Валентин Катаев - Рассказы и сказки
"Боже, а вещей-то, вещей! - подумал романтик. - За сто лет не перепродашь всего этого добра. Это тебе, брат, не беличья ротонда".
Он был представлен сестрам. Отвыкший от светских манер, сперва он чрезвычайно стеснялся. Привычка сопеть носом, которую он не замечал в другое время, теперь приводила его в замешательство и заставляла держаться преувеличенно развязно. В отчаянии он напускал на себя мрачный пафос и, отдуваясь после каждой фразы, возбужденно лгал о своем путешествии в Персию и о страстных соловьях Гафиза.
Впрочем, поспевший кофе восстановил равновесие и положил основание прочной дружбы...
После кофе мужчины закурили пайковые папиросы. Симочка подсела на клеенчатый диван к своему лирику, и они долго полулежали, опутанные голубоватым табачным дымом. Наступал вечер. Окна просинели. Эдуард сидел в глубоком кресле, протянув тощие ноги к печке, и красные глянцевитые огонечки отражались в его глазах. Старшая сестра Лида скоблила сковородку. Она была хозяйкой комнаты. Потом она запалила бензиновый светильник. Четыре ярких коготка рванулись над тонкой трубкой, воткнутой в пробку горчичной баночки. Всю комнату оплело тончайшей смугло-золотой паутиной. Скреблась мышь. Из кухни тянуло ледяной цвелью.
Посидев полчаса, романтик нехотя поднялся. О, как ему не хотелось уходить на улицу, в темноту и холод! Его не удерживали. Вслед за ним в переднюю выбежала Лида и сунула ему в карман пачку папирос.
- Пожалте ручку, - сказал Эдуард.
Она протянула руку, которую романтик неловко клюнул.
- До свиданья, приходите к нам еще! - закричала она, наклоняясь над перилами.
- Спасибо, графиня! - буркнул романтик.
VI. Эдя, останьтесь, Эдя, не глупите!..
На следующий день романтик пришел опять. На этот раз он принес спинку венского стула. Он сказал:
- Вот. Еще одна сосенка. Топливо, знаете ли...
На этот раз он был чисто выбрит и очень любезен. Он необыкновенно острил, читал стихи, рыча и стреляя слюной, рассказывал забавные истории и подражал птицам. По временам его серые глаза задумчиво останавливались на разных вещах, и тогда казалось, что его занимает некая очень настойчивая главная мысль.
Пили кофе, курили и сидели при свете бензинки.
Романтик смотрел на Лиду серыми глазами, и эта толстенькая розовая девочка в пенсне, серьезная и озабоченная, у которой над туалетным столиком висел большой портрет покойного мужа, с материнской нежностью смотрела на голодного поэта, подавала ему папиросы и пришила пуговицу к пальто. С приближением вечера здоровье романтика быстро надломилось. Сначала он стал кашлять. Потом заявил, что у него жар. Потом схватился за голову и умолк. На все вопросы он мычал. Потом он посмотрел вокруг оловянными, страдающими глазами и потребовал аспирина. Через десять минут он нетвердо встал, сделал, шатаясь, два шага и заявил, что уходит. Его стали отговаривать от такого безумия. Он же упрямо натягивал пальто.
- Старик! - сказал лирик. - Ты сошел с ума! Оставайся ночевать. Мы тебя как-нибудь устроим.
- Глупости! Я не хочу вас стеснять.
- Эдя, что вы! Останьтесь, - сказала Симочка.
- Нет, нет, я пойду... Я как-нибудь доберусь. Хотя, вероятно, я в дороге упаду.
- Эдя, останьтесь, Эдя, не глупите! - умоляюще просила Лида, крутя пустой рукав его наполовину одетого пальтишка.
- Нет, нет! Я ни за что не останусь! Напрасно вы меня просите. Кроме того, куда же вы меня положите?
Его уговорили, ему обещали устроить постель на трех стульях за шкафом. Оставшись, романтик повеселел и почувствовал себя лучше. Долго еще все разговаривали, а потом начали укладываться. Лирик с подругой легли на клеенчатый диван. Это был верный друг, не так давно вынесший на себе сладкую тяжесть их сближенья. Лида легла на свою, слишком широкую для одного, кровать, пружинный матрас которой еще очень хорошо помнил грузный вес военного врача. Свет был потушен. Стесняясь друг друга и шепчась, все стали раздеваться. Послышался стук сбрасываемых башмаков, шелест юбок и шорох тел, закутывающихся в одеяла. Потом наступила тишина, и в этой тишине и темноте еще долго беззвучными мотыльками порхали, кружились те еле слышные звуки поцелуев и объятий, которые всегда окружают сон начинающих любовников. Лида долго ворочалась на своей слишком широкой постели, и пружины матраса иронически позванивали и хрустели под ней. Эдуард грубо гремел стульями за шкафом и ворчал:
- Пр-р-рохвостово ложе...
