Илья Салов - Грачевский крокодил. Вторая редакция
— Я сам, наживая деньги, камни выворачивал! — проговорил отец Иван и, указывая на стоявшую поодаль баню, прибавил: — видишь эту баню? Она из дикого камня… и твоя жена подтвердит тебе, что весь этот камень и выкопан и перевезен сюда не кем другим, как мною самим.
— Да ведь я вижу, что работа моя бесплодна! — вскрикнул Жданов: — Посмотрите сами.
— Постой-ка, дай взглянуть!
И, нагнувшись над ямой, отец Иван начал всматриваться в ее глубь.
— Да, — проговорил он: — сплошная плита и, как видно, ничья еще рука не касалась до нее. Неужели я ошибся?
И отец Иван, разогнувшись, принялся осматривать плетень огорода.
— Припомните, батюшка, ради господа, — молила Серафима.
— Постой, припомню, не мешай только!
А Жданов, между тем успевший выбраться из ямы, шептал жене:
— Что-то он странный какой-то! Уж не потешался ли он над нами!
— Неужто забыл! — продолжала Серафима, не слушая мужа и не спуская глаз с отца.
Но в это самое время отец Иван хлопнул себя рукою по голове.
— Вспомнили? — спросила Серафима, подбежав к нему.
— А ведь ты прав, приятель! — вскрикнул отец Иван. — Я ошибся! Ведь десять-то шагов надо было отмерить не от этого кола, а вот от того… Так, так, верно!.. Иди-ка, отмерь десять шагов и принимайся снова за работу.
— Слава тебе господи! — шептала Серафима.
Жданов удивленно посмотрел на тестя, но все-таки последовал за ним и от указанного кола отмерил десять шагов. Однако, взглянув на землю, очутившуюся под его ногой, он заметил:
— Здесь опять ничего не будет!
— А разве глаза твои настолько зорки, что проникают вглубь земли?
— Да тут и проникать нечего… И без того видно, что земля здесь не копаная, цельная!..
— А ты уж копай поскорее! — суетилась Серафима: — коли тятенька говорит, стало быть, знает.
— Копай, тебе говорят…
— Копать-то я, пожалуй, буду… только какой из этого толк выйдет…
— Уж заленился!.. Забыл нищету-то свою!
Прошло часа четыре. Жданов успел уже выкопать по указанию отца Ивана ям шесть, а деньги все не находились. Наконец живописец изнемог и упал на землю.
— Я больше не могу! — проговорил он: — пусть лучше останусь нищим…
— Копай! — кричал отец Иван.
— Да чего же копать-то зря!
— Так бы и сказали, — вступилась Серафима, с глазами, полными слез. — Не дам, мол, вам денег. К чему же человека-то мучить… Коли такое дело, так гораздо благороднее просто-напросто прогнать нас… Чего же потешаться над бедностью, над нищетою!.. Шутка ли, с которых пор копаем… Ведь он из сил выбился!.. Надо и жалость иметь!..
А отец Иван, поглядывая на кучи выкопанной земли, говорил, посмеиваясь:
— Однако, друг любезный, ты трудолюбив!.. И замечаю я, что тебе больше по душе тяжелая работа, чем легкая. Самый наиусерднейший крот не набросал бы столько куч, сколько ты набросал их. И я уверен, будь у тебя в руках не кисть, а заступ, ты был бы способен перекопать весь шар земной и непременно бы наткнулся когда-нибудь на клад. Ты владеешь заступом отлично. Когда — умру, приезжай копать мне могилу. Ты сделаешь это и быстро и хорошо, и, конечно, я не успею опомниться, как буду уже отделен и от тебя, и от людей толстым и плотным слоем земли!.. А теперь, — прибавил он, переменив тон и приняв величаво-торжественный вид: — следуй за мною, и я укажу тебе то место, где действительно хранятся мои деньги. Не сердись на меня, что я заставил тебя попотеть. Старые люди словно малые дети. Их все потешает! А меня именно потешали сегодня твои глаза и твоя любовь к труду. Испарина же вреда не принесет. Ну, идем же! Я надеюсь, что теперь мы нападем на настоящее место и что клад дастся тебе в руки. Предупреждаю однако, что заключается он не в золоте, не в серебре и не в камнях драгоценных, а в простых бумажных кредитках, так же, как и мы, подверженных гниению. Конечно, все это бумага, но если из-за этого, повидимому, ничего не стоящего материала люди и режутся и режут, то надо думать, что материал этот не хуже золота и алмазов! Как бы ни был умен человек, а поверь мне, что в любом мудреце найдется столько глупости, сколько нужно таковой, чтобы верить в ценность хотя бы бумажных кредиток. Это большое счастье!.. Только вот что: возьмешь деньги, заруби себе на носу, что эти деньги не твои, а мои, потому что нажил их я, а не ты. Ты копал землю всего три, четыре часа, а я возился с нею всю жизнь. Ну, пойдем же! солнце приближается к обеду, а я проголодался. Будь спокоен, на этот раз я не обману тебя…
И, снова взяв Жданова за руку, он привел его в баню. Войдя в предбанник, он приказал Жданову разобрать дощатый пол и, когда доски были разобраны, проговорил:
— Нагнись! Под этой перекладиной ты увидишь небольшой булыжник, снимай его и на этом месте копай.
