Андрей Битов - Ожидание обезьян
Мне стало вдруг стыдно заграницы, дачи, машины, картошки, и я слишком поторопился выразить свое согласие и восхищение. Как же он возмутился!..
- Через легкие, говоришь?.. Через ВСЕ!! А что ты вдыхаешь? Это ты полагаешь, что воздух... А я говорю тебе: не в легких обогащается кровь, а в сердце. И с этим обогащением поступает она сюда. - И он с презрением постучал по лбу. - В самое общее, в самое отхожее наше место. Котелок: у каждого есть, как вещь. Голова и яйца - это у нас снаружи, сердце же есть внутри! Оно заточено в нас, как в тюрьму. Оттого мысли у всех одни, а сердца одиноки. Космические аппараты, пролетающие тьму плоти... Сердца разлучены, а не мысли. Мысль есть самая поверхностная вещь, и она никогда не коснется сути. Мозг не поет и не пляшет, он не плачет и не радуется, этот стюдень. Что мы носимся с этой миской хаши? Это именно мозг ни разу не пожалел сердца, самодовольно полагая, что оно ему служит. Все, видите ли, ему подчинено, значит, все его и обслуживает. А потом, раз все его обслуживает, значит, все ему и подвластно. А потом, раз все ему подвластно, значит, он все может. А раз он все может, давай, говорит, сделаем искусственное сердце! Построили министерство, размером с Белый дом: ведомство правого желудочка, департамент левого предсердия... Подключили к нему умирающего человека: давай, говорят, живи! А я: не хочу! Сердится мозг на человека: чего, мол, не хочешь? мы же всем тебя обеспечили, снабжение по высшему разряду, что тебе, мало? сердца, говоришь, не хватает?.. Занялись усовершенствованием: по линии перераспределения функций отделов и сокращения штатов. Значительно продвинулись: вместо микрорайона сердце разместилось в одном квартале - тут пришел совсем умный человек, обвинил докторов, не без оснований, в тупости. Архаики вы, говорит. Зачем, говорит, вы природу пытаетесь скопировать - никогда это у вас не получится; давайте исходить из чисто технических параметров. Поймали для начала теленка; вставили ему электромоторчик... Знаешь, он - жил! Кровь нормально циркулировала. Снабжала всем, что положено. И знаешь, чего не хватило? Остановки! Кровь снабжала, но не оповещала о жизни и смерти. У теленка не было пульса! Счет времени был потерян. Теленок сдох, а не умер. Ибо каждый удар его... Вот битва! Боже! за что Ты бьешься?.. Господи! - воскликнул он. - Как же ВСЕ хорошо!
- Что хорошего? - изумился я, снова увидев танки.
- А погодка. Праздник. Преображение как-никак.
- "Шестое августа по-старому..." А я и забыл!
- Ты что, не церковничаешь больше?
- А я и не церковничал!.. - обиделся я.
- А я сегодня, первое дело, к храму побежал...
- Ты?
- Там у сторожа похмелиться можно. Смотрю, кровать...
- Ты - вечен! Ты - Феникс! Слава Богу... И ты, конечно, знаешь, что будет?
- Что будет... А ни ... не будет! Слава Богу и будет. Великий Праздник.
- Я не о том... я о них...
- Эти-то? - Он даже не посмотрел на танки. - Металлолом. Да ты не на них ты туда взгляни!
И ложечкой, которой помешивал чифирок, не глядя он ткнул куда-то зверх.
Сначала мне показалось... Но потом: нет, думаю... Я еще раз посмотрел вниз на танки, а потом вверх на небо. Нет, не может быть! Однако...
"И видел я воинство в воздухе..."
Опершись на раскаленные добела копья, как на лопаты, в ватниках на белые крылья, в небе подремывали ангелы. Их обрусевшие дюреровские лица были просторны, как поля, иссеченные молниями и разглаженные необсуждаемостью ратного труда. Их набрякшие кулаки молотобойцев, выкованные вместе с оружием, внушали доверие, как и лица... легко стало мне на душе, не трудно: это их ногти проросли сквозь кисти, это их приковали веригами за облака, это к их крыльям пристал, как куриный помет, небесный мусор русских деревень, прикидываясь патиной: избы, заборы, проселки, колодцы, развалины храмов и тракторов... Сон ангелов был тяжел и чуток, как их крылья. Они вздрагивали и всхрапывали, как кони, и наш костерок тогда слегка колыхался от их дыхания, а дымок вытягивался к ним, и тогда казалось, что это ангелы пахнут пожаром своей неустанной битвы. Боже, как же Ты терпим к нам и суров к ним!
- Господи! помоги им!
28 февраля 1993, Прощеное Воскресенье.
*Эта вещь завершает более обширное сочинение - роман-странствие "Оглашенные", начатый повестью "Птицы...", продолженный "Человеком в пейзаже" (впервые опубликованном в "Новом мире"). Всей трилогии предпослано заявление автора, необходимое более всего здесь: "В этом сочинении ничего не придумано, кроме автора". - А. Б.