Печь погасла. Февральская ночь тянулась долго. С каждой минутой в комнате делалось все холодней. Синеньким светом наливалась комната, полная шорохов и вещей. Теплее всех было лирику с подругой.
На другой день, проснувшись в полдень, лирик был поражен странным, но трогательным зрелищем. Эдуард, плотно закутанный в голубое стеганое одеяло, мирно спал на широкой докторской постели, сопя во сне. Лиды не было; как видно, она ушла на службу.
- Вставай, вставай! - удивленно закричал лирик. - Как ты сюда попал, старик?
- М... м... - промычал Эдуард, переворачиваясь. - В чем дело? Уже пили кофе?
- Ты как сюда попал? Вставай! Уже двенадцать часов.
- Чего ты вопишь? В чем, с-с-собственно, дело? Лидочка на службе, а я перебрался к ней на ложе, так сказать. Н-не по-ни-маю.
- Вставай. Не собираешься же ты оставаться здесь всю жизнь.
Эдуард неопределенно зевнул. Конечно, он не собирался остаться здесь всю жизнь, но покуда он еще немножко полежит. Он еще очень плохо себя чувствует. У него, вероятно, жар, и вообще он просит оставить его в покое. Пока. А потом будет видно.
Лирик стал молча одеваться. Кофе, сваренное Симочкой, Эдуард потребовал в постель. Ему дали. Затем он потребовал книг. Ему дали книги. Затем Симочка отправилась на базар продавать очередную простыню, чтобы накормить своего лирика обедом. Лирик взялся за карандаш. Эдуард читал. В четыре часа вернулась Лида. Она была розовая, и глаза ее смущенно косили. Прежде всего она взглянула на свою постель.
- Эдинька, - сказала она. - Вы уже проснулись? Вам удобно?
- Как рыбе об лед.
- Хотите, я сварю вам каши?
Эдуард сделал кислое лицо.
- Знаете, - буркнул Эдуард, - знаете, кашка, конечно, вещь хорошая, но у меня такая болезнь: я не ем жидкой пищи. Органически.
- Что же вы едите?
- Брынзу, - кратко ответил Эдуард.
- Но ведь брынзы нет, за ней надо идти в лавочку.
- А вы, Лидочка, пойдите.
И, сделав милую гримасу, которая должна была изобразить капризного младенца, Эдуард, этот "старый пират", просюсюкал:
- Эдя не хочет кашки. Эдя хочет брынзу.
Лида покорно надела темный вязаный платочек и пошла в лавочку. Лирик и Симочка переглянулись. Эдуард хладнокровно читал.
За обедом все долго молчали. Наконец Симочка, у которой от удивления перестали закрываться глаза, тихо, но настойчиво сказала Лиде:
- Лида, что это значит?
Лида ничего не отвечала. Эдуард читал.
VII. Ты и на Лиду так кричишь?
Излишне прибавлять, что с этого дня Эдуард плотно осел и пустил прочные корни в гостеприимной почве.
Первые три дня он совершенно не вставал с докторской постели, с утра до ночи читал романы Стивенсона, отрываясь от чтения лишь для еды.
Он вознаграждал себя за долгие лишения.
В конце четвертого дня в комнату вбежала худая дама с бледным, значительным, как бы вечно повернутым в профиль птичьим лицом. Она быстро отыскала припухшим глазком Эдуарда и быстро заговорила тем хлопотливым, индюшечьим языком, которым говорят почти все пожилые матери в нашем городе:
- Эдя, ты здесь, Эдя? Почему ты здесь? Почему ты не являешься третий день домой? Что это значит? Ты, наверно, ничего не кушал? Тебе здесь что-нибудь дают кушать?
Мадам Точкина опытным взглядом обвела комнату и остановилась на Лиде. Почему она не остановилась на Симочке? Почему она не остановилась на лирике? У нее был хороший нюх, у этой старой мамы.
- Вы даете Эде молоко? Эде нужно питаться. Он совсем больной человек. Что он сегодня кушал?
- Брынзу, - робко ответила Лида.
Мадам Точкина немного успокоилась, но все-таки ворчливо заметила:
- А молока он не пил? Ему надо молоко. Эдя тебе надо молоко. Вот я принесла тебе молоко, Эдя! - Она вынула из рыжей муфты бутылку зеленого молока. - Это молоко, Эдя, для тебя. Никому его не давай. Конечно, я знаю, каждому хочется молока. Эдя, ты добрый, товарищи всегда пользуются твоей добротой. Ты готов с себя последнюю рубашку снять. Но это молоко ты никому не давай. Это молоко исключительно для тебя. Слышишь?
И мадам Точкина строго посмотрела на Лиду.
- Имейте в виду, что молоко должен пить один Эдя. Слышите?
- Слышу, - виновато ответила Лида.
- Уй, мама! Ты мне уже надоела, - свирепо закричал Эдуард.
- Какой сердитый, подумаешь, - ласково сказала Эдина мама. - Ты и на Лиду так кричишь? Хе-хе!
