Ион Чобану - Мосты
Дедушка связал уздечки лошадей веревкой от своего решета и пошел на пастбище, перекинув конец веревки через плечо. Кони топали далеко позади.
- Ну и пастух... будто тигров на веревке тянет! - посмеивались ордашейские старики.
Я ни свет ни заря стучал в ворота. Сколачивал бригаду мойщиц. Пока девушки собирались, я сбивался с ног. Трудно расшевелить молдаванина и приставить к делу... зато расстается он с ним на редкость легко! Тем более когда имеешь дело с бензином, соляркой, копотью. Даже блохи перестали садиться на девушек - насквозь пропитались они этим запахом.
- Долго ты нас будешь изводить, Тоадер?
- Не болтайте, девчата, вот прорвут наши фронт... тогда...
- Какие мы тебе девчата, товарищ бригадир?
- Как же вас называть?
- Барышнями...
- Долго он будет тут командовать?
- Налетай на бригадира!
- Вали! Штаны с него долой!
- Эй, Вика, Виктория! Взгляни на своего миленка...
- Ну вас к лешему...
Все девушки, а было их около тридцати, навалились на меня. Хорошо еще, что живой вырвался! Я клял судьбу, почему я не на фронте, как мой двоюродный брат Андрей. Уж лучше попасть в лапы к глухонемым, чем к бабам. Те шуток не понимают. Если и бьют, не слыша плача, то увидят слезы - и остановятся. А с девчатами не столкуешься. Ведро бензина, моторина, солярки каждый день подкарауливает меня. Да еще как ни в чем не бывало кричат:
- Эй, бригадир, сколько времени?
- Работайте... Хватит болтать!
- Нам есть охота... Скажи солдату, пусть накормит... А то не будем работать.
- Вы же только что пришли... Какого вам рожна!
- Слушай, ты знаешь, что нос растет до самой старости?
- И уши...
- А остальное не растет...
- Хи-хи-хи!
- Катитесь вы к чертовой матери!
- А ты покажи дорогу.
Я уже с ними пытался по-всякому: и шутил, и угрожал. Напрасно. Валялись на траве, в тени самолетных крыльев. И я же должен был благодарить судьбу за то, что летчики не знают молдавского языка и не понимают их двусмысленных шуток.
Много в мире неурядиц и передряг. Война. Тяжелая война. Но здесь благоухал май. Теплый, ласковый. И весна упругими толчками гнала кровь по жилам. И девушки сплетали веночки из одуванчиков. И забывали, что на фронте погиб у кого отец, у кого брат, муж, жених. Эх, жизнь военная, вся из кусков. А девушки смеялись, болтали.
Я пытался одернуть их.
- Посмотрит на вас чужой человек и скажет: вот шалые! Успокойтесь же! Не то подумают о вас бог знает что...
- Болтливая баба не всегда слаба на передок.
- Не бойся. Кошка с бубенчиками мышей не ловит.
Вероятно, не было счастливей меня человека, когда однажды вечером я узнал, что должен приготовиться. Наутро поеду на курсы. В Алчедар.
Я пошел поделиться радостью с Викой. Всю ночь просидели с ней рядом на скале, возле Реута. Молчали, слушали, как струится вода.
Со стороны Флорешт донесся далекий перестук колес. Эшелоны мчались на фронт.
И снова тишина. Давящая, тяжелая. Тьма - хоть глаз выколи. Самолеты, подобно гигантским птицам, отрывались от земли и уходили на задание. На запад. Где-то у горизонта они казались темными черточками среди звезд... Шестерки. Девятки. Дюжины. И даже по двадцать четыре... Треугольниками по три... Звено за звеном...
- Тоадер, интересно, куда они летят?
- На Яссы... наверное...
- А утром опять надо их мыть! Ты видел, как плакала та летчица? Рвала ворот гимнастерки...
- Нашла о чем вспоминать! Была в одном экипаже с мужем... После воздушного боя привезли его убитым.
Мне хотелось забыть эти ужасы. Не знаю, как другие, но я запретил бы жениться на фронте. Нет большего горя, чем видеть, как гибнет на твоих руках любимый человек. Мгновенно, как будто задувают свечу...
- Тоадер... знаешь, что сказал Митря?
- Что?
- Велел не встречаться с тобой.
- Ты разве не знаешь Митрю...
- Нет... он серьезно...
- С чего бы?
- Наверно, мать ему рассказала... Он бы такого не выдумал.
- Что она могла ему рассказать?
- Ты не поверишь...
- Поверю, скажи наконец.
- Мать родила меня от... Нет, не могу.
- Я уже слышал эту басню... давно!
- Разве неправда?
- Вздор! Я спрашивал деда Петраке... Он на меня чуть не кинулся с косой!
- Что вы, мужики, понимаете!..
Сонно мерцал Реут у наших ног. Гнал свои волны по знаменитым пойменным лугам, меж двух пажитей - пиструенской и казанештской. Да что проку! Вода убегала в низины, не оставляя изобилия на своем пути. Не слышно было ни скрипения поливальных колес, ни голосов рачительных огородников.
