Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
"Сожгу. И больше не буду писать".
Думалось бессвязно, мысли разбивались о какое-то неясное, но подавляющее чувство. Прошли две барышни, одна, взглянув на него, толкнула подругу локтем и сказала ей что-то, подруга тоже посмотрела на Клима, обе они замедлили шаг.
"Как на самоубийцу, дуры, - подумал Самгин. - Должно быть, у меня лицо нехорошее".
Встал и пошел домой, убеждая себя:
"Разумеется, я оскорблен морально, как всякий порядочный человек. Морально".
Но он смутно догадывался, что возникшая необходимость убеждать себя в этом утверждает обратное: предложение жандарма не оскорбило его. Пытаясь погасить эту догадку, он торопливо размышлял:
"Если б теория обязывала к практической деятельности, - Шопенгауэр и Гартман должны бы убить себя. Ленау, Леопарди..."
Но Самгин уже понял: испуган он именно тем, что не оскорблен предложением быть шпионом. Это очень смутило его, и это хотелось забыть.
"Клевещу я на себя, - думал он. - А этот полковник или ротмистр глуп. И - нахал. Жертвенное служение... Активная борьба против Любаши. Идиот..."
Шел Самгин медленно, но весь вспотел, а в горле и во рту была горьковатая сухость.
Анфимьевна, встретив его, захлебнулась тихой радостью.
- Ой, голубчик, выпустили! Слава тебе, господи! А я уж думала, что, как Петрушу Маракуева, надолго засадят.
Крестясь, она попутно отерла слезы, потом, с великой осторожностью поместив себя на стул, заговорила шопотом:
- А - Любаша-то - как? Вот - допрыгалась! Ах ты, господи, господи! Милые вы мои, на что вы обрекаете за народ молодую вашу жизнь...
Но, вздохнув с силою поршня машины и закатывая рукава кофты к локтям, она заговорила деловито:
- А я в то утро, как увели вас, взяла корзинку, будто на базар иду, а сама к Семену Васильичу, к Алексею Семенычу, так и так, - говорю. Они в той же день Танечку отправили в Кострому, узнать - Варя-то цела ли?
Снова всплакнув, причем ее тугое лицо не морщилось, она встала:
- Кушать будете али чайку?
Есть и пить Самгин отказался, но пошел с нею в кухню.
- Вот бумаги надо сжечь.
- Дайте-ко мне, я сожгу.
Самгин остался в кухне и видел, как она сожгла его записки на шестке печи, а пепел бросила в помойное ведро и даже размешала его там веником. Во всем этом было нечто возмутительное. Самгин почувствовал в горле истерический ком, желание кричать, ругаться, с полчаса безмысленно походил по комнате, рассматривая застывшие лица знаменитых артистов, и, наконец, решил сходить в баню. Часа через два, разваренный, он сидел за столом, пред кипевшим самоваром, пробуя написать письмо матери, но на бумагу сами собою ползли из-под пера слова унылые, жалобные, он испортил несколько листиков, мелко изорвал их и снова закружился по комнате, поглядывая на гравюры и фотографии.
"Жертвенное служение", - думал он, всматриваясь в чахоточное лицо Белинского.
В прихожей кто-то засмеялся и сказал простонародным говорком, по-московски подчеркивая а.
- А ты полно, мать! Привыкай...
В столовую вошел хлыщеватый молодой человек, светловолосый, гладко причесанный, во фланелевом костюме, с соломенной шляпой в руке, с перчатками в шляпе.
- Алексей Семенов Гогин, - сказал он, счастливо улыбаясь, улыбалась и Анфимьевна, следуя за ним, он сел к столу, бросил на диван шляпу; перчатки, вылетев из шляпы,упали на пол.
- Не беспокойся, - сказал гость Анфимьевне, хотя она не беспокоилась, а, стоя в дверях, сложив руки на животе, смотрела на него умильно и ожидая чего-то.
- Быстро отделались, поздравляю! - сказал Гогин, бесцеремонно и как старого знакомого рассматривая Клима. - Кто вас пиявил? - спросил он.
Он был похож на приказчика из хорошего магазина галантереи, на человека, который с утра до вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются в памяти. В голубоватых глазах - избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
- Ага, полковник Васильев! Это - шельма! Ему бы лошадями торговать, цыганской морде.
- Вы его знаете? - спросил Клим.
- Ну, еще бы не знать! Его усердием я из университета вылетел, сказал Гогин, глядя на Клима глазами близорукого, и засмеялся булькающий смехом толстяка, а был он сухощав и строен.
Самгину не верилось, что этот франтоватый парень был студентом, но он подумал, что "осведомители" полковника Васильева, наверное, вот такие люди без лица.
- Вас игемон этот по поводу Любаши о чем спрашивал? - осведомился Гогин.
