Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки
— «Ну! ты свою трубку-то мнѣ въ носъ не пыряй, чортъ!» —
Ванюша пыхнулъ прямо въ носъ старику. — «Убью!» закричалъ старикъ, прицѣливаясь однимъ стволомъ, который онъ прочищая держалъ въ рукахъ. Ванюша засмѣялся и захвативъ бутылки пошелъ за чихиремъ. —
— «Добраго здоровья, батюшка Иванъ Алексѣичъ!» сказалъ дядя Ерошка капитану, который въ старой черкескѣ и папахѣ, въ большихъ сапогахъ, съ плохимъ, но исправнымъ двухствольнымъ ружьемъ за плечами взошелъ на дворъ.
Ничѣмъ такъ не опредѣляется характеръ человѣка, какъ обращеніемъ съ этимъ человѣкомъ другихъ людей. —
Капитанъ былъ бѣденъ, скупъ, незнатенъ, не гордъ, не сердитъ; но почему-то въ обращеніи съ нимъ всѣхъ людей, начиная отъ главнокомандующаго, которому онъ ничѣмъ не старался услужить, и до дяди Ерошки, которому онъ никогда не давалъ чихиря, въ обращеніи всѣхъ съ нимъ слышна была одинаковая черта доброжелательства и осторожнаго уваженія. Ванюша, клявшій всѣхъ тѣхъ, которые пользовались ружьями, обѣдами, виномъ, лошадьми и деньгами его барина, которому капитанъ никогда не давалъ на чай, всегда стоялъ на вытяжку передъ капитаномъ и часто въ своихъ отвѣтахъ вводилъ съ особенной мягкостью: «Иванъ Алексѣичь, Иванъ Алексѣичь».
— «Совсѣмъ убрался?» сказалъ старикъ: «молодецъ! А мой-то еще не отдохъ».
— «А пора, пора, дядя», сказалъ капитанъ, чуть замѣтно улыбаясь подъ своими широкими опущенными усами и видимо дѣтски довольный похвалой стараго охотника. «А Ванюша гдѣ?»
— «Да вотъ наставилъ этаго чорта», сказалъ старикъ, указывая на уходившій самоваръ: «а самъ ушелъ куда-то. Бунтуетъ, кричитъ, а что съ нимъ дѣлать, не знаю.
«Да ты его накрой».
— «Нѣтъ, пускай самъ придетъ».
Капитанъ, улыбаясь, вошелъ къ Олѣнину. —
— «Развѣ уже пора? Какъ я проспалъ! Не успѣете выпить чаю, я буду готовъ. Ванюша!» заговорилъ Олѣнинъ, вскакивая съ постели.
— «Я васъ подожду на дворѣ», сказалъ капитанъ и вышелъ, несмотря на то, что Олѣнинъ увѣрялъ его, что не стѣсняется. Капитанъ во всемъ былъ остороженъ, педантъ даже, и имѣлъ свои убѣжденiя о приличiи, которыя онъ не измѣнялъ. — «Я къ Марьянѣ зайду», прибавилъ онъ, выходя.
Олѣнинъ нахмурился. — «Ну, какъ хотите». —
На дворѣ Марьяны дверь въ клеть была отворена и изъ нея виднѣлся край ея рубахи. Капитанъ подошелъ къ забору.
— «Эхъ, Иванъ Алексѣичь», сказалъ дядя Ерошка: «на охоту идете, а къ бабе идете». —
— «Она счастливая», отвѣтилъ капитанъ и подойдя ближе окликнулъ Марьяну. Капитанъ любилъ Марьянку и умѣлъ съ ней обходиться такъ, что она послѣ матери больше всѣхъ довѣрiя имѣла къ нему, несмотря на то, что въ ея дѣвичье время онъ тоже волочился за ней и теперь она чувствовала, что ея красота дѣйствуетъ на него. —
— «Что, дядя Алексѣичь?» откликнулась Марьяна, показывая изъ двери свое свѣжее прекрасное лицо. На ней была одна рубаха и красная сорочка[38] на головѣ. Въ эти три года она еще болѣе похорошѣла той сильной, мужественной красотой, которая составляла ея силу. Тонкая бровь еще отчетливѣе лежала на болѣе румяномъ и полномъ лицѣ. Черные глаза были блестящѣе и смѣлѣе, плечи и руки стали шире и полнѣе. Все существо ея дышало довольствомъ и здоровьемъ.
