Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Слезливая София и сама начала рыдать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Иван Иванович измеряет чужую беду
собственной и сообщает очень важную новость
Увидев у себя во дворе Кузьму Дмитриевича Титаренко, я не очень обрадовался. И он, очевидно, об этом знал. Качнувшись в пояснице, стоял передо мной, жевал губами и долго не мог вымолвить ни слова. И хотя я очень хорошо представлял меру его унижения, однако смущения не чувствовал.
Наконец Титаренко тяжело вздохнул:
- Значца, так, Иван Иванович... Так уже жизня устроена, что завсегда кто-то кому-то должон. Значца, так... настало уремья, чтобы мне долг отдавать... значца, за родную кровь... - Старик всхлипнул. - Вот, гадство, как жизня устроена! Хоть и не виновный, значца, все одно отвечай... Так постановили, что и меня в ответчики запишут... А за что? За то, как говорится, что хазяин... что за кровные деньги хазяйство справил...
- Нет, Кузьма Дмитриевич, - кажется, мирно возразил я. - За то, что ваш сын - бандит, путался с Шкарбаненко, за то, что... ну, да вы уже знаете...
- Значца, так... разве ж я его на это воспитывал... если шесть лет в той клятой Америке отработал?..
- Вы-то, может, и не виноваты... как знать... Не кинулся же он душить кого-нибудь из балановского рода... из вашего, так сказать, класса, а душил моего сына, пионера, комсомольца, что стоит за новую власть...
- Значца, так... виноватый, да только наполовину. Что, значца, породил его, воспитывал хлебом, а не задушил в люльке... Значца, так... виноватый. А что, значца, изменится от того, когда меня возьмут на заметку?.. Вот, значца, Данила убежал, и насыпь ему соли на хвост...
- А это, Кузьма Дмитриевич, чтоб и вы, и Балан, и Прищепа, и Близнец, и Харченко, и весь класс ваш боялись нас, нашей власти!
- Значца, так... боимся... крепко уже и сильно боимся! Аж дрожь пробирает!
- Так чего вы еще хотите?
- Значца, так... будем говорить так. За банду не знаю, а если и был там Данько, то всем уже помилование вышло.
- Нет, не всем. А только тем, кто добровольно и вовремя покаялся.
- Ну, значца, так... Вот если б вы следствии сказали, что Данила, к примеру, пошутковал, а вы в то уремья на него дюже сильно накричали и он, к примеру, от сильного перепугу бросился наутек... И, значца, вы не имеете претензий, а он, к примеру, пускай вернется к своим родным родителям... И я, значца, стану перед вами на коленки, как перед богом святым небесным, и землю, будем говорить, поцелую, на которой вы, праведный человек, стоите... Вот так, значца, как перед родителем своим, стану на коленки, вот так...
Я с ума сходил от душевных терзаний. Но тут я вспомнил посиневшее лицо сына, которого лишили последнего глотка воздуха, его смертельную муку и едва сам не умер от сердечной боли.
И чтобы облегчить сыновью муку и собственные страдания, сказал:
- Так будет ли это, Кузьма Дмитриевич, по справедливости, чтоб нас убивали, а мы только прощали? Вы человек, кажется, справедливый.
- Значца, так... Как по правде, то треба и вам самим убивать... чтоб, значца, око за око... Значца, правда ваша... А с другого боку... то и у кутеночка есть матка, которая его жалеит и воет, значца, по этому кутеночку. Будем говорить, так на роду написано, чтоб кто-нибудь да по нас плакал...
И снова внутри у меня все затряслось от плача. А потом - так уж мне на роду написано - я заплакал по Виталику.
- Я, может, и простил бы Даниле. Но всем вам прощать никак нельзя. Только дай вашим власть - кишки из нас вытягивать будете, детей наших в огонь покидаете! И несправедливо - одному простить, если не прощать всем!
- Вам, примером сказать, я простил бы. Сказал бы: вот, значца, праведный человек, милосердный... Вот так, значца, - милосердный...
- Ну, допустим, что вы лично не мстили бы... Но другие из ваших, ярые да заклятые, не простили б... Так что, Кузьма Дмитриевич, прощевайте. Знать, на роду нам с вами написано быть смертельными врагами. Вот так.
Он поверил, что это мое последнее слово.
- Значца, так... прощевайте... чтоб друг друга не мучить. Пускай, значца, та сука воет по своему кутеночку!
Господи милосердный, дай мне силы вынести все это!..
И хотя жена моя знала, о чем мы с Титаренко могли разговаривать, все же спросила:
- Просил?
Я промолчал.
И был, кажется, такой сникший, что она больше не стала допытываться.
Ну, что ей скажешь?