И, проговорив это, он медленным шагом пошел домой.
— Ну, — проговорил он встретившему его на крыльце Асклипиодоту:- я послушал тебя и отдал им деньги.
А немного погодя вбежали в комнату Жданов с Серафимой и, увидав отца Ивана задумчиво сидевшим на диване, упали к его ногам.
Дня через три после описанного по дороге, ведущей из села Рычей в губернский город, можно было видеть три подводы. На передней, запряженной парой, сидела женщина, окруженная несколькими детьми, а на остальных двух был навален разный домашний скарб. Тут были и корыта, и кадушки, две-три перины, большущий медный самовар, сундук, окованный жестью, несколько чугунов и ухватов, а поверх всего этого возвышались объемистые плетушки, наполненные курами, гусями и утками. Позади последней подводы шел мужчина в панталонах и жилете и слегка понукал привязанную к телеге корову. Нечего говорить, что то возвращалась в город семья Ждановых, щедро наделенная отцом Иваном.
XLIX
Значительно изменилась за это время и жизнь в грачевской усадьбе, в этом уютном, утонувшем в зелени сада домике Анфисы Ивановны. И в нем тоже, как и в домике отца Ивана, забегала и зашумела целая семья малых детей; с тою только разницей, что к отцу Ивану семья приезжала на несколько дней, а сюда, в Грачевку к Анфисе Ивановне, как видно навсегда, ибо Анфиса Ивановна не замечала ничего такого, что могло бы не только говорить, но даже предвещать скорый отъезд наехавших к ней незваных гостей. Семья эта принадлежала ее племяннице, Мелитине Петровне, на этот раз уже не вымышленной, а настоящей, проживавшей, как нам известно, в Петербурге, где-то на Песках. Семья эта прибыла в Грачевку благодаря опять-таки тому же следствию, которое столь тщательно производилось над Асклипиодотом. Не будь этого следствия, не разыщи следователь пребывания настоящей Мелитины Петровны, она извековала бы себе на Песках, в своем подвале, терпя и голод и холод, и даже не помышляла бы никогда о возможности перекочевать в теткину усадьбу. Но заданные ей вопросные пункты словно ярким лучом осветили мрак окружавшей ее жизни. Мелитина Петровна словно воскресла, словно переродилась! Теперь ей было известно, что Анфиса Ивановна не только жива и здорова, но что принадлежит к разряду самых нежных и любящих женщин, гостеприимно и радушно готовых принять даже мало известных родственников и родственниц. Мнимая Мелитина Петровна, пользовавшаяся расположением старушки и прогостившая у нее довольно продолжительное время, представляла тому ясное и неопровержимое доказательство. Поэтому нет ничего удивительного, что как только Мелитина Петровна додумалась до этого, так в ту же минуту распродала все свое скудное имущество до последнего утюга, с грехом рассчиталась за квартиру и с кухаркой и, собрав всех своих детей, которых было пять человек, распростилась с Северной Пальмирой и, горя нетерпением поскорее обнять Анфису Ивановну, полетела в сельцо Грачевку.
Мелитина Петровна, успевшая, года два тому назад, овдоветь, была женщина лет тридцати, но, забитая нуждой и перебивавшаяся кое-как со дня на день скудными заработками, сплошь да рядом недоедавшая и недопивавшая, казалась на вид совершенной старухой. Бледная, худая, со впалыми, постоянно заплаканными глазами, с костлявыми руками, острыми приподнятыми плечами и впалой грудью, она несравненно более походила на мумию, чем на живого человека, Она даже и говорила как-то не по-людски, не как живой человек, а каким-то замогильным голосом, и раздражавшим вас и в то же время наводящим тоску.
Мелитина Петровна приехала в Грачёвку утром и, боясь стуком колес напугать может быть спавшую еще Анфису Ивановну, приказала ямщику остановиться не у крыльца, а немного поодаль. Затем, осторожно спустившись с телеги и сняв по очереди всех детей, она направилась вместе с ними в дом. Не встретив никого в передней, Мелитина Петровна присела на стул и принялась слегка покашливать, желая кашлем этим вызвать кого-либо в прихожую, но, просидев в ней с полчаса и все-таки никого не дождавшись, она решилась, наконец, привстать со стула и приотворить дверь, ведущую, повидимому, в залу. Погрозив на детей, чтобы они сидели смирно и не шумели, она на цыпочках подошла к двери, полуотворила ее и как раз лицом к лицу встретилась с подходившею к той же двери Анфисою Ивановною.
