Игорь Яркевич - Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий
Крамаренко нашел богатую невесту, сволочь! Теперь он только радовался и учил меня жить. И переводить Хереса. А я-то думал покомплексовать, что Света стала моя, а не его, а потом напрочь забыть о старухе и дружить с братом. Вот брат возвращается домой, усталый и запыленный, а там его ждет после жуткого рэкета фильмотека, где полный Бунюэль, и Пинакотека, где полный Рафаэль. Брат очищается, сердце у него тает, под воздействием красоты он начинает вкладывать деньги в строительство очистных сооружений и венерических диспансеров. Он бросает старуху, женится на инвалиде детства, мы со Светой каждое воскресенье ходим к ним в гости, а потом все вместе крадем у этих ебаных блядей мою собаку. И я снова буду, забыв подмыться и про кофе, гулять с ней по утрам. А она будет писать, подняв две или три лапы. Или все четыре - по погоде. Я не скотоложец, как и не геронтофил. Просто я никак не могу забыть свою собаку, а попробуй такую забудь!
Меня совершенно не трогало, что мой Херес, чьи космолеты и драконы уже срослись с моей душой, и моя старуха когда-то любили друг друга. Убивая старуху, я вроде бы почувствую себя виноватым перед Хересом. Но это мнимая вина. Мы за прошлое не в ответе! Когда в настоящем все кончено и полный пиздец, прошлое - еще не повод, чтобы старуху не кончать. А брат? Что брат, Света - худая, она выдержит, вот полные женщины долго плачут, становятся дурнушками, никогда не забывая погибшего в тандеме брата.
Прости меня, Света, я тебя очень люблю, всех мастей отпечатки соврать не дадут, и я не испытаю оргазма, когда старуху убью, мой оргазм - только твоя прерогатива! Но что я могу сделать, Света, если вокруг одни такие цены, а русские люди сами ни на что не способны? Когда все везде и совсем кончено, как же здесь не убить?
К тому же я за себя уже не отвечаю. Я словно стал игрушкой в руках московских злых сил. Они меня заколдовали, они толкали меня на убийство.
Разумеется, когда я полностью решился, у меня все схватило. Как я и предупреждал, в России не только не умеют порядочно повесить, но и посрать.
Однажды я не выдержал прямо в ночном подземном переходе. Старик играл на баяне вальс "Амурские волны", но под вальс я сесть не мог, не хотелось впутываться в перипетии злосчастной солдатской судьбы. Потом старик долго не начинал, но мне требовалось, чтобы непременно под музыку, я с трудом дождался попурри из народных песен. Я срал не только на заплеванный бетон, я прощался и прощал, я срал в лицо всем этим богатеньким хуям, что пустили на варенье вишневый сад и клейкие листочки на травяной шампунь, но до сих пор не верят, что в человеке может быть прекрасно все - в том числе и убийство.
Раз насрал - значит, считай, и убил.
Но я снова трижды не хочу убивать! Во-первых, я не умею, и потом дай мне Бог опомниться, как я в детстве, двенадцати лет всего, а так порезался, кровь целых две минуты рекой шла, а еще я очень все-таки люблю людей, пусть даже не очень, но люблю, к тому же на мне Херес висит, как же без него будет русский читатель?!
Мне бы чай пить со старухой, чтобы любовник ее кипятка крутого подливал да хуй чесал, как в народных сказках, а потом, чтобы старуха ушла, чего ей с нами долго сидеть, только провоцировать. Мы бы с братом выпили водки и ругали всех блядей, вместе взятых, чтобы не уводили, бляди, чужих собак.
"Но убить надо", - звук был неутомим. "Сам знаю, что надо, - обрывал я его, - много не пизди понапрасну".
"Не можешь убить старуху, - трубил звук, - убей кого получится. Убей Ельцина, не хочешь Ельцина - Назарбаева, что ли, убей, он - казах, у него охраны меньше. Я сделал вид, что не слышу, и звук повернул тему. Нудный звук попался, наглый, кроме убийства, похоже, его больше ничего не интересовало. "Убей, кому говорят, - взорвался звук, - старуху!"
Я отвернулся.
"Тогда убей Аллу Пугачеву, - опять ныл звук, - спела она свое, Мадонну убей, Майкла Джексона, выбор большой. Не можешь убить - ладно, пойди в музей, картину сожги, витрину в магазине разбей, только делай что-нибудь, хватит сидеть на печи, тем более и печи никакой нет или даже грелки".
"Ведь смотри, - лебезил звук, - там, где вчера луч солнца гулял по рассветным мостовым и клейкие листочки отряхивались от прошлогодней шелухи, сегодня барыги продают наспех переведенные детективы тридцатых годов, там фраза налезает на фразу, не поймешь где отель, а где резиновый член. Единственную же нашу радость - клейкие листочки - уже перевели на клей и на мыло. Все кончено, - торжествовал звук, - все-все, а некоторые еще не хотят убивать, еще ждут чего-то и медлят".