— «Али тоже на охоту идешь?»
— «А то какъ же? Да вотъ твой сосѣдъ еще спитъ, я къ тебѣ и пришелъ поговорить. Давно не видались».
— «А что не заходишь? Я тебѣ рада».
Капитанъ какъ будто хотѣлъ сказать что-то, потомъ раздумалъ. Или онъ не зналъ что сказать, или не хотѣлъ говорить. Онъ только смотрѣлъ съуживавшимися глазами на лицо, на плечи и руки Марьянки. Видно было, что онъ только пришелъ посмотрѣть на нее и теперь ему больше ничего не нужно было. Марьяна видно поняла это и это ей было не непрiятно. Она улыбнулась и тряхнула головой.
«Печурку топить надо», сказала она, какъ будто мысленно прибавляя: «а то бы я позволила тебѣ смотрѣть на себя сколько хочешь», и скрылась въ избушку.
— «Марьяна! а Марьяна!» заговорилъ капитанъ, какъ дитя, у котораго отняли игрушку. Она опять высунулась.
— «Принеси къ сосѣду каймаку къ чаю».
— «Ладно, приду. Дай уберусь». —
Въ комнатѣ Олѣнина все было въ страшномъ безпорядкѣ. На неубранной постели лежали порохъ, ложа, рядомъ стоялъ недопитый чай. Ерошка сидѣлъ на лавкѣ и подливалъ водку въ чай, дѣлалъ «ведмедя». Ванюша бѣгалъ изъ угла въ уголъ, подавая то сахаръ, то табакъ, то сало, то пульки. Пришедшій прапорщикъ, который хотѣлъ идти тоже на охоту, увеличилъ хлопоты тѣмъ, что для него надо было еще собрать ружье. Олѣнинъ у окна, положивъ ружье на колѣнку, прочищалъ куфорки. Капитанъ только устроилъ, очистилъ себѣ уголокъ у стола и, въ сѣняхъ поставивъ акуратно свои охотничьи снаряды, спокойно затягивался и запивалъ чаемъ.
— «Что жъ, дядя, найдемъ ланей?» говорилъ онъ.
— «Богъ дастъ и нападемся, только не зѣвай», отвѣчалъ дядя Ерошка. «Да ты продуй», прибавлялъ онъ Олѣнину, который возился съ засорившимся стволомъ.
«Мой дядя въ одну осень 15 кабановъ убилъ въ Гродненской губерніи», разсказывалъ прапорщикъ.
— «Ружье справно, только пуль нѣтъ на него», говорилъ Ванюша.
«Ну картечью заряди, Ерошка. Проклятая фистулька!» говорилъ Олѣнинъ.
Въ это время вошла Марьяна, широко и смѣло отворивъ дверь. Ея пріемы теперь были похожи на пріемы матери. Она убралась, надѣла чулки, чувяки, бешметъ и платокъ.
— «Здорово ночевали», сказала она, переступивъ порогъ. «Вотъ тебѣ каймаку, ты просилъ».
Всѣ поздоровались, исключая Олѣнина, который оглянулся и только поморщился. Марьяна сѣла на лавку, капитанъ налилъ и подалъ ей чаю.
— «Ну, добра не будетъ!» пробормоталъ дядя Ерошка.
— «И правда несчастье будетъ», сказалъ, неохотно улыбаясь, Олѣнинъ: «отъ бабъ бѣда».
— «А ты отмоли, дядя знаетъ, какъ отъ бабъ ружье отмаливать», сказала Марьянка, взглянувъ на Олѣнина, и засмѣялась. Олѣнинъ не оглядываясь свинчивалъ ружье.
— «А не отмолишь, абреки убьютъ васъ», сказала она: «Ужъ доходитесь». Олѣнинъ все не оборачивался.
