.
– Ну, вот, Пищальников. Скачи на позиции, отдай по бумаге каждому из командиров и приезжай назад. Буду ждать там подальше, в овраге… Спустишься в овраг, свистни.
– Слушаю, ваше благородие!
Пищальников радостно поскакал, а Храбров с двумя лошадьми пошел в глубь оврага.
Тихо было. Над степью поднялся красный, ущербный месяц. Привязанные к кусту лошади объедали листву, и слышно было их крепкое жевание. В росистой траве светились мирным своим светом светляки. Храбров сидел на откосе и курил.
С дороги донесся осторожный свист. Храбров откликнулся. Продираясь сквозь кусты, подошел Пищальников, ведя на поводу лошадь, и доложил:
– Выступают.
Они сидели и прислушивались. Долго сидели. Месяц поднялся выше.
Глухой, медленный топот ног донесся от дороги и сдержанный говор. Пищальников выполз на край оврага и наблюдал из-под пушистого куста тамариска. Все новые проходили толпы, с тем же темным топотом.
Пищальников сошел вниз.
– Все прошли. Дорога пустая.
Храбров вскочил.
– Ну, Пищальников…
Они поглядели друг на друга, – вдруг обнялись и крепко поцеловались.
– Едем!.. Погоди.
Храбров снял с околыша пятиконечную звезду, бросил ее наземь и растоптал каблуком.
Потом вырезал в орешнике палку и привязал к ней в виде флага свой носовой платок.
Жадно дыша степным воздухом, они скакали к опустевшим окопам, навстречу свободе.
Солнца еще не было видно за горами, но небо сияло розовато-золотистым светом, и угасавший месяц белым облачком стоял над острой вершиной Кара-Агача. Дикие горы были вокруг, туманы тяжелыми темно-лиловыми облаками лежали на далеких отрогах. В ущелье была тишина.
Командир полка, бывший ефрейтор царской службы, спросил:
– Это – ущелье Гяур-Бах? Верно?
Красноармеец, с белыми усиками на бронзовом лице, ответил:
– Верно, верно! Говорю вам, места эти мы хорошо знаем, весною, как в партизанах были, все эти горы исходили вдоль и поперек.
Командир полка и политком со скрытым недоумением перечитывали приказ. Командир озабоченно оглядывал широкое ущелье с каменистым руслом ручейка, крутые обрывы скал по бокам. Впереди, на отроге горы, чернел лес, в двигавшихся клубах розовевшего тумана мелькали шедшие к опушке серые фигуры разведчиков.
Лица солдат были серые от бессонной ночи и пыли. Солдат с белыми усиками радостно говорил:
– Места знакомые. Помнишь, Гриша, весною из того самого леска мы обоз с провиантом отбили у белых.
Другой солдат, с черной бородкой на желтовато-бледном лице, отозвался:
– Как не помнить! С голоду там подыхали в горах. – Он засмеялся. – Как ты тогда на муку-то налетел? Увидал, братцы, муку, затрусился весь. Ну ее горстями в рот совать! Рожа вся белая, как у мельника. Потеха!
Белоусый зевнул продрогшим зевком и потопал ногами.
– Хорошо бы теперь в открытую подраться. Надоело в окопах сидеть.
Теплый ветерок дул от невидимого моря. Далеко где-то бухали пушечные выстрелы.
– Стой, где же это пушки стреляют? Вот так штука! Неужто уж в Крыму белые?
– Не иначе, как в Эски-Керыме стрельба.
– Ишь, св-волочи… Высадку, что ли, сделали?
Смутная тревога пронеслась по рядам. Лица стали серьезны, глаза внимательно оглядывали горы.
Показалось солнце. Зазолотившиеся клубы тумана, как настигнутые воры, стремглав катились по скатам вверх, бесшумно перекатывались через кусты, срывались с вершин и уносились в сверкающую синь.
Вдруг в лесу гулко раздались выстрелы. Под гору, пригнувшись, бежали назад разведчики, один, подстреленный, упал и закувыркался с винтовкою. Охнул и со стоном опустился наземь чернобородый. Лес ожил и загудел выстрелами.
Ничего нельзя было понять. Валились вокруг убитые и раненые, люди метались, ища прикрытия. Лес быстро и мерно тикал невидимыми пулеметами, трещал залпами. Командир, задыхаясь, крикнул:
– Товарищи! Засада!.. Рассыпайся! Назад к шашше!
Бежали, пригнувшись. Припадали за камнями, отстреливались и перебегали дальше. Чернобородый, опираясь прикладом в землю, с выпученными глазами прыгал на одной ноге.
Вдруг на противоположной стороне, у входа в ущелье, на выступе горы замелькали цепи. Стройные фигуры юнкеров перебегали, стреляя, от куста к кусту. Двое устанавливали за большим камнем пулемет.
Держась за окровавленную голову, командир крикнул с веселым отчаянием:
– Вперед, товарищи! Пробивайся к шашше!.. Да здравствует трудовая власть!
И, шатаясь, побежал. Белоусый, потрясая винтовкою, обогнал его. – Ура!
– Ур-ра-а!!!
Солдаты бурно побежали в гору на юнкеров. А в спину, из леса, частым грозовым дождем сыпались пули; люди, дергаясь в судорогах, катились с откосов. Из глубины ущелья скакали казаки.
Город отрезан!
Это на следующий день все повторяли. Большинство ответственных работников успело ночью проскочить на автомобилях (железнодорожный мост накануне опять был взорван кем-то), но некоторые попали в руки белых. Войска с позиций прошли мимо города и тоже успели выйти из кольца. Только два полка, на основании каких-то странных распоряжений из штаба бригады, ушли куда-то в сторону, в горы. Там они попали в засаду и были истреблены до последнего человека. Небольшой отряд засел в каменоломнях, в шести верстах от города, и собирался защищаться. Рабочая молодежь из города маленькими группками пробиралась тоже в каменоломни, но по дороге туда, рассказывали, уже рыскали разъезды кубанских казаков.