"Ну и убью", - лихо пообещал я.
А ведь с русским убийством пока одна беда! Русское убийство сидит в клетке социальной беспомощности под надежным замком. Оно должно выйти оттуда и стать частным делом! Но я пока к этому не готов.
Убийство может быть легким и приятным для обеих сторон. Глагол "убить" легко запоминается, с ним удобно сочетать различных людей и предметы, у него богатая иллюстрированная история.
И я, переводчик Хересовый, убиваю не ради красного словца, а опять же потому, что не могу молчать. У русских людей никогда ничего не было, кроме духовностей, духовности заменяли им родственников, машину, загородный дом и собаку. Но век духовностей кончен, собаку бляди завлекли, старушек - жалко, вот и приходится теперь мне, значит, поэтому и убивать. Я, Хересовый переводчик, буду как пример, а если выживет старуха, я тоже ничего не теряю; тогда я буду полпримера, но никак не меньше чем треть.
И убиваю я не корысти ради и даже не по причине кавардаков и макабров российской судьбы, на которой я давно поставил жирный и смазливый крест. Ну что это за судьба, когда сын Ивана Грозного убивает в запале сына Петра Первого, а потом его за это расстреливают большевики в подвале Ипатьевского дома! Убиваю я, так как старушки плавают в говне дней, в нем спят и едят, а старуха идет по нему, не касаясь ногами.
Но убивать надо было не в оргазме. После оргазма остаются отпечатки, что мы со Светой уже поняли, да и в оргазме всякий рад убить. Нет, надо по-другому. А как? Отвечаю: взял, перевел две страницы из Хереса, вышел погулять, погода хорошая, убил и снова за любимого Хереса. И еще две страницы перевел, ни дня без строчки, терпение и труд все перетрут, старуху и Хереса в том числе.
На следующий день я понял: "Пора".
Притом и звука никакого не было, молчал, скотина, только паркет скрипел и чайник визжал больше обычного. Но как на меня смотрели на улице! И все хотели только одного! Регулировщик - позер, циник, денег полный карман, а в глазах мольба загнанной кобылы: "Убей, ну пожалуйста, я так больше не могу". Мальчики, бросившие школу с математическим уклоном и торгующие возле церквей матрешками, девочки, проданные полуголодными матерями водителям междугородных перевозок, старики, выброшенные на улицу кровожадными невестками и теперь вынужденные промышлять минетом за кусок колбасы, - все они мало чем отличались от регулировщика, все они молча обращались ко мне с той же просьбой. Не надо на меня давить, - я пытался из последних сил казаться неприступным, - я же ничего не умею, а потом вдруг у меня что где болит, зуб, например, коренной или палец, а ведь может быть и того хуже - вчера меня изнасиловали злые грузины, и я залетел! А? Но они не верили, отвечали: "Б", и только все молили.
Из всех возможных орудий убийства я остановился на поводке для собаки - о, где ты, моя девочка, я уже не помню, как тебя зовут, - и канцелярских кнопках. Поводком можно было стянуть и сдавить, а потом уже добить кнопками. Поводок и кнопки - надежные и проверенные вещи, многие ими пользовались, они хорошо себя зарекомендовали. Из всех осколков русского быта только на кнопках и поводке проступали качество и вера в лучшее будущее.
Старуха и ее любовник вышли перед сном погулять. Я устремился за ними. Все было кончено и решено! Неожиданно они обернулись, заметили меня и обрадованно поспешили мне навстречу, Светин брат просто расцвел.
Я ох как крепко сжал в руке поводок. Кнопки тоже были наготове.
Неожиданно меня схватили с двух сторон: Света и собака. Собака пришла не пустая, принесла в пасти баварский паштет - надеюсь, бляди с голоду не умрут. Потом собака сама надела на себя поводок.
И тут мы все и встретились. Русский сюжет не любит много действующих лиц, он пока хилый подросток, русский милый наш сюжет, дай Бог ему удержать на себе тех, что есть, и не развалиться под их тяжестью. Когда-нибудь он окрепнет и сбросит груз назиданий и пессимизма, а пока ему до Хереса, конечно, очень далеко.
"Теперь можно пить, - успокаивала меня Света, - и блевать сколько угодно, собака все уберет".
И мы со Светой, взявшись за руки, побежали делать новые отпечатки, чтобы у собаки от них рябило в глазах.
Вот так я никого не убил, чего и всем желаю. Ибо можно жить на этом свете, господа! Хотя и все на нем кончено, свет пока еще не без добрых худосочных женщин и верных собак.