В луговом разнотравье, по обе стороны реки, дремали под полной луной самолеты, словно некие доисторические ящеры.
Голос далекой гармоники встревожил тишину полей - щемящий, как плач ребенка. И снова сон окутал синие ночные луга.
- Я здесь одна... боялась бы...
- Чего?
- Степной темноты...
- Притерпелась бы... Человек привыкает к любому месту.
- Особенно женщина...
- Почему?..
- Женщины вроде кошек: свыкаются...
- Поехали на курсы! Куда лучше...
- Не пускают меня. Хватит того, что Митря подался...
- Не пишет?
- Пока нет. Должно быть, писать еще нечего. Ты тоже - спрашиваешь, как Мариуца Лесничиха. Та каждый вечер прибегает с расспросами...
Вика усмехнулась, резко поднялась с камня.
- Может, она вслед за ним хотела бы в партизаны... - пришло мне в голову.
- Как знать... Наверно, и тебе нужна такая, как Мариуца...
МОСТ ДЕВЯТЫЙ
В Распопенском лесу я остановился посмотреть на танки. Они направлялись к передовой. В сторону моей Кукоары. А теперь, подобно большим усталым животным, отдыхали на лесной поляне.
Я двигался в противоположном направлении: я все больше удалялся от Кукоары. И она от меня... Переложив десаги с одного плеча на другое, я пошел напрямик в Олишканы.
Крестьяне пололи кукурузу: земля уже основательно прогрелась.
Немцы бомбили мост через Днестр, у Резины. Белые облачка зенитных разрывов мелькали возле самолетов. Попадали редко. И самолеты, казалось, висели высоко-высоко, на белых куполах парашютов.
Я шел босиком по мягкой пашне и бормотал одну-единственную молитву:
- Дай нам бог скорей побить немцев!
На меня неожиданно напал страх. Я был один-одинешенек среди чужих. В голову лезла всякая чепуха. Тот человек, которому я носил молоко в обмен на махорку, - жена его умирала от чахотки в заброшенном поповском доме, говорил, что у немцев вот-вот появится новое секретное оружие. В его карих глазах мелькали холодные и острые, как сталь, огоньки.
Каково же было мое удивление, когда я в Алчедаре сразу наткнулся на знакомого! Директором курсов оказался тот самый Николай Трофимович, который вместе с нами ходил мимо церковной ограды к ветряным мельницам, осматривать Бравичский район. Его район был пока еще оккупирован немцами, и он из секретаря райкома стал директором учительских курсов.
- Здравствуйте, Николай Трофимович! Не узнаете?.. Вы к нам заходили с моим отцом... И товарищем Шереметом. Помните?
- Здорово... Пешком притопал? Без телеги?
- Без... Мы привычные!
- Займитесь зараз и побачьте, чтобы устроить ребят, которые приходят... - обратился он к коменданту.
Я обрадовался, словно встретил отца. Мне все нравилось - гимнастерка из шерсти защитного цвета, детские ямочки на щеках.
- Почему он меня не вспомнил?
- Брось... вас сотни, он один... Разве всех упомнишь?
- Оно-то, конечно, верно...
- Я тебя отведу на квартиру... Век благодарить будешь... - сказал комендант курсов.
Ко мне присоединились двое ребят, тоже уставших с дороги. Они были родные или двоюродные братья - толком я не мог понять из их разговора. Один из них много лет был сыном полка, потом даже успел отслужить несколько месяцев в королевской гвардии. Фронт застал его в кодрах, когда он находился в отпуску, у родственников. Он все еще хранил свои проездные документы. Если что, вскочит в поезд и махнет в Бухарест. Отпуск у него на излете.
"Славных дружков я себе нашел! - подумал я. - Если и квартира окажется им под стать, скверно!"
- Вот, мальчики... Здесь жил алчедарский помещик... По дороге сюда видели каменный забор вокруг поместья?
- Покорно благодарим... Э-э-э! А с кем имею честь? - осведомился сын полка.
- Да ты отличный парень, отставной козы барабанщик... Честь у тебя есть, а деньги? Я - училищный сторож... комендант, значит, по-теперешнему.
- Вы мне нравитесь.
- Теперь слушайте все. Кормят здесь раз в день. Но жить будете припеваючи... В саду полно яблок, абрикосов.
Мать моя мамочка! Мы стали хозяевами самого прекрасного сада, какой только приходилось видеть на своем веку.
- Любопытно, сколько тут гектаров? - поинтересовался все тот же парень.
- Около десяти...
- Не меньше пятидесяти.
- Может, чуть меньше, - смущенно сказал сторож. Мужик, привыкший к превратностям жизни, склонен все преуменьшать. - Однако вам троим фруктов хватит да еще останется...
- Ста гектаров не наберется. Но держу пари - пятьдесят точно будет! вызывающе заявил бывший сын полка.