Глаза Марьянки вдругъ потухли и остановились на Олѣнинѣ, потомъ высокая грудь ея медленно поднялась и остановилась, не опускаясь. Это былъ признакъ волненья, который хорошо зналъ Олѣнинъ.
— «Не хочу», сказала она капитану, отодвигая стаканъ: «еще коровы не убрала», и вышла.
Вслѣдъ за ней съ ружьемъ въ рукахъ вышелъ Олѣнинъ. Она дожидалась его въ сѣняхъ.
— «Что сердитый?»
— «Ничего!»
— «Нынче рѣшенье делаешь, да?»
— Да, вечеромъ. Зачѣмъ ты только ходишь, когда чужiе? Вѣдь тебѣ жъ хуже.
— «Легко ли, чужiе: Лексѣичь что-ль?»
— «А маленькой-то?
— «Али съѣстъ онъ меня глазами то? Такъ вотъ я его и полюблю». —
— «Да не то; не люблю я, что разговоры.
— «Вишь ты: хуже мужа!» — Она думала, что онъ ревновалъ ее.
— «Да не то; ходи ты къ другому, а не ко мнѣ при другихъ». —
— «И не приду, самъ придешь», сказала Марьянка и сбѣжала съ крыльца.
Но не дойдя до воротъ, она разъ оглянулась съ улыбкой въ глазахъ; Олѣнинъ не глядя на нее, надѣвалъ пистоны и лицо его было недовольно.
Весь этотъ хаосъ чаю, ружей, пуль, пороху, собакъ, табаку и бѣготни кончился однако тѣмъ, что четверо охотниковъ, позавтракавъ, съ ружьями, снарядами и собаками вышли часовъ въ восемь за станицу.
Вмѣсто того, чтобы поскорѣе на просторѣ привести все въ порядокъ, Ванюша сѣлъ на постель своего барина и сталъ допивать чай и курить папиросы. Марьяна подошла къ окну и постучалась.
«Я къ мамукѣ пойду; они, можетъ быть, рано вернутся, такъ ты возьми сметану, я въ избушкѣ поставила, и виноградъ тамъ стоитъ, возьми».
Отношенiя Ванюши съ Марьяной были совсѣмъ другiя, чѣмъ прежде. Они привыкли другъ къ другу и были нужны другъ другу. Ванюша высунулся въ окно.
— Да почини, матушка, черкеску мою, сказалъ онъ.
— «Хорошо, положи туда».
— «Да что не зайдешь?» прибавилъ Ванюша ласково и указывая на самоваръ: «милости просимъ».
— «Самъ надувайся», презрительно сказала Марьяна и, отвернувшись, скорыми бодрыми шагами пошла по улицѣ.
Гавриловна уже истопила печь и устанавливала горшки, когда вошла ея дочь.
«Господи Iисусе Христе сыне Божiй, помилуй насъ!»
— «Аминь», сказала Гавриловна.
— «Здорово, матушка; ѣдешь за дровами?»
— «Надо ѣхать, дитятко, Улита зайти хотѣла, да, я чай, не управилась еще. Али нужно тебѣ что̀?»
— «Нѣ. Дома дѣловъ нѣтъ, я съ тобою поѣду».
— «Ну, спаси тебя Христосъ.
Марьяна переобулась, надѣла материны сапоги, вышла на дворъ, вывела воловъ, надѣла ярмо, и, захвативъ топоры, мать съ дочерью выѣхали за ворота. Марьяна отказалась поѣсть и вообще была неразговорчива. Въ лѣсу молча и сильно работала, влѣзая на деревья и сильными руками обрубая сучья. Гавриловна замѣтила, что дочькѣ не по себѣ, но не спрашивала о причинѣ. Для нея причина эта была давно извѣстна. Гавриловна считала Марьяну совершенно счастливой. У нея были теперь два быка, буйволица, другой садъ, который купилъ ей Олѣнинъ. Одно только: злодѣй Кирка мучалъ ее тѣмъ, что пропадалъ и конца не дѣлалъ. Чтобы Олѣнинъ могъ перестать любить ея красавицу, этаго она не могла думать. —
