Юрий Герман - Один год
Я жулик и карманник
И очень веселый молодец,
Но, к моему сожалению,
Мне приходит конец.
Бочков не шел. Клавдия что-то рассказывала своим подругам и вся разрумянилась, но глаза ее то и дело с беспокойством останавливались на Жмакине. Наконец зазвонил третий звонок. Побежали. На бегу она спросила, что с ним делается.
- Ничего, - сказал он, - ничего, Клавденька.
До антракта оставалось не меньше получаса, а то и поболее. Неизмеримо мало по сравнению с теми сутками, после которых его, конечно, возьмут из-за проклятого паспорта, но все же целых полчаса или сорок минут Алексей наверняка мог просидеть рядом с Клавдией, держа ее руку в своей, глядя на нее сбоку и слушая пение, могучие, великолепные слова:
Тореадор, смелее в бой,
Тореадор, тореадор...
Чертов толстяк тореадор! Ему бы хлебнуть того, что хлебает нынче Жмакин! Еще изгаляется там, на своей сцене, воображает!
А Клавдия не смотрела на Алексея, ей интересно было то, что происходит на сцене. Она была разгорячена, от нее шло спасительное, райское тепло, а он мерз и все время как бы чувствовал нож в кармане. Зачем он ему нужен теперь, этот нож? Что он, резаться станет с Бочковым, что ли? Сидеть бы и сидеть так с этой женщиной рядом, держать ее руку в своей, чувствовать, как она вздыхает над горестями этой самой черненькой Кармен, над глупостями того, который ее ревнует, как вся она с ног до головы вздрагивает, когда возникает марш тореадора. И больше ничего не надо человеку.
"Может, я влюбился? - подумал с удивлением Алексей, - может, я присох к ней?"
- Послушай-ка, Клавденька, - прошептал он и ничего больше не сказал, показалось, что она все понимает и ни в каких словах совершенно не нуждается.
Потом он с опаской стал ждать последнего антракта. Теперь Жмакин твердо решил не прогуливаться больше с Клавдией. Если ему суждено, то пусть возьмут без нее. Пусть она не видит этого позора. Был и пропал, был и нету, был и кончился. И Лапшина он упросит никому никаких справок о нем не давать. Да, впрочем, и не отыскать ей Жмакина, ведь она думает, что он Ломов. И станет ли она искать?
В антракте он сказал, что пойдет покурить. Она осталась - задумчивая, тихая, милая, настороженная. Медленным шагом он добрался до большого буфета и спросил стопку коньяку, ему казалось, что это помогает "от нервов". Ему налили. И тотчас же он увидел Бочкова. Тот стоял к Жмакину боком и чему-то улыбался, разговаривая с черненькой, хорошенькой, красногубой женщиной. В руке у нее была тарелочка с пирожными, а Бочков наливал лимонад ей в стакан и рассказывал что-то, наверное смешное, потому что она отмахивалась от него, и улыбалась, и качала своей черной, с пробором, головой. И маленькие сережки у нее в ушах поблескивали.
"С жинкой он пришел, - тоскливо и в то же время обрадованно, завистливо и теперь спокойно подумал Жмакин. - Пришел с супругой в театр, честь по чести, никого не боится и ест себе пирожные. И он здесь хозяин, хотя выходного костюма не имеет, а, видать, как на работе, так и тут - в гимнастерке, ремень солдатский, сапоги. А я вот вырядился, но я боюсь и вечно буду бояться и трястись, и нет мне даже минуточки спокойной, провались она к черту, вся эта моя жизнь!"
Они смеялись и говорили, а он, держа стопку коньяку в руке, не мог разглядывать Бочкова в упор. И совсем уж глупо было не сдвинуться с места, когда они прошли мимо него. Он только слегка отвернулся и услышал слова бочковской жены:
- Муж, объелся груш...
- Да ну, Галочка, - ответил Бочков, и больше ничего не было слышно в шуме и гаме огромного буфета.
"Галочка! - без всякой злобы подумал Жмакин. - У него Галочка, а у меня Клавочка, но как же мне теперь жить? Как? Кто научит?"
- Кого видел? - спросила Клавдия, когда он вернулся и сел с ней рядом. - Наших видел?
- Ваших не видел, а своего одного видел, знакомого старого, протягивая ей шоколадку, сказал Жмакин. - Бочков с супругой - Галочка ее звать. Интересная женщина.
- А он кто?
- Сыщик он, - ответил Жмакин. - Толковый мужчина. Сам в прошлом бухгалтер, финансово-экономический институт кончил, или вроде этого. Голова не задом наперед привинчена, к нему попадись, знаешь...
- Почему - попадись?
- А потому что лучше не попадаться! - невольно смешавшись, сказал Жмакин. - Особенно если по части там подделок документов или, знаешь, растратчики. С виду простецкий парень, а ловкий. И честный очень...
- Разве в наших органах нечестные люди могут быть?