Просить совета? Конечно же Евфросиния Петровна одобрит мою твердость. Но со своих непоколебимых позиций. И она никогда не станет вслушиваться в ужасающие интонации речей Титаренко, от которых меня мороз пронимает, заставляя переживать его беду так же остро, как и собственную. Она не будет мучиться моими сомнениями, и потому я не могу принять ее совета. Я ни за что не смогу простить Данилу, но не смогу не пожалеть и "ту суку, что воет по своему щенку".
И все же мне нужно на что-то решиться. И это будет, вероятно, так, как было со мной на войне. Я, убежденный тогда пацифист, с третьего выстрела всегда накрывал снарядом цель и в то же самое время ненавидел себя за меткую стрельбу. Но вскоре... вскоре я совершенно не думал о последствиях своей работы.
И может, сейчас мое спасение в сознании того, что я снова на войне. На этот раз - не с безымянным германцем, а с совершенно конкретными, безжалостными баланами, харченко, прищепами. "Ну, вы того... живите покамест", - так прощались они со мной в ту ночь, когда Шкарбаненко со своими "казаками" чуть было не выпустили из меня душу.
Ну что ж, и я им сегодня сказал: живите до поры... пока будете сидеть тихо...
Так, очевидно, и будет.
И все же - как тяжело быть человеком, как нелегко, невольно оказавшись в центре драки, уберечься от присущей бойцу предвзятости...
Убеждаюсь: нельзя быть одновременно и ангелом, и дьяволом. И никому не дано право выбора, все за тебя сделает жизнь.
Вот так и не удалось мне подняться над схваткой.
А жизнь идет в наступление, перешагивает через трагедии, и они взрываются позади нее, и чем больше этих взрывов, тем быстрее надо бежать в атаку...
Меня, как вы уже, наверно, слышали, назначили уполномоченным земельной общины при землемере.
И вот иду к "межевому инженеру, господину" Кресанскому проверить, не напрасно ли община тратит на него пеклеванную муку, свинину и первак.
Встречает меня еще в воротах Балан, возмущенно шевелит усами-вениками, указывает большим пальцем назад, на окна:
- Доколь это мне этот разор?! Вы, Иван Иванович, как уже власть вас любит да вам доверяет, ослобоните меня от этого постоя! Ну, ставил ему на ночь старую макитру. Мало! Подавай ему, вишь ли, мою обувку! Ну, ладно, пожертвовал свои сапоги - все одно не просыхали, - так теперь ему приспичило обмочить и жинкины. И остались мы со старухой разутые. А еще ж кожухи!..
- Ну, так купите еще пары две сапог.
- Вы шуткуете, а мои вытяжки - три рубля, а жинкины - аж пять!
- Ну, так подайте в суд.
Балан только руками развел.
В этот раз "господин" Кресанский не обзывал меня "вашим политпросветительством", потому и я не напоминал, что он - "его верноподданство".
Поздоровались сдержанно. В поведении "господина" чувствовалось некоторое заискивание, хотя время от времени он и показывал клыки.
- Слыхал я, что вас чуть было не постигла беда, - глаз Кресанский не поднимал. - Что какой-то бандит... м-да... Мужланы... Для них душу выкладываешь... А они вот так ценят ваши благородные порывы... м-да...
- Между прочим, - так же не поднимая глаз, сказал я, - хозяин ваш жаловался, что вы мочитесь в его сапоги. Вы как-нибудь опровергли бы этот поклеп.
- М-да... А зачем опровергать?.. Неприятная, знаете ли, гусарская привычка... м-да... А может, еще и подсознательное желание незаурядной личности оставить по себе какую-нибудь память. Как некоторые вырезают собственные имена на коре деревьев... м-да... Ну, и этот мужлан, наверно, запомнит, кто именно был у него расквартирован. Га-га-га!
- Однако...
- М-да... Я согласен с вами. Полностью присоединяюсь... М-да... Так вот. Ставлю в известность, что горизонтальная съемка закончена, вычислены координаты... вам известно, из какой это орнитологии?.. Ах да, я и забыл, что вы зауряд-прапорщик... Вычислены площади и составлена экспликация угодий. Можно приступать к составлению предварительного проекта землеустройства. Но меня задерживает сельсовет: не утверждены списки землепользователей, не определено, кому должны отойти излишки пахотной земли, что останутся после внедрения обязательной нормы на едоков - одна десятина на душу.
- Хорошо. Постараюсь ускорить дело. Знаю только, что часть земли отойдет к малоземельным Половцам, а остальное - в пользование сельскохозяйственной коммуны типа артели.
- Коммуны... м-да... Вы удовлетворены моей работой? - с вызовом глядя мне в глаза, спросил "господин" Кресанский.
- О, вполне! Своей работой вы опровергаете... невольно... некоторые ваши... гм!.. убеждения... взгляды... Вы, очевидно, решили остаться на своей работе постоянно...
- Решил?.. М-да...