- О ней - ни слова.
- Так-таки - ни слова?
Самгин отрицательно покачал головой, но вслед за тем сказал:
- Спросил только - давно ли я знаком с нею.
- М-да, - промычал Гогин, поглаживая пальцем золотые усики. - Видите ли, папахен мой желает взять Любашу на поруки, она ему приходится племянницей по сестре...
- Значит, двоюродная сестра вам, - заметил Самгин, чтоб сказать что-нибудь и находя в светловолосом Гогине сходство с Любашей.
- Нет, я - приемыш, взят из воспитательного дома, - очень просто сказал Гогин. - Защитники престол-отечества пугают отца - дескать, Любовь Сомова и есть воплощение злейшей крамолы, и это несколько понижает градусы гуманного порыва папаши. Мы с ним подумали, что, может быть, вы могли бы сказать: какие злодеяния приписываются ей, кроме работы в "Красном Кресте"?
- Не знаю, - сухо ответил Клим, но это не смутило Гогина, он продолжал:
- В Нижний ездила она - не там ли зацепилась за что-нибудь? Вы, кажется, нижегородец?
- Нет, - сказал Самгин и тоже спросил: не знает ли Гогин чего-нибудь о Варваре?
- Цела, - ответил тот, глядя в самовар и гримасничая. - По некоторым признакам, дело Любаши затеяно не здешними, а из провинции.
Самгин слушал и утверждался в подозрениях своих: этот человек, столь обыкновенный внешне, манерой речи выдавал себя; он не так прост, каким хочет казаться. У него были какие-то свои слова, и он обнаруживал склонность к едкости.
- Самопрыгающая натура, - сказал он о Любаше, приемного отца назвал "иже еси в либералех сущий", а постукав кулаком по "Русским ведомостям", заявил:
- На медные деньги либерализма в наше время не проживешь.
Держался небрежно, был излишне словоохотлив, и сквозь незатейливые шуточки его проскальзывали слова неглупые. Когда Самгин заметил испытующим тоном, что революционное настроение растет, - он спокойненько сказал:
- Весьма многими командует не убежденность, а незаконная дочь ее самонадеянность.
Самгин почти обрадовался, когда гость ушел.
- Кто это? - спросил он Анфимьевну.
- Али вы не знаете? - удивилась она. - Семен Васильич, папаша его, знаменитый человек в Москве.
- Чем знаменит?
- Ну, как же! Богатый. Детскую лечебницу построил.
- Доктор?
- Что это вы! У него - свое дело, - как будто даже обиделась Анфимьевна.
На другой день явился дядя Миша, усталый, запыленный; он благосклонно пожал руку Самгина и попросил Анфимьевну:
- Дайте стакан воды, с вареньем, если найдется, а то - кусочек сахару.
Затем сообщил, что есть благоприятные сведения о Любаше, и сказал:
- Пожалуйста, найдите в книгах Сомовой "Философию мистики". Но, может быть, я неверно прочитал, - ворчливо добавил он, - какая же философия мистики возможна?
Когда Самгин принес толстую книгу Дюпреля, - дядя Миша удивленно и неодобрительно покачал головой.
- Подумайте, оказывается есть такая философия! Развернув переплет книги, он прищурил глаз, посмотрел в трубочку корешка.
- Дайте что-нибудь длинненькое.
Он вытолкнул карандашом из-под корешка бумажку, сложенную, как аптекарский пакетик порошков, развернул ее и, прочитав что-то, должно быть, приятное, ласково усмехнулся.
- Оказывается, из мистики тоже можно извлечь кое-что полезное.
Наблюдая за его действиями, Самгин подумал, что раньше все это показалось бы ему смешным и не достойным человека, которому, вероятно, не менее пятидесяти лет, а теперь вот, вспомнив полковника Васильева, он невольно и сочувственно улыбнулся дяде Мише.
Дядя Миша, свернув бумажку тугой трубочкой, зажал ее между большим и указательным пальцами левой руки.
- Не заметили - следят за домом? - спросил он.
- Не заметил.
- Должны следить, - сказал маленький человек не только уверенно, а даже как будто требовательно. Он достал чайной ложкой остаток варенья со дна стакана, съел его, вытер губы платком и с неожиданным ехидством, которое очень украсило его лицо сыча, спросил, дотронувшись пальцем до груди Самгина:
- Как же это у вас: выпустили "Манифест Российской социал-демократической партии" и тут же печатаете журнальчик "Рабочее знамя", но уже от "Русской" партии и более решительный, чем этот "Манифест", - как же это, а?
Клим сказал, что он еще не видел ни того, ни другого.
- То-то вот, - весело сверкая черными глазками, заметил дядя Миша. Торопитесь так, что и столковаться не успели. До свидания.