- Я точно знаю, - блестя глазами и не слушая Клавдию, говорил Жмакин, от верных людей знаю, ему тридцать тысяч на блюдечке принесли, чтоб он дело замял, так ничего подобного. Денежки пересчитал, в звонок позвонил, и пожалуйста вам - небо в крупную клетку.
- В какую - крупную? - не поняла Клавдия.
- Это у них такое выражение имеется - означает сесть за решетку. Специфичное.
- Ты так говоришь, словно сам там работаешь, - сказала Клавдия. - Все тебе известно.
Жмакин ответил скромно:
- Все не все, но некоторые частности известны. В жизни всякое повидал, научился разбираться...
Свет в зале погас, дирижер поднялся к своему пульту, встряхнул кудлатой головой и сердито постучал палочкой.
- Тоже, начальник! - сказал Жмакин. - Куда ни глянь, везде начальники.
Клавдия боком взглянула на него и усмехнулась.
Смерть Кармен не произвела на Жмакина никакого впечатления. Это его не касалось. Ему важно было знать, как жить самому. И только, и больше ничего. И контрабандисты ему не понравились.
- Я одного знал, - говорил он Клавдии, когда они одевались. - Такой мужчина с пузиком, сам, между прочим, баптист. А тут развели бодягу...
- Кого ты только не знал...
- Были встречи! - загадочно ответил Жмакин. - Под небом знойным Аргентины...
Назад они ехали тоже в такси, и не до вокзала, а до самой Лахты. Было очень холодно. Шофер попался старый и рассерженный. Тотчас же за лесопильным начало сильно трясти, расхлябанный автомобиль так грохотал, что говорить сделалось невозможно. Клавдия сидела в уголке, поджав ноги и глядя на прыгающие за слюдяным окном снега, на желтую луну, на убегающие назад огни города. Жмакин закрыл глаза, спрятал руки в карманы, надвинул кепку поглубже. Несомненно, он вел себя глупо, глупее глупого. Клавдия подозревала. Зачем он швыряется деньгами? Вот нанял такси и заплатит рублей сорок, никак не меньше. Что она думает о нем, сидя в углу? Он покосился на нее уже враждебно. Или накупил в магазине вина и закусок и дорогих невкусных папирос. И сыру, которого терпеть не может. Зачем? Корзина стояла в ногах, он слегка уперся в нее носком сапога, ее легко раздавить. Автомобиль вдруг стал приседать на левую сторону, потом остановился. Шофер велел вылезать. Клавдия уронила перчатку и нагнулась, чтобы ее поднять. Шофер прикрикнул.
- Что? - спросил Жмакин.
- Поторопиться прошу, - сказал шофер, сбавляя тон.
- Просишь? - спросил Жмакин.
- Так точно, прошу, - роясь в инструментах, сказал шофер.
Жмакин ему нарочно не помог менять резину.
- Мы пойдем, - сказал он, - а ты нас догонишь.
И, крепко взяв Клавдию под руку, пошел. У столбиков Клавдия неожиданно тяжело на него оперлась. По-прежнему она даже не взглянула на Жмакина. Они шли молча. Да и о чем им было говорить? Он спросил у нее - холодно ли ей? Она сказала: "Да, немножко холодновато". Но когда он предложил ей свой теплый шарф, она отказалась. Он старался вести ее побыстрее, чтобы она не очень застыла, но она точно упиралась.
- Устала? - спросил он.
- Нет, - не сразу ответила Клавдия.
Наконец машина догнала их. Они опять сели. Он вдруг почувствовал, что Клавдия дрожит.
- Ну вот, - сказал он, - теперь простудишься.
Он поднял повыше ей воротник, застегнул пуговицу у горла и обнял ее за плечи. Она прижалась к нему, и он почувствовал, что она вовсе не дрожит и что плечи ее вздрагивают, что она плачет. С беспокойством, со злобой и с жалостью - на него всегда слезы женщин так действовали - он спросил ее, что с ней. Она не отвечала. Потом высвободилась от него, вытерла лицо перчатками, высморкалась и опять стала смотреть в прыгающее слюдяное окошко, Жмакин молчал, ничего не понимая. Так они доехали до дому. Пока он расплачивался с шофером, она отворяла двери своими ключами. Он поднялся в мезонин. В печке еще тлели уголья. Он подбросил дров, засветил лампу, сел на постель не раздевшись, почувствовал себя очень усталым. Клавдия ходила внизу, умывалась, он слышал плеск воды в кухне и бренчание рукомойника. Потом зашла к нему. Он встал ей навстречу. Она сильно напудрилась и переоделась в домашнее, застиранное платье с пояском на пуговках. На плечах у нее был платок.
Она молча улыбалась. Он подошел к ней вплотную, напряженный, измученный, поглядел на нее, потом сказал:
- Давай покушаем.
Она ответила:
- Давай.
Села, сбросила с одной ноги туфлю и спрятала ногу под себя. Он снял пальто, расставил на столике еду, налил водки в розовую чашку, но Клавдия пить не стала.
